Когда наступило время обеда, Голди и Дейзи опять зашли за мной. Я ничего не имела против того, чтобы хоть раз в день питаться нормальной пищей, к тому же с Дитой и Хильди мне говорить не хотелось. Они всё твердили, что я должна проявить благоразумие и осторожность, и отравляли мне всякую радость.
Впрочем, сегодня меня не утешили даже индюшачьи отбивные с горошком. Голди и Дейзи говорили только о будущем бале и о своих нарядах и украшениях.
— А ты, Сара, уже придумала, какое платье закажешь? — спросили они. — Лучше не медлить, не то начнётся сезон, и все швеи и вышивальщицы будут загружены. Чего доброго, придётся брать готовое платье.
— Ах, помнишь, Дейзи, когда мы собирались у вас, у Сары и Люси были одинаковые платья? — вспомнила Голди. — Ужасно неловко! Пожалуй, я не пережила бы такое, но Сара уже привычна. Я уверена, она стойко справится с любыми насмешками, даже если ей придётся надеть готовый наряд.
— А если так же будет одета какая-нибудь гномка? — всплеснула руками Дейзи. — Фи!
Я кашлянула, чтобы они умолкли, и солгала со всем достоинством, какое сумела в себе найти:
— Безусловно, мне сошьют особенное платье. На этот счёт можете не беспокоиться.
— Какого цвета оно будет? — тут же спросила Голди. — Я надеюсь, не слишком яркое, чтобы не подчёркивать несовершенства твоей кожи.
— И не слишком тёмное, ведь ты потеряешься в нём.
— И не слишком светлое, ведь ты с ним сольёшься!
Я улыбнулась, прижав салфетку к краешку губ, будто промокала соус (на самом деле я пыталась скрыть нервную дрожь), и ласково произнесла:
— О, пусть это пока остаётся секретом.
Как это Голди и Дейзи удавалось быть такими заботливыми, но при этом такими ядовитыми? Бал Первого Снега должен был стать для меня самым радостным днём, но теперь я ожидала его с ужасом и тревогой. Миссис Белчер, должно быть, опять подберёт для меня детское платье с бантиками, пышными рукавами и отложным воротничком, что-нибудь белое, в чём я буду как бледная моль! Моль в нелепых кружевах и бантиках!
Кое-как промаявшись до половины шестого, я торопливым шагом направилась к дубовой аллее. Мне уже почти хотелось, чтобы Кристиан не пришёл, чтобы он бросил меня, и вместо бала я с чистой совестью могла плакать в комнате. Как вышло, что вместо радости я ощущала лишь сомнения?
Наш учебный корпус высился брошенным тёмным замком, воздевая шпили к гаснущему небу. В окне башни отражался закат, и оно пылало, будто там разгорался пожар. Аллея, днём полная зелёного света, смеха и голосов, теперь казалась мрачной. Занятия давно кончились. Никто не спешил туда или обратно, никто не прогуливался под сенью пышных крон.
Впрочем, один человек шёл мне навстречу. Шарлотта.
Что она делала в корпусе театралов так поздно? Уж не за пылью ли ходила? Вот уж кого мне совершенно не хотелось повстречать! Судя по её лицу, и она не была рада встрече.
— Я тебя не боюсь! — гневно сказала я ей, поравнявшись.
На самом деле я боялась, так боялась, что подгибались колени, и я бы даже побежала обратно, если бы только не думала, что она всё равно догонит меня. Зачем, ах, зачем я пришла сюда так рано, ещё до того, как явился Кристиан? Теперь мне никто не поможет!
Шарлотта вздрогнула, отвела глаза и ускорила шаг. О, какое счастье, она не стала меня убивать! Я выдохнула с облегчением, глядя ей вслед.
Что-то коснулось моего плеча, и я вскрикнула.
— Ты пришла раньше, чем договаривались, — нежно сказал мне Кристиан. — Соскучилась?
— Ты тоже пришёл раньше, — сказала я.
— Тоже соскучился, — ответил он и, оглядевшись, увлёк меня в сторону.
Старый раскидистый дуб надёжно нас укрыл. Одна из его ветвей клонилась к земле. Кристиан расстелил свой пиджак, усадил меня и целовал, целовал, пока я совсем не задохнулась, а после обнимал за плечи и грел мои озябшие руки в своих тёплых ладонях.
— Ты слышала про бал Первого Снега? — спросил он. — До него ещё три месяца, но я подумал, что должен тебя пригласить. Не могу допустить, чтобы меня кто-нибудь опередил.
— О, Кристиан, разве я пошла бы с кем-то другим? — воскликнула я и благодарно обвила руками его шею. — Только с тобой!
Моя голова лежала на его плече, и я слышала, как он довольно и негромко рассмеялся, прежде чем осторожно взять меня за подбородок и опять коснуться губ.
Я сходила с ума от восторга, от одного лишь того, что у меня был он, и я могла его обнимать — не помню, чтобы кто-нибудь вообще обнимал меня, выражая любовь! Я могла касаться его плеч и волос, мягких на макушке и чуть более жёстких у затылка. Он пах сандаловым деревом, он был почти незнакомым, но моим. О, мой Кристиан!
Под вечер стало зябко, поднялся ветер, но всё-таки мы оставались вместе, пока не стемнело, и пропустили ужин, но я не жалела о том. Кристиан проводил меня, набросив свой пиджак мне на плечи. Он старался защитить меня от ветра, швырявшего нам в лицо сухие колючие листья, первые жёлтые листья этого года.
В конце аллеи мы расстались. Я вернула пиджак, получила в ответ поцелуй и заспешила к себе, окрылённая.
На первом этаже было людно и шумно. Девушки выходили из столовой, у коммутатора собралась небольшая очередь, придверница с кем-то беседовала, и я незаметно вошла с крыльца, жмурясь от яркого света и наслаждаясь теплом. Проскользнув за чужими спинами, я добралась до спасительного лестничного полумрака и там выдохнула.
У общих умывальников я задержалась, чтобы взглянуть в зеркало. Ах, неужели там отражалась я? На меня глядела незнакомка с алыми губами и сияющими глазами. Её щёки разрумянились от холода и поцелуев, её косы растрепал ветер — о, и даже украсил сухим дубовым листом.
Я сняла этот лист, намереваясь сохранить его так же, как портрет и записку. Я спрячу их в шкатулке, как самые дорогие сокровища, и однажды покажу нашим детям…
Стоило войти в комнату, как Дита и Хильди уставились на меня.
— О, явилася, — проворчала Хильди. — Топай за чаем.
Последнее, видимо, относилось к Дите, поскольку та моментально исчезла за дверью. Хильди, пошуршав в тумбочке, извлекла свёрток и подала мне.
— Булка с маслом, — пояснила она. — Для тебя из столовой вынесли, ты жа ужин пропустила…
Тут она недоверчиво прищурилась и прижала свёрток к груди.
— А можа, ты с теми фифами ужинала?
Я помотала головой, с отчаянием глядя на булку, и Хильди смилостивилась.
— На, — сказала она, — трескай. Сыр ишшо туточки у меня был…
Я устроилась у тумбочки. Дита вернулась и поставила передо мной чашку с дымящимся чаем.
— Я ничего тебе не говорю, — с упрёком сказала она.
— Вот и не говори, — согласилась я, откусывая булку.
Дита уселась на кровати, поджав ноги под себя, положила подушку на колени, упёрлась подбородком в сплетённые пальцы и принялась укоризненно на меня глядеть.
— Вшо? — возмутилась я с набитым ртом.
— Ничего, — ответила она, но тем не менее, тут же продолжила: — Мужчинам вообще нельзя доверять. Мой отец говорил, что любит нас, и мы были счастливы много лет, но всё кончилось в один день, когда он просто ушёл. Всё может кончиться в один день!
— А может и не кончиться, — не согласилась я.
— Они с мамой тоже познакомились, когда были совсем юны. Кажется, им даже пришлось жениться по специальному разрешению. Он рассказывал, что очень её любил — и очень любил меня. А потом очень полюбил какую-то другую женщину, и всё!
— Ну, хватит! — воскликнула я. — Ведь не все отцы и мужья такие.
— Туточки я согласная, — вставила Хильди. — Мой батя ни в жизнь так не поступит. Всё с мамкой смеются, всё цалуются — вона, доцаловались, что троих братьев мне народили. Думали, ишшо одного ребятёнка понянчат на старости лет, а нате-ка, трое разом! И таки уж проказники, мамка едва управляется. Меня одну слушают…
Хотя Хильди и пыталась говорить важно и строго, было видно, что она страшно довольна. По веснушчатому лицу, несмотря на все её старания, расползлась улыбка.
