— Мой отец вынужден был бросить учёбу, когда я родилась, — с горечью сказала Дита. — Его считали способным, он мог бы больше, чем стать торговым представителем, но пошёл против воли семьи, когда женился на маме. Это перечеркнуло всё его будущее. Смотри, Сара, не дойди до такого! Может быть, твой Кристофер всего лишь ищет богатую невесту, но…

— Его зовут Кристиан! — воскликнула я и с грохотом поставила недопитый чай на тумбу. — Кристиан, и хватит с меня поучений! Я их не просила.

С этого дня я старалась держаться подальше от Диты и Хильди. Всё, что они могли сказать, я знала и так. Послушать их, так и вовсе не останется никакой радости, только тревожься и жди беды.

Мне даже больше нравилось дружить с Голди и Дейзи. Те хотя бы не считали, что меня непременно ждут разочарование и слёзы. Они спрашивали, какой я вижу свою будущую жизнь с Кристианом, и внимательно слушали, а я охотно делилась. О, как приятно было мечтать! Как приятно было говорить с кем-нибудь, кто не строит кислую мину и не ворчит: «Ты его совсем не знаешь, и это плохо кончится».

В субботу мама действительно прислала ко мне Оливера. Он ждал во дворе. У нас на этаже долго звенел особый колокольчик. Это означало, что нужно взять трубку и послушать, что скажет придверница, но только почти все разошлись, а из тех, кто остался, никто не знал, как это работает. Мы с Дитой глядели на колокольчик и нерешительно спрашивали друг у друга: «Может, взять слуховую трубку?.. А может, это не для нас?..».

Потом колокольчик умолк, и придверница, запыхавшаяся и сердитая, заглянула с лестницы и отчитала нас за то, что ей пришлось бегать.

Оказалось, я соскучилась по Оливеру, да и он явно был рад меня видеть. День был прохладный, но солнечный — самое то для прогулки по городу. Дамплок, правда, в любую погоду был колючим и серым и кутался в дымную шаль, но Оливер направил экипаж через квартал, где жили гномы.

Прежде я не бывала здесь и теперь глядела во все глаза.

Гномы красили стены домов в бледно-жёлтый, нежно-голубой или светло-розовый, ярче запрещал закон. Но закон ничего не говорил про рамы и ставни, и те расцветали вспышками, зелёными, алыми, синими и лиловыми. Под окнами висело, развеваясь на ветру, пёстрое бельё, и повсюду, где только можно, красовались цветы в горшках.

Круглолицые соседки переговаривались с балконов. Одни прямо тут же стирали вещи в тазах, закатив рукава, другие убегали на кухню и что-то помешивали в кастрюлях, и в раскрытые двери валил пар и пахло стряпнёй. Один старичок при дороге играл на тромбоне, а другой на трубе. По тротуару бежала ватага ребятишек, преимущественно рыжих, а за ними, вывалив язык, трусил чёрно-белый пёс.

Наш экипаж проскользил мимо, паря над брусчаткой. Дети кричали и махали нам, и Оливер им посигналил. В глубине одного из переулков я заметила храм — простой белый куб, где, как говорили, ничегошеньки нет, кроме большого камня, привезённого из Расколотых гор. Мы свернули, проехали мимо парка с фонтаном, мимо прядильной фабрики, и скоро добрались до ателье.

Миссис Белчер, напудренная, похожая на перекормленного рыжего мопса, встретила нас до того радостно, что, казалось, будь у неё хвост, она виляла бы им.

Она была уже предупреждена и вынесла мне для примерки именно то, чего я так боялась — ужасное розовое платье с короткими пышными рукавами, изобильно расшитыми белым кружевом, с гладким лифом и юбкой. Ни одного украшения, лишь атласная лента на поясе! Я надела и стала похожа на зефир. На старый, засохший зефир на палочке, на который никто не польстится.

— Улыбку, дитя! — скомандовала миссис Белчер и улыбнулась сама, тряхнув щеками и многочисленными подбородками, где прятались нити жемчужных бус. Её пухлые пальцы ощупали меня здесь, дёрнули там. — Не дыши, подколем булавками… Прелестно, прелестно! Подчеркнём талию…

Единственное, что подчёркивал этот фасон — отсутствие груди и бёдер. Мои плечи, раздутые кружевом, казались излишне массивными. Никакая улыбка не могла это спасти, никакая.

Миссис Белчер пообещала, что платье будет готово через неделю, и спросила, не огорчаюсь ли я. Я сказала, что совсем не спешу. Если бы они не успели его подшить до бала, я бы вовсе не огорчилась.

— Неужели всё так плохо? — спросил Оливер, когда мы сели в экипаж. — Я совсем не разбираюсь в платьях. Чем они отличаются друг от друга?

— В этом я некрасивая, Оливер! — с отчаянием воскликнула я. — Некрасивая, а ведь это мой первый бал, и мы пойдём туда с Кристианом…

Слово за слово, и я обо всём ему рассказала, предварительно взяв обещание, что он не выдаст моей тайны маме и папе. Оливер слушал очень внимательно и порой задавал вопросы — эти скучные взрослые вопросы о семье, о доходах и прочем, — но не упрекал меня, если я не знала ответов. За это я была ему страшно благодарна. Он также не стал предрекать мне несчастье и нищету, лишь всё зачёсывал свои каштановые волосы пятернёй, пока они не встали дыбом — верный признак того, что Оливер крепко задумался.

— Ведь ты не выдашь меня папе? — с подозрением спросила я. — Ты обещал.

— Что вы, мисс Сара, — ответил он. — Конечно, не выдам!

Мы отправились в кафе и ели мороженое, и Оливер был так мил, что выслушивал мои мечты о собственном театре, о Кристиане и о наших будущих детях. Всё-таки Оливер достаточно долго был моим единственным другом. Кто, как не он, лучше всех мог меня понять?

Я рассказала ему и о том, что мы примирились с Голди и Дейзи.

— Иногда люди меняются, — согласился он. — А иногда не меняются. На вашем месте, мисс Сара, я не спешил бы им доверять.

Я успокоила его, сказав, что всегда начеку и предельно осторожна.

— Теперь от них никакого вреда, одна лишь польза, — с улыбкой добавила я. — Хотя бы обедаю нормально.

Оливер, вопреки ожиданию, не развеселился, а обеспокоенно поглядел на меня.

— Вас плохо кормят? — спросил он. — Может быть, мне поговорить с вашим отцом, мисс Сара? Не дело, чтобы вы водили дружбу с неприятными людьми только ради еды.

Я уверила его, что дружу с Дейзи и Голди не только ради еды, и всё-таки он обещал, что пришлёт мне продуктов, хоть я и сказала, что в комнатах ничего не позволено хранить. Мы ещё немного покатались по городу. Я купила рамку для портрета, а потом в одной крошечной лавке увидела серебряную брошь в виде дракона. Мне так захотелось подарить её Кристиану!

Моих карманных денег не хватило, но Оливер одолжил недостающую сумму. Всю обратную дорогу я сидела со счастливой улыбкой, разглядывая дракона. Он был такой милый и совсем как настоящий с его коготками, чешуйками и хитрым зелёным глазом. Я была совершенно, совершенно счастлива, почти забыла о дурацком платье и с сожалением попрощалась с Оливером.

А всего через несколько часов, вечером, Оливер позвонил.

— Мисс Сара, — спросил он с ноткой беспокойства, — уверены ли вы, что Кристиан — первокурсник? Дело в том, что я совершенно случайно узнал: на первом курсе академии художеств не учится никого с таким именем.

— И ты туда же! — вскричала я. — Что значит «совершенно случайно узнал»? Как это вышло?

— Это вышло совершенно случайно, — упрямо повторил Оливер. — Я отвёз вас и поехал домой, но тут в экипаже что-то забарахлило — вы знаете, как это бывает. Как нарочно, проклятая колымага встала напротив академии художеств и отказалась двигаться, хоть ты тресни. Подошёл любопытный парнишка, затем другой, и пока я возился под капотом, мы разговорились…

Я перебила его, кипя от возмущения.

— Оливер! Я уверена, у тебя ничего не барахлило. Никогда, никогда больше не смей так делать! Может быть, я ошиблась. Мне неловко спрашивать у Кри…

Я осеклась и закашлялась, вспомнив, что придверница со своим бесконечным вязанием сейчас рядом и слышит каждое слово.

— Мне неловко спрашивать, на каком он курсе, — прошипела я, прикрывшись ладонью.

— Но мисс Сара! Как же можно, вы совсем ничего о нём не знаете.

— Ах, самое главное я знаю! Прекрати вынюхивать, Оливер, или мы поссоримся. А если бы к тебе подошёл именно он, и ты у него начал бы это выпытывать? О, какой стыд!