Приняв во внимание бумаги из психиатрии, судья приговорил братьев к пожизненному сроку, отбывать который их отправили в разные места: Поли – в исправительное учреждение им. Корригана в Ункасвилле, четвертый уровень, а Тони – в Северный коррекционный центр Сомерсета, пятый уровень. Там его сразу определили старшим над особо неусидчивыми заключенными, представляющими угрозу для режима, персонала и самих сидельцев. Поначалу все шло нормально («не посылайте друг друга по матери, не вымогайте денег»), но затем потребовалось изолировать самого Тони, поскольку, пока шел суд, его ум уже начал стряхивать с себя кандалы лекарственных препаратов, а в тюрьме Фульчи в ходе завязавшегося спора своротил одному из надзирателей скулу.

И сидеть бы братьям – растерянным, обиженным, невинным – весь их оставшийся век, если б те, кто заказал убийство Респиратора-Поскакунчика, в конце концов не устыдились посадки двоих американо-итальянцев, осужденных за убийство, которого не совершали, к тому же американо-итальянцев, чей отец погиб во славу родимого криминала, а мать-вдова единодушно почиталась как этническая икона материнства. Последовали кое-какие звонки, а одному особо боевитому адвокату сделали намек, что признание виновности в том процессе было недостаточно обоснованным. Дальше – больше. Дело Фульчи посыпалось еще сильней, когда в Нью-Хейвене при попытке убийства владельца ночного клуба задержали двоих громил – примерно таких же габаритных, да еще именно с тем стволом, из которого был застрелен Бенни. Очевидно, один из убийц питал к этому пистолету сентиментальную привязанность и не захотел с ним своевременно расстаться.

В результате братья Фульчи были оправданы и вышли на свободу, отбыв за решеткой три года и один месяц, а заодно получив от штата Коннектикут весьма нехилую компенсацию. Все деньги братья отдали своей любимой маме, чтобы та до конца жизни ни в чем не нуждалась. Она же, в свою очередь, выдавала теперь сыновьям еженедельное довольствие, которое они могли тратить по своему усмотрению. Траты в основном шли на пиво и на телок, а также на содержание обожаемого монстра – полноприводного «Доджа», который братья под свои нужды переделали до неузнаваемости. После мамы и друг дружки «Додж» был для них главным смыслом, цветом и украшением жизни.

И вот именно эту их гордость, их любимую «ласточку», сейчас осквернили своими пушками Уиллис с Хардингом.

– Уау, – произнес Джеки Гарнер, а это именно он сидел у обочины, дожидаясь, когда Фульчи доделают свои дела в леске. – Ну вы, парни, попали.

Именно в этот момент взгляд Хардинга упал на двоих поистине необъятных и донельзя рассерженных мордоворотов, выкатывающих из подлеска. Один из них на ходу грозно застегивал ширинку. Другой страдальчески, с закушенной губой взирал на поруганный грузовик. Их лица, и в спокойном-то виде излишне румяные, сейчас имели цветовой оттенок слив-мутантов. Хардингу парни показались обряженными в полиэстер троллями; холодильниками-близнецами в штанах и куртках из магазина «Для больших». Они даже не шли обычной походкой, а переваливались, будто трансформеры.

Вид этих двоих ужасающего вида жлобяр, прущих в их направлении, настолько завораживал, что Хардинг с Уиллисом даже не сразу сориентировались в ситуации. Хардинг все еще возился с дробовиком, когда кулак Тони Фульчи сомкнулся с его лицом. Хрупнули сломанные лицевые кости, а сам Хардинг полетел на Уиллиса, который в этот момент как раз дал выстрел. Заряд разорвал Хардингу грудь и мгновенно прикончил, почти одновременно с тем, как Джеки Гарнер сзади саданул стрелку по затылку рукояткой пистолета. Дело довершил Поли. С полминуты он гневно отыгрывался на Уиллисе, пока тот чуть было совсем не отдал концы, направившись вслед за товарищем в призовую точку невозврата. Но тут Поли свою разминку прекратил: подустала рука.

Между тем Тони сокрушенно напустился на Гарнера.

– Джеки, твою же мать! – указал он на «Додж». – Ты ж ведь должен был его стеречь!

– А я и стерег. Они велели мне его убрать, но ключ-то у вас. Я даже не знал, что они так быстро начнут по нему палить.

– Ты б им хоть что-нибудь сказал.

– Я пробовал.

– Пробовал? Значит, ты не нашел нужных, доходчивых слов. – Тони с неожиданной ловкостью выудил у Гарнера из кармана обертку от батончика. – Ага! «Сникерс»-то ты доел вовремя, а вот машину постеречь у тебя времени не нашлось. Не мог управиться разом и с тем и с другим? Джеки, нет, ну в самом деле, как так можно? Ну… ай-ай-ай!

– Прости, Тони, – примирительно сказал Джеки. – Я не думаю, что этих людей можно было назвать благоразумными. А с неблагоразумными, ты ведь сам знаешь, разговор не клеится.

– Тогда, значит, нечего было с ними разговаривать. Хлопнул бы их, да и дело с концом.

– Не могу же я убивать людей из-за какого-то «Доджа».

– Это «Додж» – не какой-то. Это наш «Додж».

В это время Поли, скорбно покачивая головой, нежно гладил капот автомобиля. Еще раз укоризненно глянув на Джеки Гарнера, Тони подошел к родственнику.

– Ну что тут у нас?

– Просто ужас, Тони, – горестно шепнул братик. – Обшивка сидений продрана. В покраске вмятины и дырки. Фары выбиты. Я просто не знаю, как быть.

Он был близок к слезам. Тони похлопал брата по плечищу.

– Ничего-ничего, главное, не расстраивайся. Все починим. Будет как новая.

– Правда? – с трогательной наивностью поднял глаза Поли.

– Даже лучше новой. Правда же, Джеки?

Гарнер, чувствуя, что гроза миновала, тоже выразил оптимизм:

– Ну а как же. Глаза боятся – руки делают.

Поли полез в кабину и первым делом тщательно вымел из нее стекла, после чего включил зажигание и с минуту чутко ждал, пока не убедился, что с мотором все в порядке. Тони стоял рядом с Джеки. Уиллис все еще дышал, но лишь чуть-чуть. Тони посмотрел на него сверху вниз, и у Джеки мелькнула мысль, не думает ли он довершить начатое.

– Ты как думаешь, – осторожно спросил Тони, – Паркер не станет на нас сердиться?

Паркера братья обожали и очень боялись его чем-нибудь расстроить.

– Думаю, что нет, – ответил Паркер. – Он, наверное, вряд ли даже удивится.

Тони прояснел взором. Тело Хардинга братцы шутя закинули в кузов пикапа, затем найденным в кабине обрезком шнура связали Уиллису руки и ноги и уложили, бесчувственного, рядом с неживым напарником. Затем Джеки загнал пикап в лес и оставил там, чтобы его не увидели с дороги.

– Интересно, эти парни меж собой были не родственники? – спросил Поли у брата, пока они дожидались возвращения Джеки. – Я так подумал, они типа братья.

– Может, – пожал плечищами Тони. – Братаны или побратимы.

– Жалко, что такие козлы, – вздохнул Поли.

– Это точно, – кивнул Тони. – Жалко.

На приборной доске пикапа лежала рация. Как раз когда Гарнер заканчивал прятать пикап в лесу, она ожила.

– Уиллис, – прорвался сквозь шипение статики жестяной голос. – Уиллис, как слышно? Прием.

Джеки вначале застыл, но потом решил: а отчего бы нет? В фильмах он не раз видел, как герои вызнают планы плохих парней, прикидываясь их сообщниками. Почему бы, пользуясь случаем, не попробовать то же самое.

– Уиллис слушает. Прием.

Снова голос в рации возник только после паузы.

– Уиллис?

– Да, это я. Прием.

– Кто это?

Вот черт. Тут тебе не кино – тут все позаковыристей. Хорошо бы вовремя успеть смотать удочки.

– Извините, – брякнул Гарнер. – Ошибся номером.

После этого сказать было уже нечего. Джеки отбросил рацию и заспешил обратно к братьям. А те в удивлении смотрели, как Гарнер бежит из леса бегом.

– Валим отсюда, – запыхавшись, бросил он. – К ним подмога катит.

Они не погибли.

Это первое, что понял Ангел, едва добежав до деревьев: они все еще живы. Бег через пространство между амбаром и лесом был одним из жутчайших ощущений всей его жизни. Все это время Ангел напряженно ждал… Еще вот-вот, и последует жесткий толчок; миг, когда тело словно взбрыкивает под первым попаданием; все равно что жесткий удар закаленного бойца, вслед за которым вспышка опаляющей боли и… что? Что затем? Смерть, мгновенная или медленная. Может быть, еще одна рана, и вот Луис волочит тебя по сырой траве, а ты весь скользкий от крови, и вместе с остающимся темным следом из тебя вытекает жизнь. И никаких шансов больше нет, ты просто умрешь здесь, а может, и Луис поляжет рядом… Так, что ли?