— Мистер Паркер? — спросила она.

— Мисс Клэй.

— Извините за задержку. Там на мосту кто-то стукнулся, все движение притормозили.

Ребекка Клэй звонила мне позавчера с вопросом, не могу ли я помочь ей сладить с одной проблемой. Дело в том, что за ней следят, ходят по пятам — жить можно, но ситуация, сами понимаете, малоприятная. От полиции толку никакого: тот человек словно нюхом чувствует их приближение, и, как бы тихо они по ее вызову ни подкрадывались к дому, тот тип всякий раз исчезал.

Надо сказать, что все это время я загружал себя работой по максимуму, отчасти для того, чтобы мириться с отсутствием Рейчел и Сэм. Мы вот уже месяцев девять жили то вместе, то порознь. Непонятно даже, как все у нас могло так удручающе быстро пойти по нисходящей. Ощущение такое, что вот еще минуту назад они находились со мной и дом был полон их звуков, запахов, и вдруг они взяли и перенеслись к родителям Рейчел. Хотя все, разумеется, обстояло иначе. Оглядываясь назад, я видел каждый поворот этой нашей дороги, каждый ее ухаб и занос, что вынесли нас туда, где мы находились теперь. Характер все это носило якобы временный, чтобы у каждого из нас была возможность все взвесить и, ненадолго отдалившись, наедине с самим собой осмыслить, что именно в том, с кем мы делили свою жизнь, важно настолько, что мириться с его отсутствием нельзя. Но то-то и оно, что на самом деле подобные вещи имеют характер не временный. Существует разделенность, происходит разрыв, и, как потом ни приспосабливайся, ни начинай все заново, сам факт, что имела место размолвка, так и не забывается. И в конечном итоге не прощается. И пусть здесь в чем-то была ее вина, но не в такой уж степени. Хотя и не моя, по крайней мере не стопроцентно. Рейчел надо было определиться с выбором, так же как и мне, но ее выбор зависел от моего решения. И в конце концов я отпустил их обеих, жену и дочку, надеясь, правда, что они вернутся. Мы по-прежнему заочно общались, и Сэм я мог видеть когда захочу, — только то, что они находились в Вермонте, делало это слегка затруднительным. Но дело не в расстояниях. С приездом я не спешил, и не потому даже, что не хотел усложнять и без того непростую нашу ситуацию. Осторожничал я потому, что по-прежнему считал: есть люди, которые могут причинить им вред, с тем чтобы добраться до меня. Вот, видимо, почему я и позволил им уехать. Теперь уж не упомнишь. Тот год выдался… трудным. Я сильно по ним скучал и вместе с тем не знал, как, каким образом вернуть их обратно в мою жизнь или же научиться жить в их отсутствие. Их уход оставил в моем существовании пустоту, которую теперь пытались заполнить другие, те, кто дожидался в затенении.

Мои первые жена и дочь.

Я заказал Ребекке Клэй кофе. Ее между тем высвечивал луч утреннего света, безжалостно выдавая темные круги под глазами, морщины и проседи, перед которыми бессильна оказалась краска. Быть может, виной им частично был тот самый, по ее утверждению, преследователь, но в целом происхождение у них явно иное, более давнее. Эту женщину до срока старили жизненные треволнения. Из того, как в спешке, небрежно и густо была наложена ее косметика, напрашивался вывод, что передо мной сидит женщина, которая не любит глядеть на себя в зеркало, а тот, кто на нее оттуда при этом смотрит, не вызывает у нее симпатии.

— Что-то я этого местечка не припомню, — призналась она. — Портленд за последние годы так изменился — странно даже, что оно вообще уцелело.

Она была не так чтобы далека от истины. Город в самом деле менялся, и лишь старые, наиболее причудливые пережитки его прошлого исхитрялись каким-то образом выживать: букинистические лавки, парикмахерские; бары, где меню издавна не меняется из-за того, что еда там была хороша всегда, с самого начала. Потому-то, в сущности, выжил и «Иллюминатор». Те, кому он известен, его ценили, а потому, насколько могли, делали так, чтобы часть их доходов, неважно какая, отходила ему.

Принесли кофе. Ребекка добавила сахар и бесконечно долго его размешивала.

— Мисс Клэй, чем могу вам служить?

Помешивание прекратилось; женщина заговорила, довольная тем, что разговор начала все же не она:

— Как я вам уже сказала тогда по телефону… Меня беспокоит один человек.

— Беспокоит каким образом?

— Слоняется вокруг моего дома. Я живу возле Уиллард-Бич. Во Фрипорте я тоже его видела. И еще — когда делала покупки в торговом центре.

— Он был в машине или шел пешком?

— Пешком.

— Он проникал на ваш участок?

— Нет.

— Угрожал вам или как-то физически задел, оскорбил?

— Нет.

— Сколько это уже длится?

— Примерно неделю с небольшим.

— Он с вами заговаривал?

— Только раз, два дня назад.

— И о чем?

— Сказал, что разыскивает моего отца. Мы с дочерью живем сейчас в его старом доме. Он сказал, у них с отцом было какое-то там дело.

— И что вы на это ответили?

— Я сказала, что отца не видела вот уж сколько лет. И что, судя по всему, его нет в живых. Это, между прочим, с начала этого года закреплено документально. Я не хотела, но нам с дочерью, увы, было необходимо, чтобы в этом вопросе наконец была поставлена какая-то точка.

— Расскажите мне о вашем отце.

— Он был детским психиатром, очень неплохим. Иногда он работал и с взрослыми: как правило, они в детстве переживали какую-то травму и чувствовали, что он может им помочь как-то ее изжить. Но вот жизнь у него пошла наперекосяк. Началось все это с рассмотрения одного запутанного дела: некоего человека в ходе спора об опекунстве обвинили в жестоком обращении с сыном. Мой отец счел, что обвинения не беспочвенны, и на основе его выводов опека была передана матери. Но сын впоследствии свои показания поменял и заявил, что они были сделаны по наущению матери. Хотя отцу помочь было уже нельзя: про те обвинения просочился слух, скорей всего не без участия матери. Отец потерял работу, а затем еще и был жестоко избит в баре какими-то людьми. Кончилось тем, что он у себя в комнате застрелился. Мой отец принял это близко к сердцу, к тому же пошли претензии к тому, как он проводил первоначальные опросы того мальчика. Лицензионная комиссия жалобы отклонила, но после этого моего отца перестали привлекать как эксперта к подобным делам. Думаю, это лишило его уверенности в себе.

— Когда это произошло?

— Лет шесть назад, может, чуть больше. После этого все пошло еще хуже. — Женщина покачала головой, словно не веря собственной памяти. — Я вот рассказываю, а сама диву даюсь, насколько безумно все это звучит. Просто бред какой-то. — Она огляделась, желая удостовериться, что никто не слышит, и все равно слегка пригасила голос. — Выяснилось, что некоторые из пациентов моего отца подвергались действиям сексуального характера со стороны группы лиц, и снова последовали вопросы насчет методов моего отца и вообще его профпригодности. Во всем он винил только себя. Другие ему в этом помогали. В конце концов лицензионная комиссия вызвала его на неформальную встречу, первую по счету, обсудить всю эту ситуацию. Но отец на встречу не явился. Он поехал в Норт Вудз, бросил там на окраине леса машину, и с той самой поры его никто не видел и не слышал. Полиция искала, но следов так и не нашла. Это было в девяносто девятом году, в конце сентября.

Клэй. Ребекка Клэй.

— Вы дочь Дэниела Клэя?

Она кивнула. В ее лице что-то мелькнуло — невольный спазм, что-то вроде нервного тика. О Дэниеле Клэе я краем уха слышал. Портленд — место компактное, город-то он только на словах. Истории о людях вроде Дэниела Клэя имеют свойство задерживаться в коллективной памяти. С деталями я толком знаком не был, но, как и все, слышал различные сплетни. Историю исчезновения отца Ребекка представила исключительно в общих чертах, и не ее вина в том, что она вынуждена утаивать остальное: шепоток, что доктор Дэниел Клэй мог быть в курсе насчет того, что делают исподтишка кое с кем из его маленьких пациентов, а может, он и вовсе состоял с педофилами в сговоре или даже в тех изнасилованиях участвовал. На этот счет проводилось какое-то расследование, но материалы у него из офиса оказались изъяты, а конфиденциальный характер его профессии делал затруднительными какие-либо зацепки. К тому же отсутствовали сколь-либо веские против него улики, что, впрочем, не останавливало среди людей пересуды, да и произвольные выводы тоже.