Будто кадр из фильма.

Менее живописное зрелище? Выражение лица Кэша.

Забудьте про непредумышленное убийство. Блеск в его глазах — тёмный, опасный, почти текучий, и напряжённая линия небритой челюсти выдают чистую, ничем не замутнённую ярость.

Даже сейчас, спустя несколько минут после того, как я случайно выпустила Марию, я вздрагиваю от собственной глупости. Кэш всегда такой хладнокровный, собранный… и, да, чертовски привлекательный, когда занимается своими ковбойскими делами.

А я — настоящий хаос. Причём в прямом смысле. Мне кажется, я пропотела насквозь. Включая носки и лифчик.

Я знаю, что в том, что Мария сбежала, нет моей вины. Ну, не совсем. Я просто не знала, что надо держать её поводья. Но всё равно мне ужасно стыдно. Кэш уже несколько минут как кричит в рацию, явно на грани.

Гуди и Мария так и не вернулись.

Я глубоко вдыхаю и подхожу ближе к краю. Пытаюсь думать не о своей дурацкой ошибке, а о папе.

Хотя… а не была ли моя связь с ним тоже одной большой ошибкой?

— Не подходи так близко! — рявкает Кэш, заставляя меня вздрогнуть. — Клянусь Богом, если мне придётся лезть за тобой вниз…

— Прости-прости. — Я отступаю назад, скрестив руки. — Здесь красиво. Теперь понимаю, почему папе нравилось это место.

Выражение Кэша чуть смягчается.

— Вода спускается с гор, так что она ледяная. Он любил рыбачить после работы. Хороший способ остыть, привести мысли в порядок.

Я вспоминаю, как мы с папой сидели на берегу, снимали обувь и опускали ноги в воду. Она была холодной. Он смеялся, когда я визжала, но всё равно плескалась в воде. Потом он показывал мне, как насаживать наживку и забрасывать удочку.

Я помню, что чувствовала… восторг. Счастье. Будто в тот момент не существовало места лучше, чем это.

Обычно у меня болит желудок. Но сейчас болит сердце. Такая боль, что комок подступает к горлу.

Я злюсь на папу за то, что таких воспоминаний было так мало. Я злюсь на себя за то, что не открывалась ему больше. За то, что ничего не просила, кроме денег.

Так много злости. Ожидаемо, глаза наполняются слезами.

Хриплый звук рации вырывает меня из жара и унижения настоящего момента.

— Гуди только что связалась. — Голос принадлежит Салли. — Она поймала Марию, с ней всё в порядке. Но у неё срочные дела на работе, так что ей пришлось уехать. Вам придётся возвращаться самостоятельно.

Кэш запрокидывает голову назад, напрягая шею. Я замечаю, как двигается его кадык, когда он сглатывает.

Он, конечно, тот ещё засранец. Но в этот момент мне его даже немного жаль. По моим наблюдениям, он здесь тот, кто решает все проблемы. Все приходят к нему за помощью, и он всегда находит выход. Я представляю, насколько тяжело нести такую ответственность. Постоянно.

Последнее, что ему нужно — ещё одна головная боль. Но вот она я, проблема на двух ногах, да ещё и с фиолетовым бантиком.

Ты человек. Ты имеешь право на ошибки. Я повторяю в голове слова своего терапевта.

А потом напоминаю себе, что, какой бы занозой в заднице я ни была, именно мне отец оставил это ранчо. Эти деньги нужны мне, чтобы спасти бизнес, в который я вложила душу. Я имею право здесь быть.

Так же, как Кэш имеет право злиться.

Спустя несколько секунд он поднимает голову и подносит рацию ко рту.

— Никто не может нас забрать?

— Все заняты. Элла отказалась спать, так что Сойеру пришлось вернуться в дом. У нас не хватает одного ковбоя, и мы не можем выделить ещё кого-то.

Кэш качает головой.

— Конечно. Ладно, будем возвращаться сами.

У меня сжимается живот. Что это значит? Мы пойдём пешком?

Я смотрю вдаль, через холмы, но не вижу ни конюшни, ни дома. Мы слишком далеко.

Кэш засовывает рацию обратно в седельную сумку. Потом проверяет плотность подпруги под животом лошади.

Желудок снова сжимается.

О нет.

Нет-нет-нет.

— Экскурсия сокращается, — говорит он. — С двумя людьми на одной лошади дорога займёт время. Пора ехать.

Сердце мечется в груди, как загнанный в угол пинбол.

— Лошадь нас обоих выдержит?

Кэш без солнцезащитных очков, так что я вижу, как кожа у его глаз собирается в мелкие морщинки, когда он щурится и отвечает:

— А у него есть выбор?

— Я пойду пешком.

— В этих сапогах ты и километра не пройдёшь. — Он протягивает мне руку. — Не забывай про змей.

— И сколько же тут тварей с клыками? Как вы вообще ещё живы?

Его губы чуть дёргаются, потом расплываются в ухмылке, от которой у меня внутри всё переворачивается, но уже по другой причине.

— Десятилетия опыта. Дурацкая удача. Поехали.

Я бросаю последний взгляд на реку.

Папа, если ты где-то там, помоги мне пережить это.

Глубоко вздохнув, я иду к Кэшу и его ждущей меня лошади.

— Чёрную лошадь подбирал под цвет души?

— Хочешь узнать, езжу ли я как сам дьявол? — Он смещается, чуть подаваясь бёдрами в мою сторону. — Залезай в седло и проверь. Бери поводья в левую руку, потом клади её на луку.

— У меня ведь нет выбора, да? — закатываю глаза, но делаю, как он говорит. — Что-то мне подсказывает, что Сатана рядом с тобой отдыхает.

— Ну и повезло тебе. Теперь другой рукой держись за заднюю часть седла и согни левое колено.

Кэш приседает и хватает меня за ногу — одной рукой за колено, другой за щиколотку.

Вдруг я начинаю ощущать своё тело слишком… ясно. Жар, накатывающий откуда-то изнутри, лёгкий разряд тока под кожей. Его хватка уверенная, но аккуратная.

— Подтолкну тебя вверх. Когда поднимешься, сразу перекидывай другую ногу через седло. Остальное — на мне. На счёт три.

Голова не соображает. Может, поэтому я просто стою, застыла на месте, с согнутым коленом, пока он считает.

Я вскрикиваю, когда он резко подбрасывает меня вверх, используя мою ногу как упор, и я взлетаю в седло. В последний момент успеваю перекинуть вторую ногу через бок лошади и приземляюсь с глухим стуком.

Будто я уже делала это раньше.

Я и правда делала. Только… двадцать лет назад. Разве память мышц может сохраняться так долго?

Я чувствую себя ужасно, ужасно высоко.

Лошадь Кэша выше, чем Мария. Подо мной она тихо фыркает.

Кэш берётся за мою голень, быстро и уверенно направляя мой сапог в стремя.

Я горю. Спасите.

— Ты не можешь так обращаться со мной.

— Ещё как могу, Городская Девчонка. Подвигайся вперёд. Ещё. Боже, Молли.

Он резко хватает меня за бёдра и подтягивает ближе к луке.

— Вот так.

А потом как-то, совершенно без усилий, забирается в седло позади меня. Даже стремя ему для этого не нужно.

И только когда он приземляется позади седла, я осознаю, насколько близко нам придётся сидеть.

Очень, очень близко.

Я не могу дышать. Не могу думать.

Могу только ощущать, как его грудь плотно прижимается к моей спине. Его бёдра обхватывают мои, а я сижу ровно в изгибе его таза. Он обхватывает меня руками, держась за поводья. Кэш буквально прилеплен ко мне от плеч до пят.

Без малейшего колебания он цокает языком, подгоняя лошадь вперёд. Ни капли мягкости. Чистая практичность, уверенность, контроль.

Если быть честной, его абсолютное отсутствие игры… возмутительно привлекательно.

И совершенно не помогает тот факт, что с каждым шагом лошади шов моих джинсов давит ровно туда, куда не должен.

Я зажимаюсь, зажмуриваю глаза. Очень надеюсь, что не воспламенюсь. Или не потеряю сознание. Или что мне сегодня ночью не приснится, как я трахаю этого чертовски красивого, но абсолютно несносного ковбоя.

— Ты должна двигаться вместе с лошадью, — Кэш наклоняется вперёд, чуть подталкивая меня бёдрами. — Иначе у тебя потом всё будет болеть.

Я едва не задыхаюсь, когда он плавно перекатывает бёдра, заставляя меня повторять за ним.

Кожа покрывается мурашками, а внутри что-то нехорошо сжимается.

— Эм. Кхм. У меня ощущение, что я трясусь на лошади, а ты трясёшься на мне.

— Никаких трясок. Только езда.