Кто знает, сколько ещё я здесь пробуду? Кто знает, когда снова смогу проводить столько времени на улице? Жара, конечно, невыносимая, но… смотреть на минус на счету в банке ещё хуже.

Мне нравится свежий воздух. Мне нравится это чувство — когда я с ковбоями, я знаю, что я нужна, у меня есть цель. Одна вещь, которую я поняла за это время на ранчо — здесь всегда кто-то рядом. И мне это помогает.

Заставляет задуматься, насколько часто я работаю в одиночестве дома.

Я вообще всё делаю правильно? Карьеру? Свои мечты? Жизнь? Или это просто хреново пережитая потеря, усугублённая сексуальной фрустрацией по имени Кэш?

Как бы там ни было, через полчаса я уже убираю стойла в конюшне вместе с Кэшем и Дюком. К нам присоединяется Джон Би после того, как проверил Хэппи.

Внутри конюшни настоящая парилка.

К двум часам дня я начинаю вырубаться.

Спина болит всё сильнее. Бёдра словно превратились в камень. Пот пропитал одежду так, что оставил на коже солёную корку. Но я не хочу быть слабым звеном. Так что заставляю себя работать дальше.

До кровати осталось всего несколько часов. Быстро поужинать, и к шести лечь спать. Ну, максимум в половине седьмого.

Кэш постоянно в деле, к нему подходят минимум семь человек с вопросами или проблемами, но я всё равно замечаю, как он краем глаза поглядывает на меня.

Или я уже настолько вымоталась, что начинаю себе это придумывать?

Но мне кажется, в его голубых глазах промелькнуло что-то похожее на восхищение.

Я, может, и родилась в привилегированной семье. Но я хочу показать ему, что умею пахать. Что бы ни случилось, хоть огонь, хоть потоп, я буду последней, кто останется стоять.

Отец был таким, даже после того, как сколотил состояние. Теперь я собираюсь стать такой же. Но, чёрт возьми, как же это больно. Я приняла ибупрофен, как советовал Кэш, но, кажется, мне уже ничто не поможет.

Когда я выпрямляюсь после того, как помогла Кэшу покормить Хэппи из бутылки, из горла вырывается сдавленный стон — резкая боль пронзает поясницу.

Кэш хмурится.

— Тебе больно, да?

— Нет, — я кладу руку на спину, сдерживая гримасу.

Хорошо, что Джона Би и Дюка здесь нет. Они ушли в загон — лечить лошадей, которым нужна помощь.

— Всё, Молли, на сегодня хватит.

Я качаю головой. Чёрта с два я подведу отца. Что бы он подумал о дочери, которая не может продержаться на его любимом ранчо даже одного дня?

Горло сжимается.

— Я в порядке.

— Ты плачешь?

Чёрт. Я правда плачу.

Усталость, боль, сам этот день — всё навалилось разом. Но я не дам этому взять верх. Я не могу сломаться сейчас. Прижимаю запястье к глазам и быстро моргаю.

— Я не плачу. Ковбои не плачут.

— Хорошая отсылка к Их собственной лиге, — говорит Кэш, но при этом у него раздуваются ноздри. — Но ковбои, Молли, всё-таки плачут.

— Том Хэнкс был чертовски хорош в том фильме.

— Мадонна была лучше.

У меня неприятно ёкает в груди. Конечно, он так скажет. Чёрт возьми, сегодня этот мужчина просто не даёт мне покоя. И от этого я реву ещё сильнее. Я так устала, что больно даже дышать.

— Я люблю Мадонну, — шмыгаю носом и вытираю его о рукав.

— Ну конечно.

Он наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и понижает голос.

— Ты сегодня была на высоте, Молли. В этом нет ничего постыдного — сказать «хватит». Я сам через час закончу. Или даже раньше.

Внутри всё обрывается.

— Ты правда так думаешь?

— Правда. Иди домой, Молли.

— Но тебе нужна помощь.

— А тебе нужен отдых.

— Ты уверен?

— Уверен. Давай я отвезу тебя на вездеходе.

Я качаю головой.

— Не говори глупостей. Я дойду сама.

— Ты упрямая, мать твою, — говорит он.

Я не могу понять, это укор или комплимент.

Шаркаю к двери стойла.

— Ты тоже.

— Тогда я провожу тебя.

— Перестань, — машу ему рукой. — Увидимся утром.

Но когда я тянусь к засову, мышца в спине сводит судорогой. Я вскрикиваю, щеки вспыхивают от жара, а колени подгибаются. Вот же унижение — рухнуть, как мешок картошки, прямо перед ним.

Позади меня раздаётся крик:

— Молли! Чёрт возьми.

И вдруг я оказываюсь в крепких руках. Кэш буквально подхватывает меня на руки, не дав упасть. Я замираю, глядя на него, и сердце останавливается. В его глазах одновременно тьма, сталь и жар.

О Господи. Теперь я точно не могу дышать.

— Кэш…

— Довольно, — отрезает он. — Обхвати меня за шею. Не заставляй повторять. Или, клянусь Богом, я разозлюсь.

В его ровном, твёрдом голосе нет места возражениям. Но вот беда, у меня от этого всё внутри сжимается так, что соски становятся твёрдыми и болезненными.

Прекрасно. Моё тело разваливается, но Кэш Риверс всё равно умудряется меня чертовски заводить.

Вселенная, помоги мне.

— Ладно, — шепчу я и обвиваю его шею руками.

Меня ещё никогда не носили на руках как даму в беде, и, скажу честно, мне это нравится.

Кэш почти не запыхался, пока несёт меня наружу и бережно усаживает в пассажирское сиденье ближайшего вездеходу. Я вздрагиваю, когда он тянется к ремню безопасности, пристёгивая меня. Его рука случайно задевает грудь сбоку.

— Извиняюсь, — бормочет он.

Я нет.

— Я бы и сама справилась.

— Не двигайся.

— Ладно, ладно.

Я слегка озадачена, когда Кэш поворачивает налево, хотя мы должны были свернуть направо, чтобы вернуться к моему дому.

— Куда мы едем?

Мышца на его челюсти подрагивает.

— Ко мне.

— Если ты собираешься воспользоваться моим бессилием…

— Нам нужны кое-какие вещи.

— Ага. Вижу, ты любишь извращённые штучки.

Он бросает на меня взгляд.

— Молли.

— Кэш.

— Прекрати.

— Какие вещи тебе нужны?

— Скоро увидишь.

Когда через десять минут мы подъезжаем к небольшому бревенчатому домику, у меня сжимается грудь.

Дом выглядит старым — брёвна тёмные, потрёпанные, а швы между ними неровные и толстые, но видно, что его недавно отреставрировали с любовью. Крыша покатая, жестяная. С обоих сторон возвышаются каменные трубы. Передняя веранда широкая, окна с ручными стеклянными стёклами, которые слегка искажают свет заходящего солнца.

Ни пылинки, ни грязного пятна.

Романтично, уютно. И до жути похоже на него самого.

— Кэш, — выдыхаю я. — Это твой дом?

Он кивает.

— Это оригинальная хижина, которую построил твой прадед, когда застолбил эту землю. Домом она перестала быть после того, как в двадцатых построили фермерский дом. Когда Гарретт занялся этим местом, оно было в полном запустении. Но он решил восстановить его.

Я прижимаю ладонь к груди, пытаясь справиться с неровным биением сердца.

— Дай угадаю. Ты помогал.

— Ага. Когда он предложил мне жить здесь, как новому управляющему. Чёрт, это был один из лучших дней в моей жизни. — Кэш выходит из вездехода. — Хотя бы потому, что мне больше не пришлось жить в бараке.

Я отстёгиваю ремень, но Кэш даже не даёт мне попытаться спуститься самостоятельно. Вместо этого он просто наклоняется, подхватывает меня и поднимает на руки.

На этот раз я не сопротивляюсь. Я просто обвиваю его шею и позволяю себе насладиться роскошью — быть на руках у грубоватого, матерящегося ковбоя.

Может, рай и правда существует. И он вот такой.

Кэш несёт меня вверх по ступеням, через порог. Я успеваю только мельком увидеть, как чисто и аккуратно внутри, прежде чем он заносит меня в…

В самую красивую ванную комнату на свете.

Она оформлена в деревенском стиле — потолок, стены, пол отделаны деревом, но вся сантехника современная. Дверь душевой сделана из стекла, раковина установлена на мраморную стойку, а в центре стоит огромная медная ванна, отполированная до блеска.

— Единственная вещь, которую я попросил, — говорит Кэш, вынимая из шкафчика под раковиной пару пакетов. — Ванна. Нет ничего лучше долгого, горячего отмокания, когда мышцы болят.