Ральф Рипплайн вошел, и музыка оборвалась. Танцоры еще продолжали двигаться. Это напоминало кадр кинофильма при выключенном звуке. Люди топтались, передвигались, прижавшись друг к другу, а звук, извинявший их действия, отсутствовал. Это было весело, и все засмеялись.

Но вдруг сразу молодые люди стали серьезными, с грубоватой поспешностью покинули своих дам и устремились к Ральфу.

Ральф, юный атлет, охотник на слонов и тигров, отважный путешественник, азартный игрок и спортсмен, наследный принц долларов, подавал пример. Вместе с ним они должны были рисковать жизнью во имя спасения свободного мира, возрождая славную американскую традицию смело, решительно и романтично решать самим дела страны, когда власти бессильны.

И вереница автомобилей помчалась из Гарлема к Хедсон-риверу.

В первом открытом спорткаре летели Ральф и Малыш. Оли остановились у входа в туннель. Малыш заплатил частному полицейскому в трусиках и широкополой шляпе за проезд всех сорока восьми автомашин.

И все сорок восемь машин одна за другой скрылись в черном устье, унося в туннель респектабельных молодых людей…

А когда автомобили выскочили на противоположный берег реки уже в штате Нью-Джерси, то в них сидели… марсиане.

Можно понять романтических молодых людей. Для черномазых ниггеров хороши были белые балахоны, для борьбы с красными смутьянами пошли в дело черные балахоны. В наш век космических полетов, освоения других планет, балахоны, естественно, должны были уступить место чему-нибудь другому, более современному, символическому.

Не скрою, я был потрясен в ту жуткую ночь, но, если говорить теперь о событии спокойно, следует ли осуждать патриотов за жестокость, если она сдерживает разрушителей цивилизации? Как ни жаль Дреда и Рея, но они были неизбежными жертвами, погибнув по воле господней…

Я видел проявление благородной храбрости со стороны Ральфа Рипплайна.

Когда смутьяны снова перешли в атаку, он надел свой вонючий шлем и бросился в контратаку во главе других марсиаи.

Но их отбросили назад. А Ральф Рипплайн, сраженный пулей, мешком свалился на асфальт.

Я выполз из кювета.

Малыш исчез.

Рабочие хлопали меня по плечу и смеялись над марсианами.

— Экие балахоны выдумали! — говорил один здоровенный детина, толкая ногой поверженного марсианина.

Знал ли он, кого коснулся его грязный башмак!

Подошел сенатор Майкл Никсон.

— Караульте эту дохлую скотину! — распорядился он и повел своих головорезов преследовать отступающих марсиан.

С меня было довольно. Я был рад, что остался цел, и стал перезаряжать фотоаппарат.

— Ну и придумали же балахоны, — повторил тот, что трогал ногой марсианина. — Надо же так оскорблять обитателей далекой планеты. Они небось орошают там пустыни, талую воду полярных льдов за тысячи миль по трубам подают… А эти… рабочих террором вздумали пугать?

Я промолчал. У меня была своя точка зрения.

— А что, парень из газеты, на Марсе уж, наверное, не капиталистический строй? — спросил еще один рабочий с автоматом.

Я пожал плечами.

В улицу с площади въехал спорткар и, скрипнув тормозами, с ходу остановился около марсианина.

За рулем сидел молодой человек с завязанной бинтом нижней частью лица. Я сделал вид, что не узнаю его.

— Ну, давай, что ли! — грубо крикнул он. — Долго тут мне торчать под пулями? Булькнешь, как часы в колодце.

— Чего давай? — не очень приветливо отозвались рабочие.

— Как чего? Марсианина дохлого. Меня послали привести его, пока он не очухался. Ты что, не узнаешь?

— Что за авто? — не спеша осведомился рослый детина, освещая автомобиль фонариком. При виде огромного мотора гоночной машины он поцокал языком.

— Захватили за углом, — объявил водитель. — Хороша, парень, как таитянка лунной ночью. Давайте, что ли, а то жаль, если у такой красотки продырявят чулочки.

Простодушное восхищение рабочих машиной разрешило колебания. Они подняли тяжелое тело и, как мешок, бросили в кузов.

Машина рванулась с места.

— Развернусь за углом! — крикнул водитель.

— Стоп! — раздался срывающийся голос рыжего сенатора, бежавшего по тротуару.

Затрещала очередь автомата.

— Это же наш! — горячился детина. — Мы захватили шикарное авто, клянусь потрохами. Там наш сидит.

— Наш? — переспросил Майкл Никсон. — Дуралей! Этот «наш» — мой кузен, пройдоха Джордж Никсон! Вырвал вещественное доказательство. Но я увидел его гнусную рожу, знаю теперь, с кем мы имеем дело.

— С марсианами?

— Нет. С Рипплайнами.

— Ясно, — отозвался рабочий.

Я восхищался подвигом босса…

И я понимаю, почему через неделю он стал владельцем газетного треста «Ньюс энд ньюс», а молодой Ральф Рипплайн «уехал в Европу лечиться»…

Вооруженное столкновение в Ньюарке явилось законным поводом для введения туда войск и объявления военного положения, в связи с чем рабочие завода по закону Скотта обязаны были возобновить работу.

Славный Рыжий Майк, коммунистический сенатор Майкл Никсон, за руководство вооруженным восстанием на основании закона Меллона специальным решением сената был лишен депутатской неприкосновенности и заключен в тюрьму.

Мистер Ральф Рипплайн, вернувшись из Европы, как известно, присутствовал на похоронах своего отца Джона Рипплайна и встал во главе могучего концерна, заняв также место в Особом комитете промышленников.

Он уже больше не бегал в маскарадном костюме под пулями бастующих рабочих своего завода. Он научился разговаривать с самим Большим Беном, вызывая его к себе на беседу.

И у такого человека запросто бывал мой босс!

Босс доверял мне и готов был направить меня в Африку, где я мог сделать настоящий бизнес.

Так сплелись наши с ним карьеры.

Когда наутро после веселья с Эллен и боссом я явился в редакцию, голова моя трещала и во рту было ощущение нечищеного зверинца.

Меня вызвал Малыш.

Он был бодр, энергичен, подвижен, и его не сонные сегодня глаза смотрели насмешливо.

Я пожалел, что не поднял спозаранку дока.

— Хэлло, Рой, — сказал босс. — Четыре дня отпуска славному парню. Летите со своей шикарной девушкой на Лонг-бич, в Майами или Калифорнию.

— О’кэй, — сказал я. — Мы поедем с Эллен на ферму к отцу.

Босс расхохотался:

— Всякая истинно деловая женщина на ее месте послала бы такую деревенщину, как вы, к отцу на ферму и обратила бы внимание, скажем, на меня. Но мы друзья. Возьмите чек.

Босс был просто очарователен.

Клянусь джином, я не надеялся, что Эллен согласится. Никогда нельзя было сказать наперед, как она поступит. А она свистнула, подмигнула мне: «О’кэй» — и собралась в одну минуту.

Ее аристократический предок, в присутствии которого она была почти чопорной, как классная дама, неодобрительно смотрел на меня из-под великолепных бровей царедворца.

Через полчаса мы переправляли наш автомобиль на пароме, древнейшем из всех суденышек, когда-либо плававших по мореподобному Хедсон-риверу. Ноев ковчег, модернизированный двумя тоненькими трубами раннего геологического периода!

Эллен стояла, перегнувшись через перила, и смотрела в воду. Там отражались: небо, облака и след реактивного самолета.

— В чем красота? — сказала она, может быть, мне, а может быть, себе…

Я благоразумно промолчал.

— Почему красиво небо? Почему красива вода? Почему вообще красив простор? Вы не думали об этом, Рой? Почему женскую красоту осмеливаются измерять с портновским сантиметром в руках? Вероятно, красиво то, что неизмеримо и недосягаемо… Совершенной красоты, как и полного счастья, нельзя достигнуть.

Я посмотрел на Эллен и подумал, что если стоишь рядом с Эллен Сэхевс, то расстояние до совершенства и умопомрачительного счастья, пожалуй, измеряется дюймами. Я постарался высказать эту сверкающую мысль пояснее, но Эллен не рассмеялась. Она была в мечтательном настроении. Предложить ей выпить стаканчик в такую минуту было рискованно.