В декабре 1939 года Вукелич оформил развод и готовился жениться на Иосико. Мир Эдит дал трещину, ее первую постигла ужасная участь, на которую были обречены все члены агентуры. Во время своих рабочих визитов Клаузен отмечал, что в доме Эдит не убрано. “После работы в ее доме я вообще ничего есть не мог”, – высокомерно говорил он следователям. Тем не менее Клаузен отчасти сочувствовал тяжкой доле Эдит. “Мужчины просто пользовались ее телом и быстро бросали ее. И из-за своей сексуальной жизни она постепенно опускалась все ниже и ниже. Но все равно она женщина, такая же, как и многие. Большим умом она не отличалась, но ей хватало мозгов использовать других в своих интересах… Если бы рядом с ней был более сильный мужчина, чем Вукелич, быть может, она бы такой не стала. Нельзя сказать, что она была всем плоха. Она просто стала жертвой своего положения”^[35]. Клаузен мог с большим основанием добавить, что ее жизнь окончательно разрушило 4-е управление.

Эдит была нейтрализована, ей заткнули рот деньгами и сопричастностью к шпионажу. С Иосико дела обстояли иначе. Клаузен предупреждал Зорге, что Вукелич не удержит рот на замке и проговорится подруге о вере в коммунизм и работе на тайную агентуру. Дальнейшие допросы показали, что Клаузен был прав. Вукелич действительно рассказал Иосико все как раз перед их свадьбой 26 января 1940 года, благоразумно утаив от Зорге, что Иосико посвящена в его тайну.

Начало войны в Европе отразилось на повседневной работе группы Зорге в одном важном практическом аспекте. Агентура перестала совершать курьерские поездки за почтой и деньгами в Шанхай и Гонконг, так как граждан Германии не приветствовали в Международном сеттльменте и в колонии британской короны. Клаузен, как представитель вражеского государства, перестал быть ценным клиентом для ряда британских и американских банков в Токио. После прекращения курьерских поездок в 1939 году все обязанности по финансовому обеспечению агентуры легли на плечи Клаузена. В сообщениях Москве он возражал, что его оборота мало для выплаты 3000 иен в месяц, которые требовал Зорге. Это было не так, и Клаузен сам впоследствии признавал: он легко мог позволить себе эти траты, так как его светокопировальный бизнес процветал благодаря значительному увеличению военного бюджета Японии, выделявшегося на всевозможные инженерные заказы. К концу 1939 года Клаузен открыл собственное производство, дававшее чистую прибыль в 14000 иен в год^[36]. Он открыл филиал в Мукдене, чтобы выполнять заказы для японской армии, и подписал контракты с Mitsui, Hitachi, Nakajima и министерством флота. Клаузен ездил на “мерседесе”, его жена ходила в норке. Но, как рассказал Клаузен следователям, он не радовался перспективе, что заработанная тяжким трудом прибыль пойдет на финансирование деятельности советских властей. Более того, ему надоело, что Зорге всегда обращался с ним, “как с каким-то слугой, хотя никто больше не мог ему помочь”^[37].

К сожалению для всех заинтересованных сторон, в ноябре 1939 года Центр одобрил решение, сопряженное с еще большим риском: теперь передавать наличные и микропленку предстояло через дипломатов советского посольства в Токио. До этого члены агентуры Зорге действовали совершенно независимо от посольства исходя из разумных оперативных соображений, что все советские дипломаты автоматически вызывают подозрение у японской полиции и находятся под постоянным пристальным наблюдением. Именно поэтому Анна Клаузен скрепя сердце приняла приглашение мужа сопровождать его в императорский театр Токио “Тэй-коку Гэкидзо”.

“Я должен встретиться там с другом”, – заявил Клаузен. Анна тут же догадалась, что значили на самом деле эти слова – это была первая тайная встреча с советским курьером на территории Японии. 27 января 1940 года Клаузен и Анна сидели в ложе, свет был приглушен, а рядом с ними был европеец ничем не примечательной наружности. Лишь два года спустя, когда японская полиция показала ему фотографии, Клаузен опознал в курьере советского консула, Хельге Леонидовича Вутокевича. Через 15 минут после начала представления он осторожно передал левой рукой в правую руку Клаузена около 5000 иен, завернутых в белую тряпку, получив взамен 38 катушек микропленки^[38].

В дополнение к дневным обязанностям, связанным с руководством быстро развивающимся бизнесом, вечерами Клаузен зашифровывал и расшифровывал пространные документы чертовски сложным цифровым кодом Центра. По меньшей мере раз в неделю он упаковывал свой передатчик и отправлялся в нервную поездку на автомобиле на одну из своих станций, где он, бывало, работал с трех до шести утра, сосредоточившись на сигналах, на первый взгляд состоявших из произвольного набора цифр, с треском поступавших по радиоволнам из Владивостока^[39]. К 1940 году Клаузен сильно располнел. Вечерами, когда он не был занят шифрованием, он выпивал с Зорге или с другими местными немцами. Единственными его физическими упражнениями были прогулки от такси в бар “Золото Рейна” и поднятие тяжелых кружек пива. От природы он был веселым, выносливым человеком, состоял в счастливом браке и все больше преуспевал в делах. Однако к апрелю 1940 года он стал посещать немецкого терапевта, доктора Вирца, и периодически проходил обследование в больнице из-за одышки и болей в груди – причиной этого недомогания он считал не чрезвычайно напряженный образ жизни, а испарения, которые он вдыхал на производстве. Когда 18 апреля Клаузен пошел на очередную встречу с курьером – на этот раз в токийский театр “Такарадзука”, – вторым секретарем советского посольства Виктором Сергеевичем Зайцевым, передавшим ему $2ооо и 2500 иен, он попросил курьера, чтобы в будущем эту рискованную задачу брал на себя Зорге^[40]. Показательно, что Клаузен предпочел передать эту просьбу через незнакомого советского связного, вместо того чтобы напрямую поговорить со своим суровым шефом.

В конце мая 1940 года Клаузен пережил тяжелый инфаркт, который стал неожиданностью исключительно для него самого. Он остался жив, но доктор Вирц прописал ему три месяца постельного режима в полном покое и настоятельно рекомендовал передать дела его японскому управляющему. Безжалостный Зорге ничего не желал об этом слышать. Он приказал Клаузену продолжать передачи, хоть лежа в постели – если это было необходимо. Радист подчинился приказу, соорудив наклонный кроватный столик, на котором он мог зашифровывать и расшифровывать сообщения, а по ночам обучая Анну собирать радиопередатчик, который она подключала к антеннам, встроенным в обшивку их дома. Когда передатчик был готов, его водрузили на два стула у кровати Клаузена, чтобы он мог передавать сообщения, не вставая с кровати. Ночью, во время передач, Анна наблюдала за улицей из окна второго этажа. Это был совсем не тот режим реабилитации, который предписал Клаузену его врач^[41]. Тем не менее, с точки зрения Зорге, проблема была решена. “У Клаузена случился инфаркт, – докладывал Зорге с черствой лаконичностью. – Он пользуется передатчиком, лежа в кровати”^[42].

Этот компромисс подвергал риску не только здоровье Клаузена, но и безопасность всей операции. Уже не раз японские сотрудники Клаузена и доктор Вирц влетали в его комнату, когда стол был завален секретными документами. “Не пишите, пока вы больны”, – только и сказал врач, взглянув на пестревшие цифрами листы. Несколько дней Клаузен пролежал в постели, опасаясь, что Вирц что-то заподозрит и доложит в полицию или в посольство Германии, но инцидент прошел без всяких последствий – по крайней мере, дело обошлось без ареста Клаузена. Однако годы постоянного страха, боли после инфаркта и черствая неблагодарность Зорге начинали подтачивать незыблемую до того момента верность радиста.

“Трудно объяснить характер Зорге”, – рассказывал потом Клаузен японцам, и в его словах безошибочно читается отвращение. Зорге “никогда не показывал своего истинного «я». Но он настоящий коммунист… Он человек, способный погубить даже лучшего друга ради коммунизма. Но, судя по тому, что я видел, занимай он иное положение, он был бы крайне узколобым человеком. [Ему] не требовалось особенного мужества при работе в посольстве. С другой стороны… он получал всю информацию от членов своей агентуры, стараясь при этом держаться подальше от опасности, – говорил Клаузен. – Когда я сам был серьезно болен и врач сказал мне воздержаться от работы, Зорге потребовал, чтобы я работал так же, как если бы был здоров. Поэтому можно сказать, что он пренебрежительно относится к окружающим… [Он] не дает деньги, даже если это необходимо, но при этом сам просто выбрасывал деньги на ветер. Так что его характер трудно назвать идеальным. [Он] всегда относился ко мне как к какому-то слуге… Но всегда хорошо относился к женщинам. Однако жену мою не жаловал”^[43].