Зорге явно осознавал опасность, на которую шел, возвращаясь в родные места. 9 июня он телеграфировал Берзину, что “ситуация для меня не очень привлекательная, и я буду рад, когда смогу исчезнуть отсюда”. Три недели спустя он снова писал, предупреждая, что “дела у нас заметно оживились, и интерес к моей персоне может стать намного более пристальным”^[11]. Зорге так боялся выдать себя во время пивных посиделок со своими новыми нацистскими знакомыми, что на время пребывания в Берлине совсем отказался от алкоголя. “Это было самое отважное мое предприятие, – шутил он при встрече с Геде Массинг в Нью-Йорке в 1935 году. – Мне никогда теперь не напиться вдоволь, чтобы восполнить то время”^[12].

Несмотря на угрозу разоблачения, Зорге пускал в ход все свое обаяние, стараясь расширить свое амплуа китайского корреспондента Deutsche Getreide Zeitung, специализирующегося на узкой тематике, до гораздо больших масштабов. Он пришел в редакцию авторитетного журнала Zeitschrift fur Geopolitik (“Журнал геополитики”), весьма популярного в нацистских кругах. Его главный редактор Курт Фовинкель, очень известный издатель и страстный нацист, по невероятному стечению обстоятельств читал и высоко оценил эссе Зорге о Китае в сельскохозяйственной прессе. Фовинкель предложил Зорге писать для его журнала и снабдил его рекомендательным письмом в посольство Германии в Токио, дав также личные рекомендации к секретарям посольства Иозефу Кноллу и Хассо фон Эцдорфу.

Со свойственной ему дерзостью Зорге затем отправился в Мюнхен засвидетельствовать свое почтение легендарному основателю Zeitschrift fur Geopolitik генералу Карлу Хаусхо-феру^[13]. Профессор Мюнхенского университета и директор Института геополитики, Хаусхофер был известен в Германии как главный эксперт по Японии, а также основатель доктрины территориальной экспансии Германии, известной под названием Lehensraum. Перед Первой мировой войной Хаусхофер ездил в Японию как офицер германской армии и написал о ней много трудов. К 1930 году он пришел к убеждению, что японцы – представители азиатского аналога арийской расы, которым суждено править всей Азией. Хаусхофер обладал связями в высших руководящих кругах нацистской партии (будучи при этом женат на еврейке) и дружил с заместителем фюрера Рудольфом Гессом, с тех пор как тот был студентом в Мюнхене в 1918 году^[14].

Гесс и Хаусхофер в соавторстве написали книгу под названием “Япония и шпионаж”, где выступали за программу тотального шпионажа по японской модели, полагавшей как само собой разумеющееся, что каждый живущий за границей или путешествующий за рубеж гражданин должен обо всем увиденном и услышанном предоставлять подробный отчет государству. Следуя этому принципу, Гесс ввел даже специальную картотеку в Иностранном отделе нацистской партии, где были представлены данные о каждом члене партии, находящемся за рубежом. На Третий рейх должен был шпионить каждый мужчина и всего несколько женщин^[15]. Как отмечал в своем очерке о Японии сын Карла Хаусхофера Альбрехт: “Каждый японец за границей считает себя шпионом, а дома берет на себя роль охотника за шпионами”^[16].

Зорге удалось убедить Хаусхофера, что является многообещающим новобранцем, страстно преданным делу национал-социализма. Хаусхофер написал для Зорге рекомендательное письмо к послу Германии в Японии и еще одно – к послу Японии в Соединенных Штатах^[17]. Он также заверил Зорге, что с нетерпением ждет возможности прочитать его статьи в своем авторитетном журнале.

Не довольствуясь появлением друзей в высших нацистских кругах в лице Хаусхофера и Фовинкеля, Зорге вернулся в Берлин, чтобы получить аккредитацию и в других изданиях. Ежедневная газета Tdgliche Rundschau была умеренно антинацистским изданием и уже столкнулась с давлением со стороны властей (ей пришлось закрыться вскоре после приезда Зорге в Японию). Тем не менее ее главный редактор Эдуард Целлер тоже был знаком с работой Зорге и с готовностью согласился публиковать его статьи из Токио. Целлер тут же заключил договор, дав Зорге рекомендательное письмо в посольство Германии с пометой “всем, кого это может касаться”. Гораздо более судьбоносным для всех лиц, которых это могло касаться, документом стало письмо, которое Целлер написал своему другу-однополчанину подполковнику Отту, служившему в японском артиллерийском полку в городе Нагоя в рамках военного обмена между Германией и Японией. Проникшись к Зорге симпатией, Целлер обратился к Отту с просьбой доверять его новому другу “во всем, в политическом, личном и любом другом отношении”. Ни один из них на тот момент не осознавал, насколько ценным окажется эта рекомендация. Позже Зорге рассказал японцам, что это письмо обеспечило ему “первую возможность… поближе познакомиться с полковником Оттом и завоевать его доверие”^[18].

На тот момент для работы в крупной германской газете еще не требовалось непременно состоять в нацистской партии. Однако было очевидно, что Зорге придется убедительно разыгрывать роль человека, поддерживающего новый порядок. Еще в Москве Зорге прочитал Mein Kampf[8], кроме того, он также занялся изучением фразеологии и идеологии нацизма. Бронин, опросив Зорге, решил, что он “идеологически годен” для своей новой роли пытливого национал-социалиста. На исходе лета 1933 года Зорге решился на очередной риск, подав заявление о приеме в нацистскую партию, несмотря на неотвратимость дотошных проверок его биографии сотрудниками гестапо. Его кандидатуру поддержали главные редакторы двух изданий – берлинской газеты Pozendai Zeitung и ежемесячного журнала Heidelberg Geopolitik, куда Зорге посылал статьи, когда работал в Шанхае.

Знал ли Зорге, отваживаясь на этот рискованный шаг, что какой-то советский агент “почистит” его досье в полиции перед тем, как его будут изучать партийные чиновники? Когда заместитель начальника разведки СС бригадефюрер Вальтер Шелленберг исследовал досье Зорге в 1940 году, он обнаружил, что в полицейских протоколах “если и не было доказано, что он был членом Германской коммунистической партии, то любой мог сделать вывод, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Он, конечно же, находился в тесном контакте с огромным количеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но у него были также и тесные связи с людьми из влиятельных кругов, которые всегда могли защитить его от слухов подобного рода”^[19].

Геде Массинг – не слишком достоверный источник информации – также впоследствии заявляла, что у Зорге был в Германии ангел-хранитель, “другой советский агент, засланный в гестапо. Зорге не знал его имени, но знал о его существовании. В решающий момент [подачи заявления о вступлении в нацистскую партию] этот агент мог – временно – удалить все компрометирующие доказательства из досье на Зорге”^[20]. Но если Шелленберг в 1940 году смог без труда найти эти компрометирующие материалы в досье, возможно, они находились там и в 1933 году, но в гестапо просто не удосужились тогда их найти. История тайного заступника Зорге до сих пор не подкреплена доказательствами, тем более если учитывать, что ни в архивах 4-го управления, ни в более поздних советских источниках не упоминается ни о каком советском агенте в гестапо. Как бы то ни было, заявление Зорге было принято, хотя свой партбилет он получил лишь в октябре 1934 года в Токио^[21].

Последней задачей Зорге в Берлине была встреча с его новым радистом Бруно Вендтом, также известным под именем “Бернард”, бывшим членом КПГ и, как и шанхайские радисты Зорге Клаузен и Вейнгартен, выпускником радиошколы 4-го управления. Следующая их встреча была назначена уже в Токио в отеле “Империал”.

“Я не могу заявлять, что выполнил свою задачу на все сто процентов, но больше сделать было просто невозможно, и было бы бессмысленно оставаться тут, чтобы получить договоры с другими газетами, – докладывал Зорге в Центр 30 июля 1933 года. – Мне надоело сидеть сложа руки. На данный момент я могу лишь сказать, что предварительные условия для моего возвращения к работе в той или иной мере созданы”^[22]. Добравшись на поезде до французского Шербура, чтобы избежать дотошного таможенного контроля в Германии, Зорге сел на пароход до Нью-Йорка.