В конечном итоге Уиллис и Хардинг оказались на балансе у Артура Лихагена. Его нелегальные методы ведения бизнеса легко и малозаметно соседствовали с бизнесом более легальным – два извечных круга вопросов. Уиллис с Хардингом, как и ряд более специализированных работников Лихагена, занимались в основном кругом первым, хотя проявляли свою полезность и в тех случаях, если требовалось переключиться на второй. Когда же у Лихагена темно-красными цветами стали распускаться раковые опухоли, именно Уиллиса с Хардингом частенько отряжали для разговоров с наиболее упрямыми надоедалами – теми, кто в голос обещал судиться или дать делу огласку в прессе. Иногда для улаживания вопроса хватало одного визита. Но порой двоим молодым мужчинам приходилось острастки ради подежурить у школьных ворот, криво улыбаясь мамашам, забирающим из школы своих детишек; или посидеть высоко на стадионных трибунах во время репетиции девочек-чирлидерш, плотоядно поглядывая, как вскидываются юбчонки, колышутся груди, напрягаются животики и попки. А если подкатывал тренер с сердитым вопросом, что это они тут себе позволяют, то у тренера ведь, собственно, тоже дети. Как любил повторять не слишком щепетильный Уиллис: «Всем задам, и девкам, и парням». А если звали копов, то открывалось, что Уиллис с Хардингом – люди мистера Лихагена, и это действовало почти как дипломатическая неприкосновенность.

Ну а если кто-нибудь оказывался слишком уж упрямым или глупым, чтобы игнорировать предупреждение, то…

Пожалуй, Леонардов можно было заподозрить в родственной связи, потому что между ними имелось определенное внешнее сходство. Оба рослые и поджарые, с рыжевато-соломенными волосами и бледной веснушчатой кожей (участки наиболее обильной россыпи напоминали тени от облачков). А впрочем, о том, связаны они родственными узами или нет, парней никто не расспрашивал. Ни об этом, ни о чем-либо другом. Леонардов потому и держали, что они олицетворяли собой типаж людей, подвергать которых расспросам кажется неразумным. Говорили они редко, а если это делали, то голосами тихими и ненавязчивыми, противоречившими самому характеру обсуждаемой темы. Но вместе с тем у собеседника не возникало ни тени сомнения в искренности этих парней. Ходил слушок, что они геи, но на самом деле Леонарды были фактически всеядны. Интимность Уиллиса и Хардинга никогда не носила физического характера, однако в остальном каждый из них не упускал возможности себя побаловать. Они делились и пользовались женщинами и мужчинами – иногда порознь, иногда совместно. При этом объекты их вожделения подчинялись когда добровольно, а когда и нет.

Вокруг постепенно светлело, дождь ненадолго перестал. Уиллис с Хардингом – оба в одинаковых джинсах, черных рабочих ботинках и просторных синих рубахах – ехали в кабине грузовичка. Леонард номер один сидел за рулем, а Леонард номер два лениво покуривал сигаретку, поглядывая из окна. Их основной ролью в операции было следить за северным мостом и прилегающей к нему местностью, а также патрулировать внешнюю кольцевую дорогу лихагенских владений на случай, если у тех двоих каким-то чудом получится прорваться через первоначальный кордон.

Рядом с парнями стояли пушки, из которых они грохнули Лайнотта с Маршем. Остальные ухайдакали вторую пару нарушителей. Хардинг ощущал мрачное удовлетворение от того, что Бентона, несмотря на его протесты, в дело не взяли. Бентона Хардинг не любил: местный жлоб, и никогда ему выше плинтуса не скакнуть. Вообще, если по-правильному, то в Нью-Йорк следовало послать их с Уиллисом, а не Бентона с его тормозами, но Бентон корешился с Майклом Лихагеном, а сын старика дал ему шанс исправиться и доказать себя. Что ж, кое-что Бентон и вправду доказал, причем однозначно: что он конченый козел, и ничего более.

Покончив с нарушителями у мостов, насчет дальнейших вторжений Уиллис с Хардингом могли больше не беспокоиться, но они взяли на себя патрулирование внешней дороги – так, на всякий случай. Между тем мыслями парни переключились на другие дела. Как и ряд других работников Лихагена, Леонарды не могли взять в толк, почему им не разрешают до конца разобраться с теми двумя посягателями. Зачем поручать это кому-то постороннему, да еще и платить за это немалые деньги. До них не доходило, что у человека, прибывающего сюда довершить убийство, могут иметься на это личные причины.

От размышлений Хардинга отвлекло единственное слово, брошенное Уиллисом:

– Глянь.

Он глянул. Справа от дороги был припаркован здоровенный, как танк, внедорожник, рылом в их сторону. С обеих сторон там тянулись сосны, а на бревнышке возле внедорожника сидел какой-то детина. Сидел вольготно, вытянув перед собой ноги, и нажевывал, кажется, шоколадный батончик. А рядом стоял пакет с молоком. Впечатление такое, что этому бугаю все на свете по фигу. Уиллис с Хардингом не сговариваясь решили, что такое отношение надлежит исправить.

– Он это чё вообще? – подивился Уиллис.

– Давай спросим.

Метрах в пяти от внедорожника Леонарды остановились и вылезли из кабины, дробовики непринужденно держа на ремнях. Детина дружелюбно им кивнул.

– Как дела, парняги? – спросил он. – Утро вроде ничего, на божьей-то земле.

– Земля эта не божья, – поправил Уиллис, – а мистера Лихагена. Боженька и тот сюда не заглядывает без спросу.

– Да неужто? А чего-то следов не вижу.

– Не видишь? А ты приглядись. Вон они, там. «Частные владения» – считай что на каждом столбе прописано. Ты, видно, с грамотой не в ладах?

Детина отхватил от батончика очередной кус.

– М-м, – промычал он сквозь шоколад с орехами. – Мовет, они там были, да я не ваметил. – И, прожевав, добавил уже разборчивей: – Слишком, наверное, увлекся: небо разглядывал. Такая, знаете, красота.

И вправду: в прогалинах туч розовым, прозрачным, теплым золотом играло утреннее солнце – зрелище, пробуждающее поэзию в сердцах даже самых косноязычных людей, за исключением разве что Уиллиса с Хардингом.

– Ты давай убирай свою байду, – провещал Хардинг своим тихим, вкрадчиво-зловещим голосом.

– Никак не могу, ребята, – сокрушенно развел руками бугаина.

Голова Хардинга повернулась чуть вбок, и он остро, по-птичьи посмотрел на незнакомца, как, должно быть, грач смотрит на червяка у себя под лапой.

– Ты меня, наверно, не расслышал? – спросил он.

– Да-да, наверное, не расслышал, – поспешно кивнул бугай. – Сказано как-то тихо. Надо бы громче, в полный голос. А то человеку бывает сложно мобилизовать внимание, когда другой что-то там шепчет себе под нос. – Он сделал глубокий вдох, а когда заговорил, голос из него рванулся зычно, громко: – Надо, чтобы в легких скопился воздух, и тогда слова полетят на силе ветра!

Батончик наглец дожевал, свернул обертку и аккуратно сунул в карман куртки. Затем потянулся было к пакету с молоком, но подошедший Хардинг пакет отпнул.

– Ой, а я так хотел допить, – обиженным голосом сказал бугаина. – Специально берег.

– Я тебе еще раз говорю, – уже в полный голос сказал Хардинг. – Мотай отсюда вместе со своим грузовиком.

– Так я ж сказал, что не могу.

Уиллис с Хардингом угрожающе подступали. Детина не двигался. Уиллис взмахом приклада кокнул правый подфарник внедорожника.

– Эй-эй, осторожней! – встревожился детина.

Уиллис его проигнорировал, то же самое проделав и с левой фарой.

– Убирай на хрен бандуру, – рыкнул Хардинг.

– Да я бы хотел, правда хотел бы, но никак не могу на это пойти.

– Не можешь?

Хардинг вогнал в ствол патрон, приставил дробовик к плечу и пальнул. Лобовое стекло осыпалось хрустальным дождем. Пострадала и кожаная обивка сиденья.

Детина всплеснул руками. На его лице было горестное удивление, а вот боязни не наблюдалось.

– Эх, парни-парни, – с плаксивым укором сказал он. – Ну зачем было это делать, а? Ну совсем ведь незачем. Такая ласточка красивая. Свои-то небось машины бережете, красоту цените. Это же вопрос… – он отчаянно искал нужное слово, – эстетики!