— Так что, мэтр Элдрич, мне неясно, почему вы предпочли поверить наветам этих людей и согласились принять их иски. Что такое этот документ? Что такое «гражданское дело»? Мне неведомо, что сие означает. — Он держал, как дохлую рыбу, предъявленную ему Элдричем стопку бумаг, где описывались истребительная резня, насилие и перечислялись имена жертв. — Я согласился встретиться с вами, потому что вы сообщили моему помощнику, что располагаете сведениями, кои могли бы быть мне полезны в продолжающихся нападках на мою репутацию, сведениями, способными помочь мне в борьбе против очернения моего имени. А вместо этого, похоже, вы встали на сторону этих грешников, этих порочных фантазеров. И как же, интересно, это может помочь мне? Как?

Он уже кипел от злости, но Элдрича его кипение не волновало.

— Если вы признаете вашу вину и ваши преступления, то можете еще спасти себя, — заявил он.

— Спасти себя? От чего?

— От проклятия вечных мук, — пояснил мэтр.

Смерив законника изумленным взглядом, человек захихикал.

— Уж не проповедник ли вы? Может, вы почитаете себя посланцем Господа? — Хихиканье сменилось хохотом. — Я — посланец Господа. Взгляните! — Сунув руку за ворот рубашки, он вытащил богато украшенный золотой крест. — Убедились? Я — христианин. И потому сражаюсь в своей стране с врагами Господа. И именно поэтому ваше правительство дает мне деньги и оружие. И потому же профессионалы из ЦРУ консультируют меня в вопросах тактики. Все мы призваны вершить дела Господни. А сейчас, старина, ступайте с Богом, пока вы не довели меня до безумия, и забирайте с собой ваши смехотворные бумажонки.

Элдрич встал. Внизу за окном перед ним раскинулась оживленная улица. Там дожидался Коллектор. Отсюда из-за оконного стекла его силуэт выглядел чернильной кляксой.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Элдрич. — Увы, больше я ничем не могу вам помочь.

Выйдя из отеля, он прошел мимо Коллектора, но они не взглянули друг на друга. Коллектор затерялся в толпе делегатов какой-то конференции, а позднее тем же вечером тот посланец Господа в своем шикарном номере узнал на собственном опыте, что нет практически никакой разницы между «осуждением» и «судом Божиим».

Это досье, уже закрытое, также находилось где-то в подвале. Элдрич мог в любой момент достать его, но в этом не было нужды. Его память оставалась идеальной, и в любом случае вряд ли ему придется точно цитировать обстоятельства смерти того падшего лидера — по крайней мере, в этой жизни. Теперь он редко посещал залы суда, и порой ему не хватало яростной полемики юридических споров, удовольствия от сознания того, что закон выиграл в сложном деле и что проигравший извлек уроки.

Однако же теперь ему не приходилось больше тревожиться из-за различия между законом и справедливостью. Как и любой юрист, он знал слишком много неудачных случаев, поскольку справедливость оказывалась в итоге зависимой от требований закона. А теперь они с Коллектором по-своему восстанавливали естественный порядок в самых тяжких делах, преступлениях, без сомнения заслуживающих сурового приговора в глазах всех, кроме самого закона.

Но в подвале хранились также папки некоторых незакрытых дел. Их Элдрич предпочитал считать «нерешенными» или «сложными», и по большей части против упомянутых в них подозреваемых не предпринималось никаких действий. Эти папки просто увеличивались в объеме по мере добавления сведений, очередных мелких свидетельств, способных, однако, отягчить участь связанных с делом лиц.

Одна из таких папок содержала дело детектива Чарли Паркера и связывалась с делами его помощников, как фигурально, так и буквально, посредством двух черных тесемок, пропущенных через дырочки в корешках зеленых папок. Элдричу давно хотелось, чтобы эти документы просто пылились в подвале, как простые документы, не имевшие отношения к делам, преследуемым законом. В конечном счете, он полагал, что Паркер выполняет одну, общую с ними задачу, хотя, возможно, не захотел бы в этом признаться. Коллеги этого детектива, Ангел и в особенности Луис, представлялись более проблематичными личностями, но Элдрич склонялся к тому, что их последующие действия могли компенсировать десяток былых грехов, хотя ему еще не удалось склонить к такой лояльности Коллектора. Их мнения по этому ключевому вопросу расходились, но здравый смысл, тем не менее, подсказывал, что Паркера и его помощников следует оставить в покое. Осуждение одного повлечет за собой осуждение всех, иначе оставшиеся в живых отомстят судьям, невзирая в своем гневе ни на пол, ни на возраст.

Но дело Паркера значительно осложнилось, поскольку его имя имелось в списке, присланным им Барбарой Келли, пусть и без указания каких-либо причин его вины. Визит Паркера встревожил Элдрича. Детектив знал о существовании такого списка и знал о наличии в нем своего имени — вероятно, от того старого еврея. Паркер заподозрил также, что Элдрич и Коллектор получили подобный список, и, зайдя в контору мэтра, дал своеобразное предупреждение им обоим: «Держитесь от меня подальше. Я не буду одной из ваших жертв».

Отсюда могли быть сделаны только определенные заключения. Либо Паркер знал, почему его имя попало в тот список, и его включение было оправданно, — тогда он тайно союзничал с теми, против кого они боролись, и заслуживал осуждения; либо он не знал, почему попал в список, что, в свою очередь, открывало две возможности: либо он сам пошел с ними на соглашение, и тогда осквернил свою душу, хотя скверна еще не проявилась в полном уродстве; либо кто-то, допустим, Барбара Келли или известные ей грешники, намеренно добавили его имя в список, надеясь заставить его союзников ополчиться против него, и тем самым его враги без всякого риска для себя избавились бы от этого особо опасного и настырного противника.

Барбара Келли умерла — убита, очевидно, своими же подельниками. Медицинская карта, предоставленная Элдричу через сеть информантов, подтвердила ее онкологическое заболевание. Она умирала, и ее стремление к раскаянию казалось искренним, раз в конечном счете болезнь все равно осудила ее. В каком-то смысле можно назвать уместным, что лимфома пожирала тело этой женщины, поскольку на ее совести лежало постоянное и непрерывное развращение, коварно поражающее гнойными метастазами жизнь за жизнью, душу за душой. Одного акта неповиновения, порожденного страхом и отчаянием, недостаточно для спасения, если она на него надеялась.

Но, с другой стороны, Элдрич — не Бог и не мог претендовать на полное понимание Его путей. Он анализировал то, чего могло заслуживать каждое преступление, но чисто с юридической точки зрения. И лишь Коллектор, приобщенный к некоей божественной сущности и преображенный в посредника между мирами, заявлял, что обрел высшее осознание, безгранично более сложное, нежели человеческое.

И, если верить его прозрению, безгранично более безжалостное.

В правдивости заявлений Коллектора Элдрич нисколько не сомневался. Он понимал и знал слишком много и не пытался одурачить себя верой в то, что какая-то обычная причина, совершенно не связанная с существованием некой божественности или ее противоположности, необходима для расширения его понимания и что прозрение Коллектором сути дела глубже, чем у самого Элдрича. Но сейчас, начав убивать грешников по списку, Коллектор поручил ему вновь проштудировать дело Паркера, и впервые Элдрич вдруг осознал себя в серьезном конфликте со своим сыном.

Сыном…

Законовед стоял перед папкой Паркера — его скрюченные пальцы зависли над ней, подобно когтям парящей древней хищной птицы, — и чувствовал, как на него наваливается неимоверная усталость. Ему было легче относиться к сыну отстраненно: как к Кушиэлю или Коллектору. Элдрич давно перестал раздумывать, могло ли что-то в нем или в его жене быть ответственным за сотворение в их жизни такой таинственной смертоносной силы. Нет, непримиримость, завладевшая духом его сына, пришла извне. В нем уживались два существа, и оба они теперь стали неотделимы, неотличимы друг от друга.