Верховное командование в Токио, узнав об этой нежелательной и заведомо проигранной войне, столкнулось с невыполнимой задачей – максимально, насколько это было возможно, локализовать конфликт, не допустив при этом катастрофического поражения. В результате был проведен ряд экстравагантных маневров: японские успехи умышленно не доводились до логического завершения во избежание обострения конфликта. Так, 27 июня 2-я бригада ВВС Японии нанесла авиаудар по советской авиабазе в монгольском Тамцак-Булаке, обеспечив себе значительное преимущество. Но Токио немедленно распорядился, чтобы ВВС страны не проводили больше никаких авианалетов на базы советской авиации^[26].

В Токио Зорге пытался разобраться в замысловатых военных целях Японии. Как рассказал ему полковник Герхард Мацки, новый военный атташе Германии, прибывший на смену Шолля, его источники в Генштабе Японии уклонялись от прямых ответов, но у него самого сложилось впечатление, что японцы готовы сделать все необходимое, чтобы избежать наступления всех сил Советского Союза на Квантунскую армию^[27]. Из “Общества завтраков” Одзаки принес утешительные новости, что японское правительство “выбрало политику локального решения проблемы без ее расширения. Оно не намерено разжигать полномасштабную войну с СССР. К тому же широкая общественность выступает против войны с Россией”^[28]. У Мияги тоже появились сведения от информаторов, капрала Косиро и производителя оружия Синоцуки: притом что силы ВВС и танки перебрасывались в Номонган, планов на более масштабную мобилизацию войск с японских островов не было.

СССР эскалация не пугала – все благодаря полученным от Зорге сведениям об опасениях японского военного руководства из-за расширения войны. Жуков мобилизовал лучшие танки и самолеты Советского Союза для полномасштабной наступательной операции в Номонгане. В его распоряжении был 21 ас, каждый – Герой Советского Союза, что вскоре обеспечило русским преимущество в воздухе. Жуков также собрал парк из 2600 грузовиков, обеспечивавших снабжение его войск с ближайшего терминала в Чите, в 748 километрах от места событий. Бранко Вукелич, побывавший на линии фронта в составе группы иностранных журналистов, для которых японская армия организовала ознакомительную поездку, докладывал Зорге, что российская армия проявляет себя гораздо лучше, чем об этом рассказывали газеты, что по сравнению с японцами у русских значительное преимущество в тяжелой артиллерии и что он видел “очень много грузовиков, двигавшихся за советскими границами”^[29].

Японский прорыв у горы Баин-Цаган 3–5 июля был остановлен, когда Жуков подготовил молниеносный контрудар с применением 450 танков и бронированных автомобилей. Комацубара распорядился об очередном наступлении в августе, прекрасно осознавая, что его дивизия не готова к масштабному удару. В результате произошло массовое побоище. К концу августа, когда Жуков одержал победу, из 15 000 человек 23-й дивизии Квантунской армии около 12 000 были убиты или ранены; потери составили 80 %. Решение Комацубары о начале необдуманного наступления было “худшим в истории”, по словам его подчиненного, майора Оги Хироси^[30].

Был ли Комацубара просто некомпетентен – или весь инцидент с боями на Халхин-Голе был организован советской разведкой? Существуют интригующие свидетельства – хотя и не слишком убедительные, – что Комацубара мог быть советским агентом. Значительная часть его карьеры была связана с Россией: в 1909 году он провел год в Санкт-Петербурге, изучая русский язык, в 1919 году вернулся в Москву в качестве помощника военного атташе, а потом с 1927 по 1930 год был главным военным атташе японского посольства^[31]. Комацубара был весьма неравнодушен к “пьянству, разврату и стяжательству”, рассказывал в 1983 году в беседе с советскими историками сотрудник советской контрразведки, следивший за японцем в Москве^[32]. По данным этого источника, тайная полиция ОГПУ запустила операцию, чтобы скомпрометировать Комацубару, направив к нему красивую сотрудницу, которая должна была соблазнить его во время поездки в Эстонию в 1927 году^[33]. Снова вернувшись в Москву, Комацубара и еще один его коллега из посольства столько выпили в компании этой любовницы, что он потерял ключи от сейфа в своем кабинете – или, что более вероятно, их выкрала коварная оперативница ОГПУ. Комацубара был “готов на все”, лишь бы избежать высылки в Токио за недостойное поведение^[34].

Эта история звучит правдоподобно не в последнюю очередь потому, что в то же время несколько японских дипломатов пали жертвами аналогичных компрометирующих операций ОГПУ. Коллегу Комацубары, атташе и капитана японского флота Кисабуро Коянаги, соблазнила очаровательная преподавательница русского языка, направленная к нему советским дипломатическим ведомством. 3 февраля 1929 года, согласно советской газете “Вечерняя Москва”, Коянаги устроил одну из якобы регулярных секс-оргий в своей квартире по адресу Новинский бульвар, 44. Вечеринка закончилась дракой, в ходе которой Коянаги, предположительно, ранил свою красавицу-учительницу столовым ножом, после чего гнался за ней по коридору, швырнул в нее стол и кидался посудой^[35]. Вскоре после публикации этой статьи – предположительно, после того как Коянаги не поддался на шантаж ОГПУ – злополучный атташе совершил ритуальное самоубийство в своем кабинете в посольстве, вспоров себе живот.

Ясно лишь, что после 1927 года, куда бы ни был направлен Комацубара, в Токио шел поток дезинформации, а в советскую разведку – утечек. Комацубара возглавлял особую миссию Японии в Харбине в 1932–1934 годах. В Центральном архиве Министерства обороны РФ в Подольске содержится подробная информация о Японии, Китае и Маньчжоу-го, точно совпадающая с работой Комацубары в Харбине, – при этом почти ничего нет ни до, ни после этого периода. В 1933 году в Москве появились конфиденциальные телеграммы, разоблачавшие намерение Японии захватить у Советского Союза Китайско-Восточную железную дорогу. А в секретных материалах анонимного агента представлен леденящий душу доклад, сделанный в Харбине в августе 1932 года главой российского департамента токийской штаб-квартиры Генерального штаба, о важности биологической войны как потенциального оружия против СССР. Этот доклад вызывал столь серьезное беспокойство, что с ним лично ознакомились маршал Тухачевский и Сталин.

Вполне вероятно, что Комацубара оказался “на крючке”, как говорят сотрудники советской разведки, еще в Москве и передавал информацию из Харбина. Тем не менее для полноценного обвинения Комацубары в шпионаже на СССР в Номонгане не хватает свидетельств о каких-либо документах в советских архивах, указывающих на наличие куратора или прямого контакта с советской разведкой во время службы на посту командующего 23-й дивизией в Маньчжурии. Отсутствуют также какие-либо свидетельства о том, что Кремль планировал спровоцировать японцев на нападение. Размышлять о том, что бои на Халхин-Голе были спланированы Сталиным и осуществлены высокопоставленным агентом в японской армии, безусловно, увлекательно. Маленькая победоносная война, спровоцированная Японией и решительно выигранная СССР, была ровно той мерой, которая требовалась Сталину, чтобы пресечь амбиции Японии по вторжению в Советский Союз. Но на данный момент доказательств этой гипотезы нет^[36].

Позабытые сегодня бои на Халхин-Голе имели важные последствия. Это сражение принесло Георгию Жукову первое (из четырех) звание Героя Советского Союза. Потери СССР составили 9703 солдат – погибших и пропавших без вести, однако страна извлекла ценные уроки о концентрированных атаках ВВС против бронетанковых сил врага^[37]. Боевой опыт отрядов, сражавшихся с японцами, пригодился, когда Сталин мобилизовал эти сибирские войска для обороны Москвы в ноябре 1941 года. Сам Жуков использовал выработанную в Номонгане тактику – сдерживать противника в центре, незаметно наращивая силы в непосредственном тылу, а затем используя двойной охват по флангам, чтобы враг оказался в ловушке, – взяв в кольцо 4-ю армию Германии во время Сталинградской битвы^[38].