Он придвигается ближе.

— Это означает, что ни один другой мужчина не разговаривает с тобой подобным образом, не прикасается к тебе и не приближается к тебе так, как только что сделал этот ублюдок. — Его рычащий тон настолько серьезен и горяч, что это пугает меня. — Это. Это. Блядь. Ясно.

Я могла бы ответить рационально. Или даже просто кивнуть. Но стены, которые с таким трудом воздвигала, чтобы отгородиться от определенных частей себя, начинают рушиться. Воспоминания, которые отчаянно пыталась стереть из своей памяти, всплывают, злые и мстительные из-за того, что их так долго заставляли молчать.

И я делаю то, что делаю всегда, когда чувствую себя загнанной в угол или уязвимой: набрасываюсь на него.

— Твоя ревность жалкая, — выплевываю в его адрес.

В тот же миг его рука сжимается на моем запястье, прижимая его к пояснице. Холодная дрожь пробегает по спине, когда он другой рукой властно хватает меня за шею, поворачивая лицо к своему.

— Это политика, Анника, — рычит он. — Это нужно продать. И это не продаётся, если ты любезничаешь с каким-то другим чёртовым парнем, позволяешь ему прикасаться к тебе, сближаешься с ним…

Я схожу с ума. Боль и стыд тех лет разбиваются о стены и барьеры внутри меня. Крики, которые сдерживала, и ужасы, которые моё тело и душа пережили в дрожащей тишине, начинают вырываться наружу, когда комната кружится, а перед глазами темнеет.

Такое чувство, что вот-вот утону под тяжестью и болью всего этого. И я тянусь к единственному камню, за который могу ухватиться.

Я делаю единственное, что в моих силах, чтобы заглушить агонию и ужасные воспоминания о чудовище, растущем внутри.

Одним движением хватаю Кензо за галстук, притягиваю его к себе и прижимаюсь губами к его губам, целуя его.

И весь этот чертов мир замирает.

Это быстро обостряется. В одну секунду я держу его за галстук и прижимаюсь губами к его губам. В следующую Кензо словно оживает. Его рука сжимается на моём запястье, сильно притягивая меня к себе. Его рот приоткрывается, язык танцует по моим губам, а затем проникает между ними.

Его мрачные, мужественные стоны отдаются эхом в моём теле и превращают естество в расплавленную лаву, когда его пряный чистый аромат поглощает меня.

Рука скользит вверх по моей шее, пальцы зарываются в волосы и властно сжимают их, пока он целует меня. Вокруг нас гости начинают смеяться и улыбаться, хлопать в ладоши и фотографировать, а я таю в объятиях Кензо в самом мощном, переворачивающем всё с ног на голову поцелуе в моей жизни.

Впервые за всё время, что себя помню, в моей голове воцарилась полная тишина.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Но когда он наконец отстранился, прикусывая мою нижнюю губу, ноги задрожали, и я словно перенеслась в другую реальность.

С припухших губ сорвалось прерывистое дыхание, когда я посмотрела на него. Уголки моих губ слегка приподнялись, пульс участился, когда Кензо встретился со мной взглядом.

Он повернулся, чтобы улыбнуться толпе, а я стояла и смотрела на него как завороженная.

Кензо медленно повернулся ко мне. Но в его глазах не было ни замешательства, ни даже счастья. Ни очаровательной улыбки, ни нетерпеливых губ.

Только гнев и злоба скрывались под поверхностью, когда он наклонился, коснувшись губами моего уха так, чтобы слышала только я.

— Даже не думай, что я не знаю, что ты только что сделала, — тихо прошипел он.

Его рука скользнула обратно к моему затылку, крепко сжимая его, заставляя вздрогнуть.

— Никогда, черт возьми, больше не держи меня за дурака, Анника, — прорычал он. — И не принимай меня за человека, который будет подбирать чужие объедки. Когда я сделаю больше, чем просто поцелую тебя, принцесса — а я сделаю, — ты будешь думать только обо мне. Это чертовски ясно?

Я дрожала, но быстро кивнула, сглатывая комок в горле.

— Да.

— Хорошая девочка, — прорычал он, убирая от меня руки.

— А теперь давай подпишем этот чёртов контракт и покончим с этим.

Он повернулся и ушёл.

9

КЕНЗО

Гнев переполняет меня, и я не совсем понимаю, что происходит, когда ухожу от женщины, от которой, как я думаю, хочу избавиться.

Это мое замешательство, когда речь заходит об Аннике.

Хочу быть вдали от неё, но в то же время жажду, чтобы она была рядом со мной. Я желаю ненавидеть её, но одновременно стремлюсь полностью завладеть ею. Желаю наказать её… и, да, я действительно хочу её наказать.

В гневе я вхожу в домашний кабинет Соты и прохожу по элегантно обставленной комнате, украшенной бесценными японскими артефактами эпохи Эдо, к барной тележке Соты. Я наливаю себе щедрую порцию хорошего скотча, который, он здесь держит, и подношу стакан к губам. Смотрю в окно четвёртого этажа, выходящее на Вест-Виллидж.

Что, чёрт возьми, вызывает во мне этот гнев? Этот неистовый гнев? Имею в виду, конечно, я не ревную. Но это всё равно неправильно, что она так близко и по-дружески общается с кем-то из этих ублюдков.

Делаю глоток скотча, пытаясь вспомнить его. Он старше, хорошо одет, но немного неряшлив. Я не разглядел его лица, но, судя по тому, что он попал на вечеринку, он кто-то важный, кого знают Кир или Сота.

Я запоминаю это как подсказку, чтобы выследить его и…

За что именно?

Ударить его? Сказать ему держаться подальше от моей ненастоящей жены, которая мне даже не нравится?

Может быть.

Или, может быть, просто разбить ему гребаное лицо, а потом как бы невзначай упомянуть, чтобы он держался подальше от Анники? Да. Лучше.

Я ворчу себе под нос, допиваю виски, наливаю вторую порцию и возвращаюсь на вечеринку, пока меня не хватились.

Но помимо злости на Аннику за то, что она разговаривала с этим ублюдком, и на него за то, что он подобрался так близко к ней и, чёрт возьми, прикасался к ней, меня гложет ещё кое-что.

Тьма. Голод. Желание, которого у меня не должно быть.

Этот поцелуй не должен был произойти.

Я не совсем понимаю, что заставило её обнять меня и так страстно поцеловать. Уверен, что это не было связано с «продажей» брака. Во-первых, очевидно, что Аннике на всё это было ещё меньше наплевать, чем мне. А во-вторых, прямо перед поцелуем в её глазах было что-то очень странное. Как будто она тонула в чём-то. Как будто она отключалась.

Это, по крайней мере, на мой извращённый вкус, было более чем возбуждающе: мысль о том, что она не спит, но и не бодрствует. Её тело принадлежит мне, в то время как её разум отключен.

Что? Мы не можем выбирать свои наклонности. Я не выбирал экстремальную сексуальную изюминку, такую как сомнофилия, в качестве «того», что меня возбуждает.

Секс во сне. Идея овладеть женщиной во сне. Или, как в случае с Анникой, безжалостно трахать её, пока она обмякает и «отключается от реальности».

Поправляю брюки, пытаясь скрыть пульсирующую выпуклость между бёдрами.

Я отвлекся. Опять же, этого не должно было произойти. Я не должен был позволять этому продолжаться, и мне совершенно точно не следовало отвечать на её поцелуй. Жадно.

Потому что я не чёртов идиот, и это далеко не первый раз, когда женщина решает «забыть» какого-то другого мужчину или «отомстить» ему за то, что он её бросил, пытаясь переспать со мной.

Имею в виду, что я ростом сто девяносто восемь сантиметров, ежедневно тренируюсь и выиграл генетическую лотерею. Прекрасно понимаю, как женщины смотрят на меня, особенно когда татуировки на руках дают понять, насколько я опасен на самом деле.

Тем не менее, чёрт возьми, я никогда не был фанатом чьих-то «диких историй» или грёбаных отмщений. И уж точно, чёрт возьми, не позволю своей собственной жене вести себя так.

Я всё ещё злюсь, когда замечаю Мэла в другом конце комнаты. К счастью, с ним наш брат-агент хаоса, Такеши. Хорошо.

Примерно через час Так сможет уйти и терроризировать Манхэттен своими обычными запретными выходками, как ему заблагорассудится. А до этого мне нужно, чтобы вся моя семья присутствовала при том, как мы с Анникой подпишем кровавую расписку, которая скрепит нас этим гребаным браком.