— И вот, прежде чем к Клэю кто-то подступается с детальными расспросами обо всем этом, он вдруг берет и исчезает?

— Гм. О большинстве случаев стало известно уже после его исчезновения, — сказал Кристиан. — А так вы правы. Проблема в том, что мы вынуждены сами дожидаться поступления подобных случаев, а не разыскивать этих детей своими силами. Есть еще такие важные нюансы, как конфиденциальность пациента, опечатанные архивы, да что там, даже естественное рассредоточение семей и детей, которое происходит со временем. Все те дети, о которых я вам рассказал, выросли; самым юным сейчас лет, наверное, под двадцать — с учетом того, что на момент заявленного насилия им было от девяти до пятнадцати. Иными словами, нельзя вот так взять и дать объявление в газету: «Лица, пострадавшие от насильников в птичьих масках, просим вас собраться там-то и там-то». Так не делается, да и не бывает.

— А нет подозрений, что одним из насильников мог быть непосредственно Клэй?

Кристиан протяжно вздохнул.

— Большой вопрос, не так ли? Слухи, разумеется, ходили, но вы когда-нибудь видели Дэниела Клэя?

— Нет.

— В нем росту было два метра, никак не меньше. И худоба. Такого сложно спутать. Когда мы повторно рассматривали те дела, ни один из ребят не описал своих предполагаемых насильников хотя бы приблизительно как Дэниела Клэя.

— Ну так, может, это просто совпадение, что некоторые из тех ребят были его пациентами?

— Конечно, все может быть. Он был известен именно тем, что занимался детьми, прошедшими предположительно через сексуальное насилие. При соответствующей убежденности можно упирать как раз на то, что те дети потому и оказались мишенями надругательства, что были его пациентами. Может, кто-то из смежных профессий, тоже связанных с детьми, мог случайно или нарочно проронить какие-то детали, хотя, по нашим собственным данным, таких утечек не было. Все это, впрочем, предположение.

— У вас нет никаких мыслей, где эти дети могут быть сейчас?

— Ну, может, некоторые. Подробностей сообщить я не могу, извините. Могу разве что дать детали их заявлений без указания имен, но это вам ничего особо не даст помимо того, что вы уже знаете.

— Был бы признателен.

Доктор отвел меня обратно в приемный зал, а сам возвратился к себе в кабинет. Минут через двадцать он вернулся с небольшой стопкой распечатанных листов.

— Боюсь, это все, что я могу вам дать.

Я поблагодарил его и за распечатки, и за потраченное время. Он сказал, что при необходимости ему можно звонить, и дал свой домашний телефон.

— Доктор Кристиан, — спросил я напоследок, — как вы думаете, Дэниел Клэй мертв?

— Если он в чем-то был замешан — а мне на этот счет сказать нечего, — то ему вряд ли хотелось бы лицезреть позор, крах своей карьеры и тюремное заключение. Пусть мы с ним во многом не сходились, но он был гордым, в прямом смысле слова культурным человеком. В тогдашних обстоятельствах он вполне мог наложить на себя руки. С другой стороны, если он не был ни к чему причастен, то зачем вообще бежать? Возможно, те два события — внезапно всплывшие откровения насчет предполагаемых изнасилований и исчезновение Клэя — совершенно меж собой не связаны, и мы почем зря порочим репутацию безвинного человека. Я просто не знаю. Странно все-таки, что никаких следов исчезновения Дэниела Клэя до сих пор не нашлось. Я работаю лишь с доступной мне информацией, не более, и из того, чем я располагаю, напрашивается вывод, что Клэй все-таки мертв. Тогда вопрос в том, ушел ли он из жизни сам или кто-то его ее лишил?

Я оставил «Мидлейк центр» и поехал домой. У себя за кухонным столом я прочел выдержки из дел, которые дал мне доктор Кристиан. Как он и говорил, к его рассказу они мало что добавляли, кроме глухого отчаяния от мысли, что взрослые способны проделывать с детьми. Описания тел насильников были нечеткие, особенно учитывая то, что в ряде случаев детям во время развратных действий завязывали глаза или травмировали так, что своих мучителей они, когда приходили в себя, не могли и припомнить. Но в одном Кристиан был прав: ни одно из описаний не соответствовало внешности Дэниела Клэя.

Управившись с этим, я пошел гулять с Уолтером. За истекший год он очень окреп и вырос, даже по меркам своего собачьего возраста. Игривости в нем поубавилось, он стал степеннее и пусть немного, но все же напоминал своих предков, больших охотничьих собак первых фермеров и поселенцев Скарборо. Дед однажды рассказывал мне, как в доме у местного охотника остановился на ночлег бродячий циркач, который вез с собой на восток льва в клетке. Мужчины подвыпили, и охотник предложил стравить одну из своих собак с этим самым львом; ставка для зрителей была бочонок рома. Циркач согласился, и назавтра на глазах у собравшихся горожан пса запустили в клетку со львом. После первого же взгляда на льва пес, прыгнув, вцепился ему в горло, повалил на спину и начал драть. Циркач тогда вмешался и смог, заплатив охотнику за бочонок рома и дав еще полсотни долларов, пристрелить в клетке собаку, пока та не разорвала льва в клочья. Уолтер, может, со львом бы и не справился, но он был моим псом, и я его любил. Когда я по нескольку дней кряду бывал в отъезде, за ним присматривали мои соседи Джонсоны, Боб и Шерли. Уолтер против этого не возражал. Он по-прежнему мог разгуливать по своей территории, а они его всячески баловали. Оба были на пенсии, своей собаки у них не было, и Боб с удовольствием брал Уолтера с собой на прогулку. Таким образом, в выигрыше были все.

Вот мы добрались до Ферри-Бич. Уже стемнело, но я хотел подышать воздухом. На моих глазах Уолтер, осмотрительно сунув лапу в воду, тут же ее выдернул. Укоризненно гавкнув, он посмотрел на меня, будто я мог что-нибудь сделать — скажем, нагреть море до такой температуры, чтобы он мог искупнуться. Уолтер завилял хвостом… и тут шерсть у него на загривке вздыбилась. Застыв, он смотрел куда-то мимо меня. Губы его топорщились, обнажая острые белые зубы. Из горла шел низкий утробный рык.

Я обернулся. Среди деревьев стоял человек. Смотри я на него прямо, со своего места я бы, пожалуй, различил лишь ветви и гуляющую рябь лунного света; более отчетливо он проступал, если смотреть на него боковым зрением или вообще чуть в сторону. Тем не менее он там стоял. Свидетельством тому была реакция Уолтера, к тому же я все еще помнил события прошлой ночи: что-то невнятно увиденное мной на краю леса и тут же исчезнувшее; призрачно шепчущий из теней детский голос; слова, начертанные на пыльном оконном полотне.

Полые Люди.

Оружия со мной не было. «Кольт» после поездки к доктору Кристиану остался в машине, а перед прогулкой с Уолтером я его оттуда не вытащил; «смит-вессон» лежал у меня в спальне. Сейчас мне хотя бы один из тех стволов, а еще лучше сразу два.

— Как дела? — окликнул я, приветственно подняв руку.

Человек не двинулся. Пальто у него было грязно-рыжего цвета, так что смешивалось с тенями и песчаной почвой. Лицо проглядывало лишь местами: призрачно-бледная щека, белые лоб и подбородок. Рот и глаза — черные округлые впадины с морщинами вокруг губ и глазниц, как будто кожа в этих местах пожухла и ссохлась. Я сделал осторожный шаг в его сторону; Уолтер двигался рядом. При этом я пытался разглядеть человека, который с каждым моим шагом отступал в деревья, облекаясь темнотой.

И вот он исчез окончательно. Рык Уолтера прекратился. Он приблизился к месту, где недавно стояла фигура, и обнюхал там землю. Запах ему определенно не понравился, судя по тому, как он сморщил нос и провел языком по губам, словно пытаясь избавиться от чего-то неприятного. Я шаг за шагом прошел пролесок до самой его границы, но так никого и не заметил. И мотора никто не заводил. Тишина и покой.

От берега мы направились к дому, при этом Уолтер всю дорогу жался ко мне, приостанавливаясь лишь с тем, чтобы вглядеться в деревья слева от нас. Зубы его были чуть оскалены, как будто он выжидал приближения какой-то покуда еще неведомой угрозы.