Собрание проходило в одном из приватных обеденных залов закрытого клуба между Парк- и Мэдисон-авеню, в претенциозной близости от самой свежей экспозиции музея Гуггенхайма. Никакой таблички или надписи на дверях с указанием сути мероприятия – по-видимому, просто из-за отсутствия необходимости. Те, кто нуждался в координатах места встречи, располагали ими уже заранее. При этом даже случайный наблюдатель сделал бы вывод, что место это с претензией на эксклюзивность: если вам требуется разъяснение, что именно здесь за собрание, значит, вам здесь и делать нечего, поскольку ответ, если и прозвучит, совершенно ничего вам не даст.

В точности специфику клуба истолковать было непросто. Возник он уже несколько позже существующих элитарных местечек в этой части города, хотя сказать, что у него совсем уж нет никакой истории, все-таки было бы несправедливо. Из-за своей относительной молодости это заведение никогда не отвергало перспективных кандидатов по признаку расы, пола или вероисповедания. Не было козырем (или, наоборот, преградой) и наличие большого богатства: среди членов клуба встречались и такие, кто не потянул бы раскошелиться даже на поднос с напитками для собрания. Такое редко встречается в заведении более чопорном, а значит, не столь терпимом (если на то пошло, со всяким бывает) к проблемам с платежеспособностью у некоторых из своих членов.

Напротив, этот клуб руководствовался политикой, которую точнее всего можно было бы охарактеризовать как разумно благожелательный протекционизм, основанный на понимании, что клуб этот существует для тех, кто не любит клубы вообще, имеет слегка асоциальную жилку или же предпочитает, чтобы другие знали о натуре его бизнеса как можно меньше. Пользоваться телефонами в местах общего пользования здесь было запрещено. Разговоры допускались разве что на уровне шепота, да и то такого, какой на слух различают разве что летучие мыши и собаки. Формальный обеденный зал был одним из самых тихих мест для приема пищи во всем городе. Отчасти из-за фактического запрета на любую форму вербального общения, в основном же из-за того, что члены клуба в большинстве своем предпочитали обедать в приватных кабинетах, где всякому бизнесу гарантировалась полная конфиденциальность, ибо клуб обоснованно гордился своими благоразумием и осмотрительностью, даже в смерти.

Официанты своей глухотой, слепотой и немотой могли смело соперничать с баобабами. В помещении напрочь отсутствовали камеры наблюдения, и никто никого не называл по именам, если только визави сам не выказывал стремления к подобной фамильярности. В членских билетах фигурировали лишь цифры. На двух верхних этажах располагалась дюжина со вкусом, но без претенциозности обставленных спальных номеров для тех, кто решил провести ночь в городе, предпочитая не обременять себя бронированием отеля. Единственные вопросы, задававшиеся гостям, представляли собой вариации на заданные темы: скажем, желают ли они еще вина, и если да, то не потребуется ли им помощь при подъеме по лестнице в спальные апартаменты.

Этим конкретным вечером в клубе собралось восемь человек, включая Ангела и Луиса – они расположились в «Президентском номере». Так негласно именовался этот полулюкс; в его стенах как-то раз провел незабвенную ночь один из глав государства за утолением своих потребностей, из которых нужда в пище – лишь одна, и на тот момент не самая важная.

Ужин проходил за круглым столом. Блюда были мясные – оленина, говяжьи стейки, а к ним красное «Дарк хорс» из Южной Африки. С окончанием трапезы, когда подали кофе, арманьяк и бренди для желающих, Луис запер дверь изнутри и выложил перед собравшимися карты и распечатки. Он один раз, в непререкаемой тишине, прошелся по плану. Шестеро гостей вдумчиво слушали. Ангел чутко вглядывался в их лица – не мелькнет ли где сомнение, созвучное его собственному, не проявятся ли какие-то другие признаки неуверенности. Ничего замечено не было. Даже когда пошли вопросы, они были сугубо о деталях. Причины предстоящей операции собравшихся не занимали, как, собственно, и риски. Этим людям за их время и опытность хорошо платили, к тому же они доверяли Луису. К боевой обстановке эти люди привычны и понимали: щедрость оплаты обусловлена именно предстоящими опасностями.

По меньшей мере трое из них – англичанин Блейк, Марш из Алабамы и полукровка Лайнотт, в речи которого слышались акценты всего континента, – являлись ветеранами неимоверного числа международных конфликтов, а их преданность определялась настроением, деньгами и понятиями (обычно именно в этом порядке следования). Двое Хариков – Хара и Харада – были, по их словам, японцами, хотя могли предъявить паспорта четырех или пяти азиатских стран. Харики смотрелись типичными туристами с какого-нибудь Гранд-Каньона. Такие с веселой дурашливостью позируют для камеры и шлют домой фотки с бойкими распальцовками. Оба были миниатюрные и смуглые. Харада носил темные очки. Прежде чем заговорить, он неизменно приподнимал их на переносице средним пальцем – движение, по машинальности сравнимое с нервным тиком. Ангел втайне подумывал: уж не показывает ли азиат собеседнику непристойный жест, прежде чем открыть рот?

Оба Харика смотрелись так безобидно, что вызывали у Ангела глубокую настороженность. О некоторых их проделках он был наслышан, но не знал, верить тому или нет, пока парочка не подкинула ему фильм, от которого, по их словам, они хохотали как помешанные. Из глаз Хариков уже загодя струились слезы смеха, стоило им обменяться парой фраз на родном языке – вероятно, по сюжету фильма. Ради собственного психического здоровья название фильма Ангел запоминать не стал, а вот акупунктурные иглы, воткнутые кому-то между веком и глазным яблоком, по которым аккуратно тенькает чей-то ноготь, остались в памяти надолго. Особенно впечатляло, что это кино шалунишки Харики подкинули Ангелу на Рождество. Ангел был не из тех, кто почем зря клеймит кого-либо в психической извращенности, но этих весельчаков следовало, по его мнению, удавить еще при рождении. Они были, можно сказать, приколом своих мамаш за счет окружающего мира.

Шестым членом команды стал Вайс, высокий швейцарец, успевший в свое время послужить гвардейцем у папы римского. У них с Лайноттом наблюдалось что-то вроде междоусобицы – во всяком случае, судя по тому, как они меж собой переглянулись, когда поняли, что им выпало вместе не только отужинать, но и участвовать в общем деле. Для Ангела это была еще одна причина напрячься. Такого рода трения, особенно в маленькой группе, имеют свойство легко распространяться и сказываться на всех. Тем не менее все эти люди знали друг друга хотя бы по репутации, и вот Вайс с Блейком уже увлеченно перебирали общих знакомых, живых и мертвых, а Лайнотт, похоже, нашел какой-то общий интерес с обоими Хариками, что вызвало у Ангела подозрения насчет всех троих.

К концу вечера команды были распределены: на Вайсе с Блейком – северный мост, на Лайнотте с Маршем – южный. В задачу обоих Хариков входило опекать дорогу меж двумя мостами, перемещаясь туда-обратно с регулярными интервалами. При необходимости они должны были поддерживать одну из групп «мостовиков» или же держать мост лично, если одной из команд потребуется перейти через реку для поддержки отхода Ангела с Луисом.

Выдвигаться решили на следующий день, группа за группой, останавливаясь в согласованных мотелях ближе к месту назначения. Незадолго до рассвета, когда каждая команда займет места, Ангел с Луисом переходят через Рубо и ликвидируют Артура Лихагена, его сына Майкла и любого другого, кто окажется на пути к данной цели.

После отъезда гостей и проверочного сеанса связи Ангел с Луисом расстались. Ангел возвратился на квартиру, а Луис отправился в сторону центра к лофту, расположенному в районе Трайбека[44]. Здесь он поднял еще один, заключительный бокал вина с супружеской парой Эндаллов, Абигейл и Филипом – типичной зажиточной четой лет под сорок. Впрочем, слово «типичный», учитывая избранное ими поприще, здесь можно употребить сугубо условно. Сидя за столом, Луис еще раз прошелся по первоначальному плану, но уже с учетом вариаций. Эндаллы в колоде Луиса были джокерами. Убирать Лихагена на пару с одним лишь Ангелом он не собирался. И до прибытия остальных команд Эндаллы должны будут уже дожидаться на землях Лихагена.