Шмыг, всхлип, шмыг.

Пульс сбивается, грудь сжимается.

— Молли?

Пауза.

Потом.

— Ты всё ещё здесь? — Голос у неё густой, надломленный. Она точно плачет.

Я вскакиваю и через пару секунд уже у двери, всё ещё с пивом в руке.

— Конечно, я здесь. Ты в порядке?

— Тебе не нужно было оставаться.

— Я хотел остаться. Что-то случилось?

Ещё пауза.

— Нет. — Вздох. — Правда, если тебе нужно… я могу сама вернуться в дом…

— Я никуда не уйду. Что случилось? — Я кладу вторую руку на дверную ручку. — Отвечай.

Она тяжело вздыхает.

— Знаю, это звучит глупо, ведь я не так уж часто видела отца. Но я скучаю по нему.

Сердце сжимается. Я опускаю лоб на дверь, в горле встаёт ком.

— Это не глупо. Он был твоим отцом. Я тоже скучаю. Так сильно, что… даже передать не могу.

— Быть здесь, работать с вами… Я просто… Я так много упустила. Если бы я знала, какая тут жизнь… Я бы любила работать с папой на ранчо. Кажется, я начинаю понимать…

Я задерживаю дыхание.

— Что?

— Почему он никогда не хотел уезжать.

В её голосе столько грусти, что на секунду я сжимаю ручку крепче. Войти? Утешить её?

Я могу утешить её и отсюда. Настолько, насколько смогу.

— Знаю, ты жалеешь о многом, Молли. Но сегодня… — Я сглатываю. — Ты всё делаешь правильно.

Она фыркает, звук отдается эхом в ванной.

— Может быть. Но, правильно это или нет, я всё равно опоздала.

— Начать с чистого листа никогда не поздно. Вынеси уроки из прошлого и постарайся быть лучше с теми, кто ещё рядом. — Я отпускаю дверную ручку. Волна боли накатывает, наполняя ноги знакомой тяжестью. — Что ещё остаётся?

— Для начала — не вести себя, как мудак.

Я улыбаюсь, несмотря на жжение в глазах.

— Я работаю над этим.

— Я про себя. Я вела себя, как последняя дрянь по отношению к отцу. Хотя ты тоже был мудаком, не пойми меня неправильно…

— В прошедшем времени.

— Что?

— Ты сказала: «был мудаком». Это значит, что ты так больше не думаешь?

Пауза.

Почему-то я знаю, что она тоже улыбается, когда отвечает:

— Ты начинаешь мне нравиться.

В животе что-то вздрагивает. Дурацкое, неуместное чувство, которое одновременно вызывает улыбку и обостряет тоску.

— Ты тоже можешь поплакать, знаешь? — говорит Молли, будто читая мои мысли. — Я же тебя не вижу, так что можно сказать, этого даже не было.

Я вытираю слезу.

— Я нормально отношусь к слезам.

— Просто ты слишком занят, чтобы плакать.

Я усмехаюсь.

— Что-то типа того.

Всё в этой ситуации какое-то странное. Разговаривать через дверь, пока Молли голая в моей ванне. Сам факт, что Молли здесь.

Но самое странное? В этот момент я чувствую себя… в безопасности. Может, всё дело в том, что нас разделяет дверь, или я просто чертовски устал держать всё в себе. Как бы то ни было, мне не страшно открыться.

В голове звенят тревожные звоночки. Это не в моём стиле. Я так не делаю.

Но я делаю.

Я поворачиваюсь и опускаюсь на пол, прижимаясь спиной к двери. Сижу, потягиваю пиво, пытаюсь дышать, несмотря на тяжесть в груди.

— Ты всё ещё тут? — спрашивает Молли.

— Всё ещё тут.

— Расскажи мне о своих родителях.

— Что именно? — Я загоняю ноготь под влажную этикетку бутылки.

— Не знаю. Как они сделали тебя таким, какой ты есть?

Я смеюсь, даже когда вытираю глаза рукавом.

— Ты имеешь в виду, как они вырастили меня таким чертовски великолепным?

— Ха.

Я задумываюсь и вспоминаю один момент.

— Родители всегда были рядом. Работали без остановки, сама видишь, такова жизнь на ранчо, но они всегда брали нас с собой. Даже если это добавляло им кучу головной боли. Помню один день… Я устроил истерику, уже не помню из-за чего. Мне было лет пять или шесть. Мама тогда ждала близнецов, и ей порядком всё это надоело. Так что отец просто закинул меня в седло и целый день катал с собой. — Я улыбаюсь. — К вечеру я был таким же разбитым, как ты сегодня. Но каждую минуту я обожал.

Я слышу улыбку в голосе Молли, когда она отвечает:

— Мне это тоже понравилось. Это чувство — когда работаешь вместе, когда ты часть чего-то большого.

— Вот именно. — Именно. — В этом мои родители были лучшими. Они давали нам настоящее чувство принадлежности. Цель. В нашей семье не было другого выбора — либо мы поддерживали друг друга, либо всё шло к чертям.

Молли вздыхает.

— Чувствовать, что за тебя есть кому постоять… звучит здорово.

— Ты очень близка с мамой.

— Ну, да. — Пауза. — Но это не совсем то же самое, что связь, которая у тебя с братьями. Быть единственным ребёнком в семье имеет свои плюсы, но… скажем так: если мне повезёт создать свою семью, я хочу больше одного ребёнка.

Сердце подпрыгивает. Я допиваю пиво.

— Ты хочешь детей?

— Да. Ранчо показывает мне, как здорово, когда вокруг есть люди. В Далласе моя жизнь кажется до смешного маленькой по сравнению с этим. — Она фыркает. — А ты? Хочешь детей?

Вопрос с подвохом. Я мог бы не отвечать. Перевести тему.

Но это было бы глупо и неправильно. И, может, я хочу услышать, что об этом думает Молли.

Может, хочу, чтобы она сыграла роль адвоката дьявола. Почему? Не знаю. Но мне нравится ход её мыслей.

— Хочу. Но не уверен, что когда-нибудь у меня они будут. В каком-то смысле у меня уже есть четыре сына. И дочка.

— А, понимаю. Ты уже давно главный в семье.

— Ага.

Снова пауза.

— Ты же понимаешь, что твои братья уже взрослые? Да, порой они говорят и делают глупости. Но кто в двадцать с лишним лет этого не делает? Они отлично справляются сами. Уайатт не филонит. А посмотри на Сойера — он отличный отец.

— Отец-одиночка. Он как раз хороший пример того, почему у меня до сих пор нет своей семьи. У меня нет на это ресурса. Ему нужна помощь.

— К счастью для него, рядом есть люди, готовые её дать. Когда рук много, работать легче. И когда есть эти самые руки, можно позволить себе отдых, зная, что другие подхватят.

Она права. Я оставил всех без присмотра на этот вечер, и ничего страшного не случилось. Насколько я могу судить. Ни взрывов, ни панических просьб о помощи по рации или телефону.

Выходит, мои братья прекрасно справляются без меня.

А я — без них.

— Было бы жаль, если бы у тебя не было своей семьи, — продолжает Молли. — Похоже, ты получил первоклассное образование в том, как её создавать. Счастливую. Целую.

Сердце сжимается от печали в её голосе. Я-то думал, у этой девушки есть всё. Да, её родители развелись, но они оба были живы до недавнего времени. У неё есть деньги, образование, собственный бизнес.

Но нет никого, о ком она могла бы заботиться, кроме себя самой.

Семья — это прекрасно, но и тяжело.

— Я тебе завидую, — говорю я. — Твоей свободе.

Она снова фыркает, на этот раз громче, жёстче.

— А я завидую тебе. Твоей опоре. Твоей уверенности. Ты знаешь, кто ты. Гонишься за правильными вещами. Любишь правильные вещи.

— А ты — нет?

— Честно? — Я слышу, как она выдыхает. — Я не уверена. Всё, что я знаю… — Её голос обрывается.

— Что? — тихо спрашиваю я.

— Хотела бы я иметь то, что есть у тебя. Хаос, конечно, настоящий, но и радость тоже.

Я усмехаюсь.

— Тогда бери, сколько хочешь. Добро пожаловать.

— Ты серьёзно? — Теперь её голос тоже мягкий.

— Серьёзно, Молли.

И самое страшное — я действительно так думаю. Она может остаться. Может взять всё, что ей нужно. Она одинока, а я знаю, каково это.

Но сейчас… я не чувствую одиночества.

И мне нравится думать, что и она тоже.

— Расскажи мне про свою маму, — говорю я, прокашливаясь.

— О, моя мама. Я восхищаюсь ею. Она вырастила меня одна и при этом построила, ну, буквально имперский бизнес в сфере недвижимости. В Далласе нет ни одного человека, которого бы она не знала. У неё куча друзей, она играет в гольф, азартные игры — настоящая женщина эпохи Возрождения.