Мы выполнили ещё одну работу, и всё повторилось. В третий раз он позволил нам оставить почти всю выручку себе и осыпал нас ещё большими похвалами. Затем последовали подарки и услуги: одежда, изысканные ужины и крутые тачки.

Оглядываясь назад, понимаю, что это называлось «приручение». Мне было двадцать два, у меня не было ни семьи, ни дома, и я много лет занималась бегством.

Валону было сорок пять. Он был обаятельным, красивым, сильным и обещал заботиться обо мне. Когда тебе долгие годы приходится заботиться о себе самой, очень трудно отказать кому-то другому в том, чтобы взять бразды правления в свои руки.

Поэтому я не сказала «нет». Не из-за подарков или одолжений, не из-за того, что Валон пригласил меня на ужин, или на балет, или в модные клубы, куда мы ходили только вдвоём. Я не сказала «нет», когда он привёл меня к себе домой, а потом в свою спальню.

На самом деле вообще ничего не сказала. Он сделал то, что хотел, не обращая внимания на мои мысли по этому поводу.

И я позволила всему этому произойти, даже когда ненавидела его до глубины души и едва сдерживала слезы, потому что чувствовала, что это лучшее, что могу сделать. У меня ничего не было, а Валон дал мне что-то. Я много раз пыталась убедить себя, что это была любовь, но в моем разбитом, наспех склеенном состоянии я понимала, что то, что он давал мне, было как можно ближе к романтической любви, насколько я когда-либо могла достичь.

Я оставалась с ним три холодных, убогих, темных года. Годы, которые не помню, потому что заблокировала их из своей памяти. Годы, когда Фрейя и я не могли говорить. Годы, когда я была жива, но не совсем.

И он называл меня своей марионеткой.

Предполагаю, что это должно было быть имя глупого животного, но для меня это было напоминанием о том, что кто-то ещё дергал меня за ниточки и заставлял делать то, чего я не хотела.

Однажды Валону пришлось покинуть свою базу в Милане и провести несколько недель в Стамбуле, так как его империя расширялась. Тогда, хотя и была в основном в неведении, я знала, что Братство уже не было низкоуровневой мафиозной организацией, которая сдавалась в азартных играх, контрабанде и некоторых подделках. Они были полномасштабной организацией, сотрудничающей с сицилийской и турецкой мафией в торговле кокаином, метамфетамином, героином и другими запрещенными веществами.

Валон уехал на две недели. Это был самый длинный период, когда я когда-либо была «без» него. На самом деле, я никогда не думала об уходе. Не потому, что любила или не любил его, а потому, что я боялась его и возвращения к той жизни, когда приходилось воровать еду и не знать, где буду спать в тот вечер.

Я никогда не забуду тот вечер, когда Фрея зашла в мою комнату с двумя упакованными мешками и приставила пистолет к своему виску. Она сказала, что мы уезжаем, сейчас, и никогда не вернемся. Если нет, она нажмет на курок, потому что не может больше и минуты стоять и смотреть, как я живу этой ужасной жизнью.

Это было восемь лет назад, и я избегала моего бывшего тюремщика до сих пор.

До сегодняшнего вечера.

Валон теперь стар, и борозды на его лице стали глубже. Но он всё ещё слегка обаятельный, слегка безумный, с мрачным взглядом в глазах, когда он небрежно потягивает напиток и позволяет своему взгляду поглощать меня.

— Слышал, ты выходишь замуж, куколка, — мурлычет Валон, мрачно ухмыляясь на меня. — Как мило.

Мои внутренности превращаются в пепел, взгляд упирается в пол между ног, а я обнимаю себя и мечтаю оказаться где угодно, только не здесь.

— А вот что не очень приятно, — бормочет он тихо, — брать вещи, которые не принадлежат вам.

По моему телу пробегает дрожь, а вслед за ней пробирается холодный ужас.

Он говорит о «Ламборгини», который я угнала для Улкана, — о том, который мы с Фрейей бросили у туннеля Линкольна, осознав, что он полон наркотиков и денег Валона.

— Ты не согласна? — весело спрашивает Валон. — После всего, что я для вас сделал, после всего, что я вам дал… Сначала вы сбегаете, даже не поблагодарив, а потом крадете у меня?

— Я… — это слово застревает у меня в горле, словно измельченная кость и пыль. — И не подозревала…

— Полагаю, Улькан был не очень доволен предоставленными услугами, не так ли?

Ледяной коготь царапает мне спину.

— Знаешь, до того, как полиция обнаружила машину, кто-то другой сделал это и опустошил багажник.

Я содрогнулась.

— Я не знала, что это твоя…

— Мне всё равно.

Его слова звучат резко. Холодно. Безжалостно. Так было всегда. Сначала всё было мило и успокаивающе. Потом следовала пощёчина или эмоциональное отчуждение. Он меня обманывал. Обманывал меня. Говорил, что я ему не нравлюсь, или называл шлюхой. Потом он менялся, и мы снова улыбались, дарили друг другу подарки и делали друг другу одолжения.

Я снова вздрагиваю, по-прежнему не в силах встретиться с ним взглядом.

Боже, ненавижу власть, которую этот монстр имеет надо мной. Даже сейчас.

— Я… — Я качаю головой. — Сожалею.

Валон тихо усмехается.

— Что ж, это так. — Он откашливается. — Знаешь, я не из тех, кто не прощает, марионетка.

Да, это так.

— Так, может быть, я мог бы не обращать на это внимания?

Вздрагиваю, когда в поле моего зрения появляется его рука, держащая черную пластиковую карточку-ключ от гостиничного номера.

— Почему бы тебе не зайти ко мне выпить позже? Мы можем найти способ, которым ты сможешь сделать меня, — он деликатно покашливает, — снова счастливым. Как в старые добрые времена.

Мне требуется все, что у меня есть, чтобы сдержать рвоту, которая подступает к горлу, обжигая, как кислота. Кровь стынет в жилах, когда он прикасается к моим волосам. Я вздрагиваю, взмокнув и дрожа, когда он заправляет их мне за ухо и наклоняется.

— Ещё раз поздравляю с помолвкой, марионетка. — Он вставляет ключ-карту между двумя моими онемевшими пальцами. — Если ты будешь умницей, я скоро с тобой увижусь… моя маленькая шлюшка.

Он уходит, и мое тело охватывает дрожь. Сердце громко стучит, а по коже пробегают мурашки. Задыхаясь, я поворачиваюсь, и мир вокруг словно расплывается. Пошатываясь, возвращаюсь к бару.

— Шот, — шепчу я бармену, отбросив карточку в сторону.

Он морщит лоб:

— Что за?..

— Буквально что угодно. Сейчас, пожалуйста.

Это оказывается водка.

С шипением ставлю рюмку обратно, стуча ей по барной стойке.

— Ещё одну, — хриплю я. — На этот раз двойную.

— Мисс…

— Пожалуйста, и спасибо вам, — выпаливаю я, уставившись на него измученным взглядом.

Парень кивает с озабоченным видом и наливает в стакан большую порцию водки. Я поднимаю его, киваю ему и залпом опрокидываю содержимое в себя. Мой мозг всё ещё кричит, а по коже бегут мурашки.

В животе всё горит, когда ставлю стакан обратно на барную стойку и резко оборачиваюсь. Взгляд падает на спину и плечи Валона, когда он уходит сквозь толпу к двери.

Затем мой взгляд устремляется на буфет…

И на официанта, который нарезает стейк вагю на маленькие кусочки острым как бритва поварским ножом.

Перевожу взгляд на Валона.

Я собираюсь убить его.

Я должна.

К чёрту последствия.

Успеваю сделать всего один шаг к фуршетному столу, прежде чем сильная рука внезапно хватает меня за запястье. Я задыхаюсь, когда Кензо заводит мою руку за спину, прижимает меня к своей твёрдой, неподатливой груди и злобно смотрит в глаза. Его чёрные волосы свисают веером вокруг лица, словно он тёмный ангел смерти.

Или принц Ада.

— Что, черт возьми, это было? — холодно рычит он.

Я открываю рот, но не издаю ни звука.

— Отвечай мне, — злобно рявкает он. — Кто, черт возьми, это был?

Комната начинает вращаться.

— Я… никто, — бормочу я.

Губы Кензо искривляются, когда он наклоняется ближе.

— Мне безразлично, насколько сильно ты это ненавидишь, Анника, — рычит он. — Мне всё равно, ненавидишь ли ты меня. Но мы собираемся пожениться, и как моя жена ты будешь играть свою роль.