“Подождем еще пару дней, если [Одзаки] не появится, я ему позвоню”, – смирился Зорге. Выходя из дому, Клаузен почувствовал, “что приближается время ареста”^[49]. В этот момент за ним следил агент Токко Сайто, снявший квартиру на третьем этаже напротив дверей Зорге и теперь постоянно следивший за всеми, кто входил и выходил, чтобы подозреваемый не попытался бежать^[50]. Вукелич тоже находился под пристальным наблюдением: за его дверью следил полицейский, а команда из Токко едва поспевала за ним во время его передвижений по городу на разных троллейбусах и трамваях^[51].

В полицейском участке Мэгуро прокурор Есикава решил, что откровенность будет самым быстрым способом добиться от Одзаки полного признания. Он сообщил своему арестанту все подробности признания Мияги, не пытаясь подловить Одзаки на противоречиях в показаниях. Одзаки слушал серьезно, ни разу не перебив. Когда прокурор замолчал, Одзаки учтиво кивнул и сказал: “ Вакаримасита – я понимаю”. К вечеру Одзаки в общих чертах обрисовал свою шпионскую карьеру, начиная с Агнес Смедли в Шанхае и до сотрудничества с “мистером Джонсоном”, его вербовки в Наре и длительной работе с Мияги.

Впервые с момента его ареста тюремщики разрешили ему покурить. Они дали Одзаки спичечный коробок, украшенный предостережениями о шпионах, и он поделился с ними ироничным воспоминанием, что всегда испытывал опасения, пользуясь такими спичками на встречах с Зорге^[52]. На исходе третьего дня допросов – 17 октября, на следующий день после окончательной отставки Коноэ с поста премьер-министра в пользу воинственного генерала Тодзё, – Одзаки уже вполне расслабился, чтобы отпустить новую шутку. “Этот кабинет пойдет воевать против Соединенных Штатов”, – сообщил он следователям. Но “если они воспользуются моей идеей, китайский инцидент будет исчерпан за три дня. Если китайская компартия одержит победу в Китае, а японская компартия – в Японии, то Япония, Россия и Китай будут сотрудничать друг с другом”^[53].

Клаузен вернулся в дом Зорге на следующий день. Они вместе отправились в местную мастерскую, где ремонтировался изрядно побитый “датсун” Зорге. На предыдущей неделе Клаузен брал машину, чтобы забрать лекарство для Зорге у местного аптекаря, не справился с управлением при подъеме на холм, и машина перевернулась на крышу. Клаузен остался невредим, выкарабкался из автомобиля через окно и, обратившись за помощью к проходившему мимо полицейскому, вернул машину в нормальное положение. Все повреждения теперь были исправлены, и Зорге с Клаузеном отправились обедать в ресторан “Минору”. За трапезой они задержались до четырех часов дня. В тюремных признаниях ни один из них не сообщал, о чем они беседовали за обедом.

Зорге наверняка планировал побег. После обеда Клаузен пешком отправился в Гиндзу за покупками, посмотрел фильм и вернулся в бар “Минору” выпить еще что-нибудь. Зорге поехал домой, вернул “датсун” обратно в гараж, где обычно его и оставлял. Полиция поджидала его, но не стала его задерживать. Обыскав машину, полицейские обнаружили там большую сумму денег, которая была разложена по нескольким конвертам, беспечно спрятанным в автомобиле – предположительно, это были его сбережения на случай побега. Констебль отнес деньги в участок Ториидзака, сосчитал их и сфотографировал. Затем, с безупречной японской любезностью, он отнес полные денег конверты владельцу гаража, дав указания вернуть их Зорге^[54].

Вукелич тоже был сам не свой. Он позвонил Зорге ранним вечером из телефонной будки у станции Симбаси. Следившие за ним полицейские расслышали, как он сказал: “Босс, можно заглянуть к вам?”, и проследили за ним, когда он сел в трамвай, направлявшийся в Адзабуку. Зорге вызвал Клаузена на экстренное совещание. Клаузен привез с собой полгаллона саке. Когда три шпиона выпивали, раздался стук в дверь, несомненно заставивший их содрогнуться от страха. Однако это был всего лишь владелец гаража, вернувший деньги, обнаруженные им, как он сказал, в автомобиле. Зорге вежливо его поблагодарил, вручив денежное вознаграждение. Мужчина торопливо вернулся в полицейский участок, рассказав, что в доме Зорге собрались трое иностранцев.

Вернувшись к саке, Зорге поделился с коллегами умозаключением, что “Джо” и “Отто” – или Одзаки, как назвал его резидент, впервые при Клаузене упомянув настоящее имя своего лучшего агента, – очевидно, были арестованы^[55]. Исходя из таинственного визита владельца гаража можно было сделать вывод, что полиция наблюдает за автомобилем Зорге. От ареста японских товарищей ничего не зависит, угрюмо сообщил Зорге своим гостям, “наша судьба очевидна”^[56].

Клаузен покинул угрюмое собрание с “невыразимо тяжелым сердцем” и поехал домой^[57]. Пока Анна спала наверху, он собрал в кабинете стопку компрометирующих его улик: оригиналы телеграмм и их зашифрованные экземпляры, как отправленные, так и ожидавшие отправки, свою потрепанную шифровальную книгу и, разумеется, свой верный передатчик. Он хотел сжечь бумаги, но ночью пламя в саду привлекло бы внимание бдительных жителей Токио. Он думал сжечь и передатчик, но и тут его подводила темнота. От ужаса он впал в какое-то бессилие. В конце концов Клаузен просто лег спать и всю ночь промаялся без сна^[58].

Вукелич покинул дом своего начальника вскоре после Клаузена, но вернулся домой не сразу – приставленные к нему полицейские видели, как он, пошатываясь, направлялся к дому около полуночи. Сайто, следивший за входной дверью дома Зорге через дорогу, видел у него в ту ночь еще одного посетителя – чиновника посольства Германии, которого он внес в протокол как “третьего секретаря Эмбрича” (тем не менее не совсем ясно, кто это мог быть, так как под таким именем в реестре дипломатов 1941 года никто не значится). Сидел посетитель Зорге не на диване, а на подоконнике его кабинета на втором этаже. Возможно, Зорге хотел продемонстрировать свои связи с посольством полиции, которая, как он знал, наблюдала за ним снаружи. Сидя у затемненного у окна, Сайто проникся долей сочувствия к своей жертве. “Эти бедолаги так громко разговаривали, даже не догадываясь, что я за ними слежу”, – рассказывал он в интервью в 1965 году^[59]. Около десяти вечера дипломат ушел. Еще часом позже свет в доме Зорге погас.

Получив признания Одзаки и Мияги, прокурор Есикава и его коллега Тамадзава Мицусабуро были днем в министерстве юстиции, добиваясь ордера на арест Зорге и Клаузена. Хотя их дело было необычно, доказательства были неопровержимы. “Раз у вас есть доказательства, эту ответственность я возьму на себя”, – сказал министр юстиции Митиё Ивамура^[60].

На рассвете 19 октября три наряда агентов Токко (по десять человек в каждом) встретились, чтобы получить распоряжения в официальной резиденции начальника их иностранного отдела, Синити Огаты: физическое насилие в отношении подозреваемых было исключено, в их домах необходимо было провести тщательный обыск. Первый наряд направился в дом Вукелича, постучавшись к нему в начале седьмого. Дверь открыла горничная, полицейский прошел мимо нее, взбежал по лестнице и ворвался в спальню, где Бранко Вукелич спал со своей женой Иосико и годовалым сыном. Инспектор Судзуки впоследствии вспоминал, что она была глубоко потрясена, узнав о шпионской деятельности своего мужа. Полицейский был убежден – совершенно заблуждаясь, – что ей об этом ничего не известно. Безупречная актерская игра Иосико Вукелич спасет ей жизнь.

Полиция внимательно наблюдала за арестантом, пока он одевался, опасаясь, что он попытается покончить с собой, проглотив таблетку. В доме они обнаружили темную комнату с готовыми негативами секретных документов и военных объектов японской армии^[61].

Аояма, первым заподозривший Клаузена в возможном шпионаже, возглавлял обыск в доме Клаузенов. Радисту только недавно удалось уснуть после тревожной ночи. Проснувшись, он обнаружил у своей кровати Аояму. “Я бы хотел расспросить вас о случившейся на днях автомобильной аварии, – с безупречной учтивостью сказал ему полицейский, как потом рассказывал Клаузен. – Поэтому я попрошу вас пройти в полицейский участок”. Макс почти не сомневался, что “дело было не только в автомобильной аварии”^[62]. Перед тем как доставить его в участок, полицейские позволили ему одеться и позавтракать. На столе в гостиной, на самом виду, стоял чемодан с его самодельной радиоустановкой.