От запаха свежей крови, текущей по шее Любомиры, Марун-медведь пришел в неистовство. Он огласил ночной лес громоподобным ревом, распугав из крон деревьев сонных птах. И поднялся на задние лапы, выпрямившись во весь рост, сровнявшись головой с верхушками молодых деревцев.

И снова заревел, да так громко, что от силы этого звука с ближайших кустов сорвало охапку сухих листьев.

– А-а-а! Окаянный! – в ужасе лохматый отшвырнул Любомиру в сторону и с отчаянием обреченного кинулся на медведя с ножом в руке. Кривое лезвие вошло в шкуру на животе животного по самую рукоять, но косолапый, казалось, вовсе не заметил этого. Он небрежно махнул когтистой лапой, и разбойник отлетел далеко в сторону. Неловко поднялся на четвереньки, зажимая одной рукой разодранный бок, попытался отползти от зверя прочь, но медведь в один прыжок оказался рядом, навис над ним… Еще мгновение, и Марун откусил бы разбойнику голову.

Едва опомнившись, Любомира бросилась к медведю, вцепилась тонкими пальчиками в грубую мохнатую шубу:

– Остановись, Марун! Не надо! Не бери греха!

Чудовищный зверь досадливо тряхнул шкурой, едва не сбросив с себя ведьмочку, но Любомира держалась крепко. Она принялась отчаянно гладить медведя, приговаривая:

– Не тронь его, Марун, не надо. Ты же не такой. Ты хороший, добрый. Мне сапожки подарил, Беруню пожалел.

И медведь ревел все тише, мотая тяжелой головой, словно пытаясь сбросить наваждение. И Любомира, чувствуя, что ее слова его за душу трогают, продолжала говорить:

– Не тронь его. Пусть катится колобком. – Понимая, что этого мало, Любомира использовала последнее средство, – Что бы твоя Марьяна тебе сказала, а?

Услыхав эти слова, Марун коротко рыкнул и отпрянул от разбойника. Тот, не будь дурак, тут же подхватился и понесся прочь в чащу леса, только его и видели.

А медведь, недовольно ворча, повернул влажную морду к Любомире и двинулся на нее, едва не уронив наземь. От ведьмочки пахло свежей кровью…

Девушка непроизвольно попятилась, выставив перед собой руки для защиты:

– Марун, ты чего это? Это же я, Любомира…

В ноги девушки прикатился пушистый комочек. С отчаянной смелостью Беруня бросился защищать свою подругу даже от взрослого медведя. Совсем такого же, как тот, который убил его мать и брата… Медвежонок заревел, но Марун легким движением лапы просто отшвырнул его в кусты, где тот принялся беспомощно барахтаться.

И снова Марун шагнул к Любомире, аж земля под его лапищами дрогнула. Ведьмочка судорожно вздохнула, задержала дыхание, не смея дышать от страха. Теплый мокрый медвежий нос уткнулся ей в живот. Зверь принялся с шумом принюхиваться, мусоля девичье платье, того и гляди вцепится клыками в нежную плоть. Но медведь медлил, и Любомира, едва живая от ужаса, осмелилась и положила ладошки на широкий лоб чудища. Осторожно погладила жесткую шерсть. Закрыла глаза, каждый миг ожидая рвущей боли от медвежьих клыков, и представила, что под ее пальцами был не грубый звериный мех, а шелковистые русые волосы охотника. Ей же ведь всегда так хотелось коснуться его бородки. Вот, желание почти исполнилось. Почти…

И девушка запела – тихую песенку, которую напевала Василёчку, когда маленький братец не мог заснуть. О мягкой травушке, да ласковой реченьке, о румяных караваях, да парном молочке.

И медведь не тронул Любомиру.

Недовольно фыркнул, окончательно намочив ее платье, и отвернулся. И в тот же миг начался обратный оборот. Бурая медвежья шерсть клоками отваливалась с тела охотника, слышался его тихий болезненный стон. Ведьмочка не выдержала и закрыла глаза руками, чтобы не видеть этого.

А потом все стихло, и чуть погодя теплая рука охотника коснулась ладошек Любомиры, которыми она закрывала глаза. И она услышала его низкий глубокий голос:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Спасибо тебе, Любомира.

Девушка решительно выдохнула и открыла глаза.

***

Марун резко повернулся к ней спиной. Мужчина был полностью обнажен. Литые мышцы играли под гладкой кожей – ни следа бурого медвежьего меха. Порванная одежда валялась в стороне. С кряхтением Марун подобрал ее и принялся натягивать дырявые штаны. А Любомира все не могла отвести взгляда от его ягодок, тех, что пониже спины. И так ей захотелось их потрогать, даже пережитой страх отступил на второе место…

Почувствовав ее взгляд, Марун обернулся через плечо:

– Чего глядишь, словно сыч? Неужто решила должок свой возвернуть? Так, сейчас не вовремя будет…

Ведьмочка покраснела, смутилась и отвела глаза:

– Подлатать бы тебе одежу, вся в дырах…

– Не впервой, – мужчина наклонился за курткой, чуть покачнулся.

– Ой, у тебя кровь! – Любомира заметила, как по животу Маруна тонкой струйкой стекала кровь из раны, оставленной на медведе разбойником.

– Ерунда, царапина, – охотник только отмахнулся, накинув на плечи куртку. Вернее, те лоскуты, что от нее остались.

Любомира упрямо уперла руки в бока, проговорила строго:

– Это зверю ерунда, а у тебя кровь идет. Дай, поворожу!

И шагнула к мужчине. А он отступил от нее на шаг:

– У тебя тоже кровь, – указал на шею девушки.

Любомира тронула горло рукой – порез, оставленный лохматым разбойником, чуть кровоточил. Девушка недоуменно посмотрела на кровь на своих пальцах.

– Что ж ты, Любомира-травница, не боишься меня? – Марун смотрел на нее с прищуром, одной рукой придерживая порванные штаны, другой зажимая кровоточащую рану в боку. – Я ж ведь и вправду берендей-оборотник, угадала ты.

– Боюсь, – девушка ответила неуверенно.

На самом деле, страха она пока не испытывала, только удивление и довольство оттого, что оказалась права.

– Токмо раз ты меня не тронул, покуда зверем был, теперь уж точно не обидишь, – проговорила резонно.

И решительно направилась к потухшему костру. Кем бы ни оказался ее провожатый, но до утра было еще долго, а спать в сырости по утренней росе ей вовсе не хотелось.

– Огня нужно, – она заковырялась в котомке, отыскивая огниво. – Теперь-то эти головорезы к нам точно не сунутся.

Марун опустился на корточки напротив Любомиры, следя за ее дрожащими руками, пытавшимися высечь хоть одну искру:

– Как ты поняла, что меня нужно было остановить, Любомира? Кабы не ты… Не остановила бы ты меня, убил бы я того разбойника, так и остался бы навек в медвежьей шкуре.

– Сама не знаю. Нельзя убивать… – ведьмочка чувствовала, что с огнивом ей не сладить, и принялась шептать огневой наговор, сопровождая слова огненными знаками. Как учила ее Василина. Вот только с перепугу забыла она слова старой травницы, что огонь-то стихия своенравная, и от избытка чувств перестаралась. Пламя полыхнуло яростно, заставив ее отшатнуться от кострища.

Марун только лицо отвернул в сторону:

– Он чуть жизнь твою не отнял, Любомира.

– Понимаю, но… все равно нельзя. Можно же найти другой способ, поговорить, попросить…

– С такими, как эти оборванцы, разговор должен быть коротким, – Марун хмыкнул, поворошил дрова в костре, чтоб горели ровнее.

– Не от хорошей жизни они на нас напали, – ведьмочка принялась собирать брошенное головорезами оружие в кучу – кривые ножи да ржавые топоры.

– Ты еще пожалей их, – охотник с осуждением покачал головой.

– А вот, и пожалею, – Любомира вскинулась. – Мне вообще всех жалко. И разбойников этих, и медвежонка осиротевшего, и даже… тебя.

– Копьеца жалко, – Марун проворчал, сделав вид, что не услышал ее последних слов.

Теперь Любомира шарила по полянке в поисках оброненного гребешка. Вздохнула: вот и второй подарок Василины оказался бесполезен, не уберег ее от злых людей.

Гребня она так и не нашла в темноте, зато отыскала Беруню. Медвежонок сидел под кустом, напуганный, но совершенно невредимый. Увидев свою благодетельницу, звереныш обиженно заревел, и ведьмочка подхватила его на руки. Подтащила к весело пляшущему костру и покосилась на охотника, сидевшего по другую сторону пламени. В отсветах огня его лицо казалось каким-то нездешним, словно у древнего духа, сбежавшего из самой Нави, чтобы провести ночь со своенравной человеческой невестой.