В выходные в посольском загородном доме Эта отмечала, что ее любовник напряжен, раздражителен и мечтал о побеге (или старался смириться с этой мыслью). “Германию ждет полная катастрофа”, – жаловался Зорге. Однако единственное, что волнует местных немецких дипломатов, – “это получение большей нормы бензина”^[40]. Он уговаривал Эту отказаться от гостеприимства Оттов и подыскать собственное жилье. “Освободись от этих жалких людей, – призывал он. – Меня скоро здесь не будет. Скоро ты будешь предоставлена самой себе”. Потрясенная словами Зорге об отъезде из Японии, Эта настаивала, чтобы он рассказал ей об этом подробнее. “Возможно, мне придется внезапно уехать из страны. Возможно, у меня не останется иного выбора. Я не могу объяснить тебе причину. Но если это произойдет и кто-то в посольстве скажет тебе, что я сбежал с другой женщиной, не верь им!”^[41]

Как-то ночью вскоре после их возвращения в город Эта попыталась развеять мрачные мысли Зорге, сыграв для него при свечах “Лунную сонату” Бетховена в салоне посольства. После импровизированного концерта Зорге ускользнул и проник в прежние апартаменты Эты, ставшие теперь штаб-квартирой гестапо, воспользовавшись ключом, который она для него раздобыла. Там, пока Отты спали, он просмотрел содержание документов Мейзингера. Зорге узнал, что в гестапо он фигурирует под кодовым именем Пост, а Варшавский мясник докладывал в Берлин, что Зорге совершенно политически благонадежен, подчеркивая его регулярное присутствие на собраниях нацистской партии. Вероятно, это смягчило тревогу Зорге – по крайней мере, в одном вопросе – больше, чем Бетховен.

Возможно, угроза в виде Мейзингера отступила, но японская полиция все пристальнее интересовалась Зорге, Ханако и Клаузеном. К этому времени домой ко всем сотрудникам агентуры – и это не отличало их от большинства иностранцев в Токио – регулярно наведывались местные полицейские. Формально эти визиты проходили неизменно дружелюбно, но спокойнее от этого не становилось.

Визит незнакомого агента Кэмпэйтай в дом Клаузена в начале августа во время его выхода в радиоэфир был отклонением от нормы. Обычно к нему заходил офицер Сигэру Аояма, старый знакомый Зорге из полицейского участка Ториидзака^[42]. Аояма, как правило, наведывался к Клаузену, когда того не было дома, расспрашивал горничную о подробностях жизни ее хозяев. Среди привычных домашних сплетен Аояма уловил одну любопытную подробность. “Хозяин встает посреди ночи и возится с каким-то устройством с блестящими ручками”, – рассказывала горничная Клаузенов, вспоминал Аояма в интервью в 1965 году. Будучи и сам радиолюбителем, Аояма понял по описанию, о чем идет речь, и неожиданно кое-что вспомнил. Дней за десять до этого в полицейский участок заходил сотрудник министерства связи и расспрашивал о незарегистрированных коротковолновых трансляциях в районе Адзабу. Арестовать видного немецкого бизнесмена без серьезных на то оснований было невыполнимой задачей для молодого полицейского. Но Аояме не давали покоя сомнения, не вышел ли он случайно на ту самую нелегальную радиостанцию^[43].

Аояма вежливо расспросил Анну Клаузен о ее муже. То ли по неосторожности, то ли – и это более вероятно – от страха Анна выпалила, что при вопросе о его занятиях после полуночи он “очень злился и ругался на нее”. Она также сетовала на друга своего мужа, Рихарда Зорге, которого прежде Аояма с Клаузеном никогда не связывал. “Зорге оказывает на моего мужа дурное влияние, – рассказывала Анна обходительному полицейскому. – Он таскает моего мужа, человека с очень слабым сердцем, в немыслимые места в несусветное время, например на рыбалку в Кунэнуму. Так что, прошу вас, господин Аояма, когда вы снова увидите господина Зорге, пожалуйста, пожурите его от меня”^[44]. Аояма сделал вывод, что у Клаузенов “очень близкие семейные отношения”. Он также заключил, что, даже если Клаузен и был замешан в каких-то сомнительных делах с Зорге или нелегально отправлял сообщения, Анне ничего об этом известно не было.

Исполнительный молодой полицейский решил проверить свою перспективную догадку, самостоятельно нанеся визит доктору Зорге где-то в начале августа 1941 года. Когда никто не откликнулся в ответ на стук, Аояма решил, что дома никого нет. Он дернул дверь, она оказалась не заперта. Не в силах совладать с любопытством, он поднялся по лестнице и вошел в кабинет. Зорге сидел за пишущей машинкой, устремив на Аояму гневный взгляд. Зорге закричал полицейскому, что это незаконное вторжение. Зная, что он не прав, Аояма ретировался, рассыпаясь в извинениях. От гнева Зорге вскоре не осталось и следа, и они расстались, заверяя друг друга во взаимном уважении.

Следующее столкновение с полицией оказалось уже не столь мирным. Старая верная домохозяйка Зорге Фукуда Тори вышла на пенсию, и ее сменила другая дама, немного моложе нее. Полицейские вызвали новую экономку в участок Ториидзака, чтобы выведать у нее адрес Ханако. После ее возражений, что она недавно работает на Зорге и не знает, где живет Мияке-сан, полицейские стали вести себя агрессивно. “Либо вы сообщите мне, когда в следующий раз придет Мияке, либо мы просто так этого не оставим!” – сказали полицейские женщине, как потом рассказывала Ханако. “Я просто готовлю своему хозяину еду и получаю за это деньги!! – с вызовом ответила служанка. – Как вы смеете мной помыкать?” Скорее ради забавы, чем от негодования, полицейский пошутил: “А старая сучка-то еще ничего!” – и шлепнул ее по заду. Рыдая от гнева, она убежала на кухню Зорге^[45].

Через несколько дней вернулся Аояма и снова спрашивал о Ханако. Зорге куда-то ушел, дома была только Ханако, и Аояма повел ее в участок^[46]. В тесном кабинете на втором этаже ее допрашивал шеф местной полиции, одетый в штатское пожилой мужчина сурового вида. Допрос начался со стандартных пунктов: имя Ханако, возраст, адрес, образование – все это полицейский записывал карандашом в длинный протокол. После этого он резко сменил тон разговора. “Не понимаю, как такая образованная женщина, как вы… живет с иностранцем, – строго сказал офицер. – Неужели в Японии не хватает мужчин?”

Желая поскорее покончить с допросом, Ханако попыталась сказать, что она уже давно рассталась с Зорге. “Между нами уже все кончено”^[47].

“Если между вами все кончено, что же вы постоянно там делаете?” – парировал полицейский.

Ханако рискнула предположить, что он, должно быть, принял ее за кого-то другого.

“Прекратите врать! – закричал полицейский. – Вы единственная японка, которая навещает Зорге. Я точно знаю, когда вы туда приходите и когда уходите. Из этого окна мне видно, как вы лежите в кровати с голой спиной!” Он сказал Ханако, что она должна немедленно порвать с Зорге. “Вы же знаете, что японка, живущая с иностранцем, не считается гражданкой Японии, – сказал он. – Мы добьемся от него денежной компенсации. О деталях мы позаботимся”.

Предположение, что она живет с Зорге лишь ради денег, возмутило Ханако. “И что вы сделаете, если я откажусь?” – спросила она, но гнев сразу сменился слезами возмущения и унижения, и она отвернулась к окну, чтобы их скрыть.

“Что вы находите в этих волосатых кэтто [варварах]? – продолжал свою тираду шеф полиции. – Разве мы можем сравниться с этими волосатыми иностранцами? Они же так обходительны и нежны с нашими женщинами”^[48].

“Я могу идти, раз у вас не осталось других вопросов?” – холодно ответила ему Ханако. Оснований дольше задерживать ее у полиции не было. Однако Ханако сказали, чтобы она зашла, когда в следующий раз будет у Зорге, чтобы подписать расшифрованный протокол этой беседы, который будет использован как основание для досье на нее в министерстве внутренних дел. Ханако ушла, ничего не ответив.

Когда на следующий день Ханако рассказала Зорге об этом инциденте, он был в ярости. “Если Япония разлучит тебя со мной, я сделаю так, что в Германии всех японцев разлучат с их немецкими девушками, – кипятился он, начиная нести вздор в своем беспомощном гневе. – Мне это по силам! Отправлю в Германию телеграмму!” Немного успокоившись, он взял любовницу за руку. “Я сильный, – заверил Зорге Ханако, вспоминала она двадцать лет спустя. – Тебе не о чем волноваться”^[49].