Марун скинул с плеч порванную куртку и теперь штопал ее, пытаясь хоть немного прихватить разошедшиеся швы. Любомира наблюдала за ним исподлобья. Наконец, не выдержала:

– Не мужицкое это дело, одежу штопать. Дай, я, – и решительно выхватила у него рукоделье.

Марун поморщился:

– Покуда бобылем живешь, всему научаешься: и одежу себе штопать, и кашу стряпать…

Любомира принялась ловко орудовать длинной портняжной иглой – сколько ей пришлось чинить порток младшему братцу, она теперь не глядя могла любую дыру зашить. И уж коли Марун сам заговорил о своей одинокой доле, ведьмочка решилась-таки задать вопрос, который мучил ее с самой купальской ночи, когда она образ зверя в костре углядела:

– В деревне разное болтают, но и сам ты говорил, – она медлила, понимая, что вопрос охотнику не понравится, – что супружницу твою медведь… того… Скажи, Марун, а тот медведь, это не…

– Это был не я! – охотник проревел с такой яростью, что на миг Любомире показалось, сейчас он снова обернется зверем. – Тогда я еще не был… таким чудищем.

От испуга уколов палец иглой, ведьмочка пробормотала себе под нос:

– Прости.

– Ничего, – остывая, Марун болезненно поморщился и приложил ладонь к боку. На руке осталось пятно свежей крови.

– Рана у тебя глубокая, – от глаз Любомиры не скрылась ни гримаса мужчины, ни его рука, перепачканная в крови. – Дай, все-таки посмотрю. Ну, какие у тебя теперь от меня могут быть тайны?

Отложив в сторону недошитую куртку, Любомира шагнула к охотнику, выжидательно зависнув над ним. Уперла руки в бока:

– Дай, говорю, посмотрю, – за показной суровостью ведьмочка прятала смущение и страх. Да, все-таки страшно ей было. Чай, не каждый день встречаешь в лесу оборотника.

Марун посмотрел на нее снизу вверх, исподлобья. Спросил снова:

– Не боишься?

– Боюсь, – Любомира нахмурилась. – Но что ж теперь, помирать тебя бросать?

И опустилась перед мужчиной на колени.

– Так-то помирать я не собираюсь, – Марун усмехнулся, следя за руками Любомиры.

– Да, кто тебя знает, – ведьмочка распотрошила свою котомку и теперь привычными движениями готовила снадобья да перевязь. – Ложись, показывай, где болит.

– Болит – здесь, – Марун приложил руку к сердцу.

Любомира по наивности принялась было осматривать его грудь, но быстро сообразила, что охотник имел в виду другое.

– Я про рану вообще-то, – пробормотала себе под нос.

Мужчина откинулся на спину, давая девушке рассмотреть себя во всей красе. Между его ребер с левой стороны виднелся небольшой порез, из которого медленно сочилась кровь. И Любомира изо всех своих девичьих сил пыталась сосредоточиться на ране. А не разглядывать тело охотника. Обычно мужчин врачевала Василина, Любомира лишь помогала ей, и до сегодняшней ночи ни разу не видела нагого мужского тела так близко.

– Еще бы чуть-чуть, и в сердце, – ведьмочка скорбно нахмурилась.

– Ерунда, по ребру скользнул. У медведя шкура толстая, – видя, какое действие произвел на девушку вид его обнаженного стана, Марун чуть усмехнулся. – Нравлюсь, что ли?

– Ничего не нравишься, – покраснев до кончиков ушей, Любомира обрабатывала рану припарками, едва касаясь кожи охотника кончиками пальцев и радуясь, что в темноте не видно ее румянца. – Что я, мужика что ли не видала?

– А то будто бы видала? – Марун вопросительно вскинул брови. – Я-то думал, ты девица…

Любомира недовольно поджала губы:

– Тебе-то что? Ну, девица… – добавила чуть слышно. – Давай, ты еще меня в этом упрекни, мало мне Могуты да Стожары.

– Даже не собирался тебя в чем-то упрекать, – мужчина очень серьезно посмотрел в лицо Любомиры, лишь чуть морщась, когда ее движения оказывались неловкими. – Как по мне, это большая благость, сохранить себя для суженого – одного-единственного.

От избытка эмоций ведьмочка затянула перевязь чуть туже, чем следовало, Марун даже крякнул от боли. Закусила губу и медленно ответила:

– Так ведь не может у меня быть одного-единственного…

– Как так? – охотник недоуменно нахмурился, тронул рукой перебинтованную рану. Повязка была наложена добротно.

– А вот так. Я же ведьма, нам верность хранить не положено. От этого ведьмовская сила чахнет, – Любомира покидала в котомку свои припарки и резко поднялась на ноги. – Вот, и не понятно, для кого себя берегла…

Марун попытался поймать ее за руку, но она увернулась.

– Не ведьма ты еще, учишься ведь только.

– Учусь, – девушка кивнула, – и учебу не брошу. Мы с братцем сироты, мне растить его надобно. Без умения никак.

– Найди себе другое умение, – охотник проговорил строго.

– Не хочу другое, – ведьмочка огрызнулась. – Тебе-то вообще, что до моего умения?

– А ничего, – Марун обиженно отвернулся.

Любомира зачем-то начала оправдываться:

– По зиме братец хворает, а мне даже дров наколоть некому, чтоб избу протопить. Я ведь каждый раз вспоминаю, как от хвори батюшка с матушкой померли… Страшно мне одной… А Василина всегда поможет, подскажет.

– А чего ко мне ни разу за помощью не пришла? – Марун покосился исподлобья. – Я б точно не отказал дров наколоть.

– Так про тебя такие байки в поселке ходят… не зря, как оказалось, – Любомира снова взялась за иголку.

Марун вздохнул:

– Байки ходят… Знаешь, мне тоже страшно одному бывает.

– Тебе? Страшно? – Любомира усмехнулась, затягивая очередной узелок. – Ты громадный медведь, хозяин леса – кого тебе бояться?

– Себя? – охотник проговорил полувопросительно и отвернулся. – Готова моя одежа? – тут же сменил тему.

– Почти, – ведьмочка зубами оторвала нитку. – Лови. Портки только сам будешь зашивать.

Она кинула ему куртку, и охотник поспешно набросил ее на плечи:

– Спасибо. А теперь спать ложись, – проговорил строго. – Я буду портки чинить…

– Ты мне не брат, не отец, чего распоряжаешься? – ведьмочка недовольно поджала губки, но все-таки послушно вытянулась на лесной подстилке у костра. Беруня тут же оказался у нее под боком, и она с благодарностью обняла теплого медвежонка.

Марун продолжал, не обращая внимания на ее слова:

– Завтра по болоту пойдем – дорога трудная.

– Надеюсь, разбойников больше не будет, – Любомира пробормотала, уже засыпая.

– Лихих людей там нет, но можно кого пострашнее встретить.

– Лешего что ли? – ведьмочка приоткрыла один глаз.

– Бывает, что и лешего. Спи, давай.

Охотник лег напротив Любомиры. Между ними был костер, и последнее, что она заметила, были его блестящие в отсветах пламени светло-карие глаза, похожие на две капельки горячего меда.

В путь тронулись, едва рассвело. Зябко ежась от утреннего тумана, ведьмочка еще раз оглядела полянку в поисках волшебного гребешка, но, так и не найдя его в высокой траве, со вздохом причесалась пятерней. Марун только смерил ее тяжелым взглядом и ничего на это не сказал.

Шли еще медленнее, чем накануне. Под ногами чавкала влажная грязь, в траве то и дело попадались лужицы. Новые кожаные сапожки Любомиры быстро промокли, и теперь хлюпали при каждом шаге. Невыспавшаяся, с мокрыми ногами, сердитая ведьмочка неуютно сутулилась и только мысли о младшем братце заставляли ее идти все дальше и дальше на лесное болото следом за охотником. Она настороженно глядела ему в спину: а ну как ему снова вздумается перекинуться медведем? Что тогда? Опять песенку ему спеть?

Внезапно Марун остановился:

– Нет, так дальше идти нельзя.

И принялся обшаривать ближайшие заросли лещины. Срезал молодое деревце и в несколько ловких движений обстругал его от веток.

– Ты чего это удумал? – Любомира с подозрением следила за мужчиной.

– Слегу [*] хочу себе справить – и тебе, – оборотник покосился на девушку. – Дорогу перед собою щупать на болоте. А то не ровен час, угодишь в лыву [**] или, того похуже, в трясину.

– Мамочка, – Любомира даже юбку подтянула повыше, до самого колена, словно так могла уберечься от зыбкой топи. – Мне нельзя в трясину, мне Василёчка выручать надобно…