— Я сказала что-то смешное? — возмущённо спросила миссис Гудинг. — Так объясните же нам, давайте посмеёмся вместе!
— Да уж такое дело, миссис, что мы не можем подняться, — саркастически ответила гномка, распутывая верёвочку.
— Это отчего же не можете?
— Да как мы поднимемся-то? Спуститься с этой вашей скамьи — это пожалуйста, ежели надобно, спустимся, а подняться-то нам как же?
И она демонстративно спрыгнула, почти исчезнув за столом.
Тут чуть не дошло до беды, поскольку миссис Гудинг решила, что над ней насмехаются, и хотела идти к ректору. Веснушчатая гномка немедленно заявила, что тоже пойдёт и доложит ему о притеснении малых народов.
— Это ущемление! — кричала она, взмахивая верёвочкой. — Уж Матти Кобб, будьте уверены, такого не потерпит! Матти Кобб, ежели надобно, дойдёт и до газетчиков! Будете знать, как высмеивать мой рост.
Они насилу сошлись на том, что это недоразумение и никто никуда не пойдёт. Миссис Гудинг натрясла себе капель, и кабинет наполнился их горьковатым ароматом. До конца занятия она мало что сказала, всё больше сидела и обмахивалась какими-то записями, укоризненно глядя на поникший у окна фикус.
— Возьмите в библиотеке пьесу Лифорда, — сказала она напоследок. — Мы будем обсуждать её на следующем занятии.
Все пообещали, что возьмут, и только та серьёзная темноволосая девушка, что делала записи, уточнила, о какой именно пьесе Лифорда идёт речь.
— Разве я не сказала? — всполошилась миссис Гудинг. — «В тени монастырской ограды», в тени… м-да…
Тут, похоже, она опять утратила связь с действительностью. Такой мы её и оставили.
Библиотека располагалась в главном корпусе. Теперь уже распогодилось и дорожки просохли, хотя небо осталось хмурым, а дубы, шелестя листвой, роняли на нас тяжёлые холодные капли. Мы шли в библиотеку, размахивая сумками, и слушали, как Алиса язвительно говорит у нас за спиной, что «кому-то больше всех нужно», а Кэтрин ей поддакивает.
— Вы поступили учиться, а сами не в силах прочесть ничего, кроме модных журналов, — не выдержав, сказала Дита, обернувшись к ним.
— Вот ещё, учиться! — фыркнула Алиса. — Кто вообще поступает сюда учиться? Ясно же, мы пришли отсидеть два курса до замужества, и оказались здесь, а не на бытовом отделении, только потому, что наши родители решили немного сэкономить. Учиться! Разве ты собираешься работать в театре? Фу!
— Ты говорила, твоя сестра сейчас на третьем курсе, — сказала ей Аделаида сладким голосом заклятой подружки. — Значит, одна из вашей семьи всё-таки будет работать в театре?
— Лаура собирается преподавать, а вовсе не работать в каком-то паршивом театре, — недовольным тоном ответила Алиса. — Она всегда хотела идти собственным путём, и теперь говорит, что отыскала своё призвание. Вообще-то это уважаемое занятие!
Здесь она начала противоречить самой себе. Значит, её сестра могла учиться, и в этом не было ничего такого, а мы не могли!
Мы с Дитой не стали продолжать разговор и, не сговариваясь, ускорили шаг. Хильди, пыхтя, торопилась за нами, отчего-то не спеша присоединяться к другим гномкам. К концу дня она совсем притихла — возможно, её утомили попытки отыскать хоть какой-то смысл в лекции миссис Гудинг.
Вообще-то меня задели слова Алисы. Ведь я поступала сюда, именно чтобы работать в театре! Театр виделся мне не порочной жизнью под выпуклой линзой, как выразилась миссис Гудинг, а сказкой, волшебством, которое я буду творить сама. Замужество? Мне пока не нужно никакое замужество, благодарю покорно! Может быть, если стану хорошо учиться, я смогу убедить родителей, что театр и есть моё призвание?
В конце концов, не обязательно же ему быть паршивым. Я думаю, у папы достаточно денег, чтобы я могла открыть собственный театр. Нужно только доказать, что это моё — ах, нет, первым делом нужно убедить папу, что это принесёт нам прибыль! Он мог бы понять только это.
Глубоко погрузившись в свои мысли, я не заметила даже, как мы пришли в библиотеку. Нам полагалось оформить читательские билеты. Кажется, сегодня сюда явился весь первый курс — и мы, и бытовики, и даже юноши из академии художеств. Работница библиотеки не успевала заполнять карточки, так что, блеснув стёклами очков из-под груды каштановых буклей, выдала нам пустые и велела самим вписать имена.
Я всё ещё думала о том, как убедить папу и какие слова подобрать, оттого сделала три ошибки в собственном имени, потому что вместо него начала писать: «Доказательства». Новую карточку мне не выдали, поскольку лишних не нашлось, и под укоризненным взглядом библиотекарши я, сгорая от стыда, получила читательский билет на имя «Док. Сара Фогбрайт».
Я поспешила уйти из этого сумрачного угла, от массивного дубового стола, окружённого шкафами, и вышла к свету. Здесь во всю стену тянулись арочные окна в частых переплётах, пахло бумажной пылью и типографской краской. За столами у окон сидели девушки. Склонившись над книгами, они читали и порой что-то выписывали.
Посетителей хватало, но всё же — о, эта особая библиотечная магия! — было так тихо, что от моих каблучков, казалось, расходится эхо. Пытаясь не наступать на пятки, я шла, куда указали, выглядывая нужный стеллаж. Тут робкий солнечный луч пролёг, запылившись, от стекла через проход и упал на корешки книг. Я вошла в него, сощурилась от яркого света и тут же столкнулась с кем-то, вышедшим из-за угла. Он приобнял меня за талию, чтобы не дать упасть.
— Ах! — только и сумела я сказать.
Солнце ещё слепило меня, в этом сиянии я разглядела юношу. Солнце золотило его волосы. Он улыбался мне. Настоящий юноша, такой красивый и так близко!
Во всём мире остались только мы двое.
— Ты идёшь, Кристиан? — донёсся нетерпеливый мальчишеский голос из-за стеллажей. Ох, нет, к сожалению, в мире существовал ещё кто-то, кроме нас.
— Вы в порядке, мисс? — спросил юноша, всё ещё не убирая тёплой ладони с моей талии и улыбаясь.
К своей досаде, я могла только хлопать глазами. Что ответить? Улыбнуться?..
Он убрал ладонь, присел и поднял что-то с пола. Далеко не сразу я поняла, что это мой читательский билет. Я не заметила, как выпустила его из пальцев.
— Док Сара? — ещё шире улыбнулся юноша, заглядывая в проклятый билет.
Я тут же ощутила, как закололо щёки. Сожгу эту картонку сегодня же и скажу, что потеряла. Не оставят же меня без читательского билета до конца учёбы?..
— Кристиан, да идёшь ты? — раздалось уже громче. Тот, кто кричал, рисковал навлечь на себя гнев библиотекарши.
— Иду! — негромко откликнулся мой собеседник. Ох, да можно ли считать его собеседником, если я так и не проронила ни слова?
Он подался ко мне и сказал почти шёпотом:
— Должно быть, ищешь «Монастырскую ограду» Лифорда? Нужная полка там, за углом.
И он ушёл, скрылся из виду, а когда я, смущённая, сбитая с толку, растерянная, пробормотала: «Спасибо», он был уже слишком далеко, чтобы услышать!
Что он обо мне подумал?
В этот миг солнце зашло за тучи, и золотая тёплая библиотека вмиг стала холодной и серой, даже в глазах потемнело. Дита и Хильди догнали меня, и мы отыскали пьесы Лифорда и взяли каждая по экземпляру, а я всё ещё видела, как Кристиан мне улыбается, и чувствовала его руку на своей талии.
Мы пошли в столовую. На обед сегодня подавали на редкость пресную серую картофельную массу. То, что называлось подливой, очевидно, слили из сковороды после того, как в ней что-то жарили. Хлеб, нарезанный треугольниками, отсырел и тоже не имел вкуса. Впрочем, любое блюдо показалось бы мне сейчас безвкусным.
Я думала о том, почему жизнь так несправедлива и почему я не переплела косы после игры в мяч. Почему я не взглянула в зеркало перед тем, как идти в библиотеку? Почему не нашла слов? Сейчас они так легко приходили в голову! «Ах, простите, я испугалась», «спасибо за помощь, вы так любезны», «о, вы тоже проходите Лифорда»… Но сейчас-то было уже поздно. Док Сара — позор, да и только!
Хильди о чём-то спросила. Я не поняла, но кивнула, и она забрала мой хлеб и, щедро посолив, отправила в рот. Кажется, я позволила ей доесть его. Впрочем, всё равно.
