Батальоны мои заняли намеченные позиции и всю ночь окапывались, к рассвету наладив аэроразведку. Именно по ней тоже пришлось получать одобрение главного — в этот раз я уже апеллировал к тому, что как офицер молодой и амбициозный, стремлюсь сделать свой батальон лучшим, видя в нем ступеньку ведущей в столицу карьерной лестницы. Поэтому гоняю не только разведку, но и урезанный штатный состав, путем различных махинаций с полковой казной и нужными знакомствами заманив к себе в резервный полк бояр повелителей зверей.
При этом аргументе начальник академии Орска посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Да и действительно, что-то я погорячился: почти открытым текстом только что сказал, что буду использовать открывающиеся на месте командира резервного полка коррупционные возможности для усиления боевых качеств вверенного мне подразделения. Думаю, подобное начальник академии слышал в своей жизни впервые и очень удивился моей наглости.
В общем, повелителей зверей мне согласовали, правда всего двух. Третьего, которого пытался постфактум «отправить» с разведчиками в рейд мне зарубили, мол у меня все же резервный полк, а не столичная гвардейская часть, так что губу пришлось закатать обратно. Но все же несколько отделений из команды связи сейчас обеспечивали мне обзор далеко вперед от занятых позиций, наблюдая за округой глазами ворон и голубей с высоты птичьего полета. В итоге выдвигающиеся в мою сторону колонны «синих» были обнаружены задолго до рассвета, и я успел организовать сразу нескольких успешных засад, что сбило темп у противника, который выходил на меня превосходящими силами.
С рассветом практически по всей линии спешно оборудованных укреплений завязались бои. К моменту восхода солнца появилась связь — и я смог доложить Скуратову, что на меня идет серьезный накат. Получил приказ держаться во что бы то ни стало — ну кто бы сомневался.
Теперь я с кристальной ясностью понял план договорного матча: мои резервные и слабо подготовленные батальоны уже должны были побежать, из-за чего наша бригада потерпела бы поражение. Все молодцы — сражались как львы с тиграми, только я картину испортил, ну вы понимаете, мальчишка на месте вармастера — насмешка, и так далее и тому подобное.
Подтверждая догадку, по позициям моего полка начала активно работать артиллерия. Другое дело, что как начала, так и замолкла — мои разведчики, которых я сейчас не видел, захватили сразу две батареи и вышли на связь. Об этом мне сообщил сам руководитель учения, довольно подкручивая ус — похоже, он за меня болел. Ну или желал по-дружески насолить Остерману как коллеге, не знаю. В общем сейчас, в очередной раз зайдя под пелену сокрытия, он довел до моего сведения, что «настоящий артиллерист» вместе с полковой командой разведчиков стремительной атакой с тыла захватил сразу две батареи трехдюймовок — шестнадцать 76-мм полевых пушек. Волей оценочного суждения посредников к бою было приведено всего четыре оружия — на сколько хватило расчетов после организации обороны позиций, еще четыре орудия были развернуты на запад и установлены на земляных накатах, глядя в небо под большим углом.
Разведчики получили приказ перенести огонь по атакующему меня противнику, в случае атаки держаться — не зря у них два взвода пулеметчиков, упакованные ручными льюисами, тем более что местность к обороне располагает. Приказ я передал довольно стандартный: пулеметным командам огонь не открывать до последнего скрывая боевые возможности, потом по мере уничтожения первой волны атакующих обороняться от наступающей пехоты ведя артиллерийский огонь на рикошетах. Про этот метод выкашивать вражескую пехоту в чистом поле даже я знал, как человек далекий от военного искусства.
Все, про захвативших батареи разведчиков я забыл, сосредоточивших на своих основных силах — быстро уничтожаемых. Поддержка от нескольких захваченных орудий погоды не сделала, тем более огонь был неточным. Если мои позиции на удалении восьми километров батареи хорошо утюжили, успев уничтожить до роты — у противника была и связь, и корректировщики на местности, то вот у моего настоящего артиллериста такого уже не получалось. С расстояния три-четыре километра разрывов 76-мм снарядов не видно, тем более разрывов взрывающихся в воздухе гранат — как здесь шрапнельные снаряды называли, а курсирующие между моими позициями туда-сюда пара птиц с записками поправок — как эрзац решение, сильно не помогло.
Тем не менее, когда снаряды перестали рваться на моих позициях, ситуация стала полегче. Но нерадостной, потому что в атаку на мои батальоны шли регулярные, не резервные части, еще и превосходящим количеством. Несколько рот уже лишились более половины бойцов, одна побежала и была полностью рассеяна пулеметным огнем. На плечах бегущих противник зашел в деревню Морозовка — куда у меня вместо резерва затыкать дыру отправилась вся нестроевая рота и полковые музыканты, вместе с частью младших офицеров штаба.
Ко мне вновь пришел руководитель учений, ему явно была интересна моя реакция на происходящее. Я как раз через посредника докладывал Скуратову, что положение критическое и просил разрешение отступить, сообщая что через пару часов мой полк просто перестанет существовать. В ответ получил традиционный приказ держаться — и возникло желание прямо сейчас набить кому-то морду. Пусть «условно», но на краю болота сейчас погибало почти две тысячи бойцов.
События здесь, перед картой-макетом местности укладывались в минуты, а по хронометражу учений время уже далеко за обед перевалило. Я буквально до крови искусал себе все губы, еще несколько раз оспаривал решения посредника, для чего вновь требовалось веское слово руководителя учения.
К полудню — реальному полудню, и к пяти часам дня на карте, мой полк фактически перестал существовать. Потери — больше полутора тысяч, в живых осталось меньше четырех сотен бойцов. И то несколько обескровленных рот второго батальона спаслись только потому, что уходили по болотам — противник просто не стал их преследовать, скорым маршем уходя вперед, к переправе.
Одна рота первого и почти весь третий батальон вместе с последним резервом погибли в боях за Морозовку, а я — вместе с остатками своего первого батальона и со всем штабом попал в плен в деревне Владимировка. Хорошо хоть перед этим догадался — буквально озарением, отправить специальный отряд в лес закопать знамя полка, чтобы противнику не досталось.
На этом участие в командно-штабных учениях для меня закончилось, дальше мне предполагалась только роль зрителя. На месте «сбитых летчиков», в отдельном секторе трибун, я оказался первым, что настроения мне не добавило. И только отсюда смог увидеть общую картину боя. Потрепанные и измотанные боями с моим полком батальоны противника с марша вступили в бой со свежими подразделениями нашей бригады у железнодорожной станции, завязались бои за выход к переправе. И в этот момент случился перелом — когда в дело вступили обещанные неучтенные факторы.
Как оказалось, когда мой полк переставал существовать, с «нашей» стороны в разных местах карты в бой вступили несколько эскадронов кавалерийской бригады. Причем волей руководителя учения среди них оказались остатки артиллерийского дивизиона. Того самого, поддерживающего атаку спешенного драгунского полка, и потерявшего свою артиллерию — обрезавшего постромки орудий и уходивших от противника верхами. Когда они вышли на позиции нашей бригады, Скуратов отдал приказ им выдвигаться в сторону моих разведчиков, захвативших батареи противника. Так что в тот момент, когда я оказался в загоне проигравших, стрельбу вели уже десять орудий из шестнадцати, с расчетами пусть из «ненастоящих» — сказано было явно для меня, но умелых артиллеристов, а мои полковые разведчики все были заняты в обороне позиций. И атака отправленного для возврата своей полевой артиллерии целого батальона «синих» захлебнулась — стрельба на рикошетах в чистом поле дело страшное.
Козырь же для «синих» заключался в двух эскадрильях, которые едва появившись, были отправлены для бомбардировки захваченных батарей, ставших настоящей занозой для противника. Мне очень понравилось лицо Остермана, когда руководитель учения сообщил, что задача не выполнена из-за плотного заградительного огня. Который стал возможен благодаря командиру третьего полка Владимиру Морозову — не обошлось без театрального жеста в мою сторону, еще «вчера» при постановке задачи распорядившегося заранее развернуть часть орудий на запад и установить в позицию для стрельбы по аэропланам.
