Снова подумалось о том частном детективе. В том, что она обратилась именно к нему, был, как ни странно, косвенно замешан отец Дженны. С детективом Паркером был разговор у дочкиного дедушки по отцовской линии. Он хотел, чтобы детектив приглядывал за его сыном, но тот ему отказал. Могло показаться, что старик затаил на него за это обиду, особенно после такого горького конца. Но это не так. Он, должно быть, понял, что его сын уже и без того отрезанный ломоть, хоть и противился столь безжалостному выводу. А если веры человеку нет даже у родного отца, то как ожидать ее от незнакомца? Поэтому за отказ в помощи старик его не винил. Сама же Ребекка имя Паркера вспомнила после того, как к ней с вопросами насчет Дэниела Клэя наведался тот тип.

Струя из крана все еще бежала, и Ребекка стала сливать в раковину содержимое бутылки, рассеянно следя за тем, как вода, мешаясь с красным, кружит в горловине слива. Дженна спала у себя наверху. Если детективу не удастся отвадить того прилипалу быстро, то надо будет, пожалуй, отослать дочь куда-нибудь подальше. Пока незнакомец к ней вроде как не подступался, но кто знает, надолго ли это; может, ему взбредет в голову взяться за дочь, чтобы так вернее добраться до матери. В школе Ребекка скажет, что девочка заболела, а со временем как-нибудь все уладится. Но опять же, а не лучше ли просто сказать начистоту: так, мол, и так, ее мать неотвязно преследует какой-то человек и Дженне в Портленде оставаться небезопасно. Разумеется, там поймут.

Но почему именно сейчас? И детектив об этом, кстати, тоже спросил. Почему по прошествии стольких лет кто-то вдруг начинает интересоваться ее отцом? И что ему известно об обстоятельствах его исчезновения? Ребекка пробовала спросить, но незнакомец лишь с иезуитской ухмылкой постучал пальцем по боковинке носа и сказал:

— А я, мадам, его пропажей как раз не интересуюсь. Мне интересно исчезновение другого человека. Впрочем, он знает. Я ему напомню.

Незнакомец говорил об отце так, будто был уверен, что тот все еще жив. Более того, он как будто считал, что и ей об этом тоже известно. И добивался ответов, которых она дать ему не могла.

Ребекка приподняла голову и тут увидела в окне свое отражение — настолько внезапно, что буквально вздрогнула от вида двоящегося, чуть искаженного стеклом призрачного образа. Однако когда она сменила позу, изображение не исчезло. Своим видом оно ей и вторило, и одновременно нет, словно Ребекка сейчас избавилась от него, как змея от кожи, а та возьми и налезь тонким чулком на кого-то другого. Но вот смутная фигура за стеклом придвинулась, и образ астрального близнеца исчез, уступив место незнакомцу в кожане, с жирными от смазки волосами. За окном, искаженный толщиной стекла, неразборчиво гугнил его голос.

Руками незнакомец надавил на стекло, скользнув притиснутыми ладонями вниз к подоконнику. Створку изнутри надежно держал замок, не давая ей открыться. Лицо человека искажал гнев, зубы были оскалены.

— Уходите отсюда, сейчас же, — сказала Ребекка испуганно. — Или вы от меня отстанете, или я…

Он отвел руки, и через секунду по стеклу с размаху грянул его кулак; тяжело дрогнуло оконное полотно, и раковину обдал град осколков. Ребекка пронзительно вскрикнула, но крик утонул в заполошных трелях сигнализации. По разбитому стеклу струйками стекала кровь, в то время как незнакомец вытягивал из пробоины руку, не обращая внимания на острые ломкие выступы, от которых на ладонях и венах оставались опасные порезы. Он с болезненным удивлением уставился на свой израненный кулак, как будто видел его впервые и был немало озадачен самостоятельностью его поступка. Ожил телефон: звонили явно с пульта охраны. Если она не возьмет трубку, последует вызов полиции; может, кто-то сюда уже едет.

— Приношу свои извинения, — донеслось с той стороны окна. — Мне, вероятно, не следовало так поступать.

Голос безумца едва был слышен из-за воя сигнализации. Между тем он с нелепой, даже какой-то старосветской куртуазностью склонил голову. Ребекка, нервозно хихикнув, мелко затрепетала от разбирающего ее тряского смеха, боясь, что если он ее переборет, то остановиться она уже не сможет и впадет в истерику, из которой уже не выйти. Никогда.

Телефон замер, затем опять начал трезвонить. Женщина не двинулась с места. Вместо этого она смотрела, как плавно отходит незнакомец, оставляя залитую кровью раковину. Медленно заполонял обоняние запах крови. Смешиваясь с затхлостью передержанного в закупорке вина, он давал какое-то непостижимое зловоние, для которого не хватало разве что чаши, откуда этот жутковатый напиток можно лакать.

Я сидел за кухонным столом, наблюдая за тем, как Ребекка Клэй щеткой и совком убирает из раковины битое стекло. На оконной раме запеклись следы крови. Полицию Ребекка вызвала сразу после звонка мне, и к моему приезду у дома уже стояла патрульная машина южного Портленда. Дежурному я показал свое удостоверение и, в целом не вмешиваясь, выслушал показания потерпевшей. Ее дочь Дженна сидела на диване в гостиной, прижимая к себе фарфоровую куклу, которая, судя по всему, когда-то принадлежала матери. Волосы у куклы были рыжие, а платье — голубое. По всему видно, что возраст у этой вещи почтенный, а статус привилегированный, — факт, заметный уже из того, что девочка в такую минуту искала утешения именно у этой игрушки. Вид у Дженны был не такой потрясенный, как у матери, — не встревоженный, а скорее озадаченный. Невольно бросалось в глаза, что девочка выглядит одновременно и старше, и младше своих лет: с виду вроде как постарше, а поведение несколько детское; быть может, мать своей неустанной заботой чересчур уж опекает чадо.

Рядом с Дженной сидела еще одна женщина. Ребекка представила ее как Эйприл, живущую по соседству подругу. Женщина подала мне руку и сказала, что, пожалуй, пойдет, не будет мешать: помощь прибыла, ребенок вроде как в порядке. Ребекка поцеловала ее в щеку, они обнялись, после чего Эйприл, отстранившись, оглядела подругу на расстоянии вытянутой руки. Взгляды, которыми они обменялись, говорили о годах преданной дружбы и о взаимных секретах, которыми женщины проникновенно друг с другом делились.

— Звони, — напутствовала Эйприл. — Хоть ночь-полночь.

— Обязательно. Спасибо тебе, лапонька.

Они еще раз на прощание поцеловались, и Эйприл ушла.

Пока хозяйка водила копа снаружи возле дома, по местам «боевой славы» того психа, я приглядывался к Дженне. Эта девочка обещала сложиться в очень красивую молодую женщину. Было в ней что-то от матери, но черты смотрелись утонченнее, в них было некое орлиное изящество, привнесенное явно со стороны. Кое-что она, вероятно, унаследовала от деда.

— Ты как, ничего? — спросил я ее.

Она кивнула.

— А то когда что-нибудь такое происходит, может становиться малость не по себе, — пояснил я свой вопрос. — Когда со мной такое было, я, например, боялся.

— А я вот нет, — сказала она тоном столь будничным, что было видно: девочка не привирает.

— И почему?

— Тот человек ничего не хотел нам сделать. Ему просто очень плохо.

— Откуда ты знаешь?

Девочка в ответ лишь с улыбкой покачала головой:

— Да так. Неважно.

— Ты с ним разговаривала?

— Нет.

— Тогда откуда тебе знать, что он ничего против тебя не задумал?

Дженна отвернулась все с той же едва ли не блаженной улыбкой. Разговор был определенно закончен. Вернулась вместе с копом ее мать. Дженна сказала, что пойдет обратно к себе. Ребекка ее обняла и сказала, что заглянет к ней попозже. Девочка, вежливо попрощавшись с копом и со мной, поднялась наверх.

Ребекка Клэй проживала в районе, известном как Уиллард. Ее дом — компактное, но внушительное строение девятнадцатого века, где она выросла и куда вернулась после исчезновения отца, стоял в тупичке на Уиллард-Хейвен-парк, перпендикулярном Уиллард-Бич, что в нескольких шагах от Уиллард-Хейвен-роуд. Когда коп наконец ушел, пообещав, что позднее либо утром позвонит дознаватель, я прошелся по его следам, хотя было ясно, что разбивший стекло сумасброд давно уже смылся. Ориентируясь по кровавым брызгам, я вышел на Дик-стрит, что тянется справа параллельно Уиллард-Хейвен-парк. Там след, само собой, обрывался в том месте, где злоумышленник сел в машину и укатил. С тротуара я позвонил Ребекке, и она назвала имена кое-кого из соседей, чьи окна выходят примерно туда, где был припаркован автомобиль. Как оказалось, что-то, да и то лишь краем глаза, вроде как видела некая Лайза Халмер (дама средних лет, в отношении которой вполне был бы уместен эпитет «б…довитая», который она, кстати, вполне бы сочла за комплимент). Впрочем, пользы от ее информации было негусто: машина цвета губной помады, припаркована через улицу, ни марка, ни номер неизвестны. Это, впрочем, не помешало Лайзе зазвать меня к себе домой, как выяснилось, на стаканчик. Я явно отвлек ее от опорожнения кувшина с чем-то фруктовым и определенно алкогольным. Дверь за мной хозяйка захлопнула на манер надзирателя в тюремной камере; я аж поежился.