4-е управление снабдило Клаузена двумя подлинными паспортами – австрийским и канадским, – в которые была вклеена его фотография. Они также выдали ему 1800 американских долларов. Никаких радиодеталей он с собой не взял, планируя самостоятельно собрать передатчик из деталей, которые сохранились у Вендта в Иокогаме. Как и Зорге, Клаузен ехал через Нью-Йорк, где с ним связался советский агент по имени Джонс, предложивший передать ему еще денег. Клаузен опрометчиво отказался. После того как американская таможня в Сан-Франциско оштрафовала его на 300 долларов 14 ноября – так и не ясно, за что, – он понял, что теперь ему не хватает денег, чтобы перевезти Анну из Шанхая в Токио и обосноваться с ней в Японии^[22]. На самом деле Клаузену не стоило волноваться. Когда лайнер “Тацута Мару” причалил в Шанхае, Анны нигде не было видно. Лишь весной 1936 года советские власти нехотя – после настояний Зорге – выдадут ей визу. В Японию Клаузен поехал один.

Так как связи с Центром до приезда радиста у Зорге не было, они с Клаузеном заранее условились, что каждый вторник Зорге будет ждать его в баре “Синяя лента” на улице Сукиябаси^[23]. Клаузен приехал в конце ноября, и до встречи у него оставалось еще несколько свободных дней. Он решил зайти на вечеринку в Немецкий клуб, куда его позвал один немец-попутчик. Там Клаузен неожиданно столкнулся со своим бывшим и будущим начальником, вырядившимся в костюм берлинского торговца сосисками: с него свисали гирлянды картонных сарделек, а сам он был в крайне приподнятом настроении. Мужчины сделали вид, что не знают друга, пока их не познакомил директор клуба, и эта публичная встреча удачно избавила их от необходимости скрывать факт своего знакомства.

Сняв номера в “Апартаментах Бунка”, Клаузен взялся собирать самодельный передатчик. Несмотря на разлуку с “Анни”, “технический гений и энтузиазм Клаузена к работе не знал никаких границ”, – писал Зорге^[24]. Пусть радиоаппарат, который он смастерил, и выглядел как причудливое устройство Хита Робинсона, зато он был на удивление эффективен. Для приемника Клаузен разобрал обычный радиоприемник японского производства: избавившись от корпуса и динамика, он достал наушники и добавил три американские радиолампы, которые он нашел в магазине радио-деталей, чтобы наладить его для приема коротковолновых сигналов. Передатчик представлял собой бакелитовую панель, прилаженную к деревянному ящику с легко снимающимися лампами и катушками. Настроечную катушку он изготовил из автомобильной медной трубки для бензина, приобретенной в скобяной лавке на Киобасику. Весь прибор умещался в чемодане^[25]. Когда он в конце концов попал в руки японской полиции, официальный радиоспециалист назвал его “одним из самых странных нагромождений несовместимых частей, который он когда-либо видел, – удивительная подборка вещей, где в том числе была одна или две бутылки из-под пива и всяческие другие предметы”^[26].

Пока Клаузен собирал передатчик, который будет играть ключевую роль в операциях агентуры, в Маньчжурии был арестован рядовой информатор Коминтерна, запустив цепочку событий, чреватую тюрьмой для всей группы Зорге. Еще в 1933 году, задолго до начала работы на Зорге, Одзаки и Смедли направили Каваи в северный Китай и Маньчжурию для сбора разведданных. В ту поездку Каваи завербовал себе в помощники некоего Тацуоки Соэдзиму. Два года спустя, осенью 1935 года, полиция Маньчжоу-го схватила Соэдзиму в Синьцзине по подозрению в передаче Коминтерну секретной военной информации. Во время жестокого допроса напуганный Соэдзима упомянул о своем давнем знакомстве с Каваи. После чего из японского консульства с Синьцзине в полицию Токио было направлено официальное требование доставить Каваи для допроса^[27].

На рассвете 21 января 1936 года восемь полицейских ворвались в квартиру Каваи на Сугинами-ку и вытащили его из постели. После пары дней в полицейском участке Сугинами его этапировали в Маньчжурию окольными маршрутами: через две недели он прибыл в тюрьму Синьцзиня в Маньчжоу-го, чтобы ответить на 37 обвинений в шпионаже^[28]. Пока двое полицейских избивали Каваи прутом железа, следователь выкрикивал вопросы. Даже в мучениях Каваи понимал, что допрашивавшие его следователи ничего не подозревают о его нынешней разведработе на Зорге в Токио. Он отрицал, что знает что-либо о деятельности Коминтерна в Китае. Чтобы сбить с толку своих тюремщиков, он заявил, будто является членом “Синаронин”, одного из тайных патриотических объединений правого толка, пользовавшихся зловещей репутацией и находившихся под полуофициальной защитой Квантунской армии. После часа пыток Каваи потерял сознание. Так и не проговорившись о Зорге. Из всех членов его агентуры, подвергшихся в конце концов допросу, Каваи был единственным, кто ничего не сказал.

Арест Каваи и его дальнейшее исчезновение в маньчжурской тюремной системе, очевидно, представляло для Зорге смертельную угрозу, но на тот момент возможный исход был неизвестен. В ожидании новостей о том, предал их Каваи или нет, Зорге попытался решить непростую задачу и найти безопасное место, откуда Клаузен мог передавать донесения. Любой коротковолновый приемник мог засечь сигнал Клаузена, что позволило бы определить приблизительное направление на его источник. Точное определение месторасположения источника было уже более трудной задачей и требовало фиксирования сигнала по меньшей мере тремя приемниками и пеленгации исходной точки. Чтобы усложнить работу полиции, отправитель, следовательно, должен находиться в густонаселенном районе города. Сигнал должен исходить из деревянного, а не железобетонного строения. Передача должна происходить из, как минимум, двухэтажного дома, потому что магнитное поле земли будет подавлять сигнал при выходе в эфир с первого этажа^[29]. Зорге и Клаузен некоторое время рассматривали вариант использования собственного дома Зорге в качестве опорного пункта, но вскоре отбросили эту мысль из-за высокой вероятности нежданных визитов немецких собутыльников Зорге из посольства и прессы, а также из-за опасной близости полицейского участка Ториидзака.

Зорге решил обратиться к Гюнтеру Штайну, коллеге-журналисту, за разрешением использовать для радиопередач его квартиру на Мотомати-Тё в АдзабуКу. Это был взвешенный риск. Штайн был немецким писателем, симпатизировавшим левым, и “давно” был знаком с Зорге, как тот впоследствии признавался японцам. Штайн был корреспондентом Berliner Tageblatt в Москве, но, будучи наполовину евреем и социалистом, после прихода Гитлера к власти был уволен. Благоразумно эвакуировавшись в Лондон, он устроился в редакцию London News Chronicle, направившую его весной 1935 года на работу в Токио. Зорге столкнулся со Штайном на пресс-конференции министерства иностранных дел – что было “крайне удачным обстоятельством” для обоих, по крайней мере по словам Зорге. Резидент признался своему старому знакомому, что “занимается не только журналистикой”. Позже он рассказывал Штайну, что “работает на московские власти”. Зорге докладывал в Центр, что Штайн – “полезный человек”, которого он “постепенно… подталкивает к участию в нашей работе”^[30]. Он просил разрешения завербовать Штайна в качестве полноценного участника агентуры – в этой просьбе Центр ему отказал без объяснения причин.

Вопреки этому решению Зорге, никогда не принимавший отказов, начал использовать Штайна как сотрудника и помощника по совместительству – пусть тот и сопротивлялся. Вряд ли можно удивляться осторожности Штайна, учитывая чрезвычайный риск, на который ему пришлось бы пойти. Просьба Зорге установить передатчик в доме Штайна “явно его встревожила”, но он тем не менее согласился. “Мы обсудили со Штайном передатчик, и он нарисовал карту, чтобы показать, где живет, – рассказывал потом Клаузен. – Через несколько дней я зашел к нему домой… осмотрелся, чтобы понять, можно ли там установить радиооборудование, и решил – с его согласия – использовать две комнаты на втором этаже”^[31].