Мне кажется, что я шла целую вечность, когда я добираюсь до места, где мы видели дерево андироба. Я пытаюсь вспомнить, как выглядели его листья. Возможно, длинные и овальные. Я оборачиваюсь, ища дерево с овальными листьями. Я вижу деревья с круглыми листьями, звездообразными листьями, шипами и вообще без листьев. Но никаких овальных. Я хожу кругами, пока не замечаю одно с листьями, которые ближе к овалу, чем что-либо еще. Я срезаю несколько пригоршней листьев, а потом понимаю, что не взяла с собой ничего, куда их можно положить. Блестяще, Эйми. Просто великолепно. Я оттягиваю край своей футболки и кладу в нее листья. Не отрывая глаз от листьев, стараясь ни одного не уронить, я возвращаюсь к самолету. Я на полпути к самолету, когда слышу рычание. Животные боятся огня, напоминаю я себе. Со мной все будет в порядке. Но свет от моего факела значительно слабее. Я поднимаю взгляд от листьев к факелу и спотыкаюсь.

Пламя.

Оно почти исчезло. Я помню, как Тристан говорил мне, что такой факел продержится десять или пятнадцать минут. Меня не было дольше этого. Мои ноги рванулись вперед в тот же момент, когда меня охватила паника. Я бегу быстрее, чем когда-либо, в ужасе от того, что потеряю листья, но еще больше боясь, что пламя исчезнет, и я не найду дороги назад. Боль пронзает мои икры от усилий, ветки царапают мои щеки, когда я двигаюсь быстрее. Свет гаснет до того, как самолет появляется в поле зрения, но я почти на месте, поэтому продолжаю бежать, спотыкаясь, падая, поднимаясь, а затем снова бегу, пока не нахожу вход в нашем импровизированном заборе. Я не останавливаюсь, пока не добираюсь до лестницы. Я роняю бесполезный факел и хватаюсь за лестницу, чтобы удержаться на ногах. Я дрожу как осиновый лист, изо всех сил борясь с желанием упасть в обморок. Я не смотрю на футболку, которую сжимаю в руках, опасаясь, что, возможно, действительно потеряла все листья. Когда я больше не могу откладывать правду, я смотрю вниз и вздыхаю с облегчением. Я потеряла много листьев, но их осталось достаточно, чтобы, надеюсь, помочь. Я хватаю одну из корзин с водой. Если его лихорадка не спадет, ему нужно будет постоянно пить воду.

Тристану еще хуже. Гораздо хуже. Он бледен и весь в поту. Несмотря на это, он улыбается, когда видит меня.

— Я беспокоился, что с тобой что-то случилось.

— Как ты еще находишь в себе силы беспокоиться обо мне? — говорю я, наполняя нашу банку содовой водой и помогая ему пить. Мои пальцы касаются его щеки. Он весь горит.

Выпив всю банку, он говорит:

— Ты не единственная, кто не хочет остаться одной в этом месте.

Я краснею, вспоминая свой бесчувственный комментарий ранее, страх переполняет меня, когда он снова ухмыляется. Тот факт, что он усиливает юмор в своем голосе, означает, что он не только выглядит, но и чувствует себя хуже. Я показываю ему листья.

— Да, это те, которые я имел в виду, — говорит он.

— Позволь мне приложить их к укусам.

Я делаю все, что не вырвать, когда снимаю с него рубашку, наношу еще немного крема от насекомых, а затем прикрываю его спину листьями. Я не очень оптимистично настроена, но стараюсь этого не показывать.

Тристан продолжает говорить, пока я погружаю одну из своих футболок в воду и кладу ему на лоб в качестве компресса. Поскольку вода не холодная, это не помогает сбить температуру, но, похоже, делает ее для него более терпимой. Его слова звучат все тише, пока не превращаются почти в шепот, и мне приходится напрячь слух, чтобы понять его.

— Помоги мне вернуться в кабину, — шепчет он.

— Ты с ума сошел? Я никуда тебя не буде перетаскивать. Ты останешься прямо здесь. Я буду продолжать делать тебе компресы.

— Нет… я

— Шшш. Не спорь. Ты будешь спать здесь.

Я смачиваю футболку в воде и на этот раз также провожу по его рукам и груди, потому что все его тело горит. Он настаивает на том, чтобы вернуться в кабину, но лихорадка берет верх над ним, и он засыпает, положив голову мне на колени. Ужасная мысль пробивается в мой разум. Что, если он не проснется? Что тогда? Я качаю головой, пытаясь прогнать эту мысль. Я оглядываюсь вокруг в поисках чего-нибудь еще, о чем можно было бы подумать. Мои икры обеспечивают желанное, хотя и поверхностное отвлечение. Поскольку наши ежедневные задачи — это постоянная тренировка, мое тело немного изменилось. Тот факт, что наша пища очень богата белком, также вносит свой вклад. Мои икры и руки стали сильнее, чем раньше, хотя я не могу сказать, что они мне нравятся. Они выглядят громоздкими. Тело Тристана также претерпело аналогичные изменения, но мышцы на нем выглядят хорошо. Они заставляют его выглядеть сильным, непобедимым. И все же, когда он лежит здесь с закрытыми глазами, вся его энергия иссякла, он выглядит побежденным. Его тело так легкко поддавалось болезни. Когда я вижу его таким, трудно поверить, что он тот же самый человек, который каждый день отваживается ходить в лес только с ножом — который, кажется, не знает страха. Теперь он слаб. Уязвим.

Это странно — почти как вторжение — когда он со мной в салоне. Я привыкла к тому, что это мое место. Это несправедливо, поскольку кабина пилота такая маленькая.

Я ерзаю на своем сиденье, окуная тряпку в воду, когда Тристан начинает бормотать. Сначала мне кажется, что он пытается мне что-то сказать, но потом я понимаю, что он все еще спит. Его бормотание становится громче, и он начинает вертеться, его пальцы ощупывают и царапают сиденье. Из его бессвязных вздохов я различаю слова "беги" и "прости". Я пытаюсь встряхнуть его, чтобы он очнулся от кошмара, и когда моя рука касается его груди, его глаза распахиваются. Они расфокусированы, но глубоко за их замешательством кроется нечто такое, что сбивает меня с толку. Ужас. Как взгляд загнанного зверя. Я хочу как-то утешить его, сказать ему, что это просто кошмар; с ним все в порядке, и я позабочусь о нем. Хотела бы я найти способ заставить его чувствовать себя в безопасности, как это делает он, когда мы в дикой природе. Но прежде чем я успеваю что-либо сделать, он хватает меня за руку.

— Не отпускай, — бормочет он, снова закрыв глаза.

— Не буду, — отвечаю я, окаменев. Он расслабляется, все еще бормоча какую-то тарабарщину. По крайней мере, он больше не выворачивается. Каждый раз, когда я пытаюсь пошевелить рукой, чтобы стряхнуть онемение, его сотрясает спазм, и его бормотание усиливается, поэтому я стараюсь не убирать ее. Даже при том, что она кажется ТАКОЙ онемевшей, что я боюсь, что она может отвалиться. Не имеет значения. Я сделаю все, чтобы облегчить его отчаяние. Осознание того, насколько важны для меня его благополучие и счастье, ошеломляет меня. Я никогда не чувствовала себя такой отчаянно нужной и не видела, чтобы кого-то так пугал кошмар.

Должно быть, из-за лихорадки ему снятся кошмары.

Или?

Я помню, как он хотел, чтобы я отвела его обратно в кабину пилота. Как он настоял на том, чтобы спать там с тех пор, как мы разбились, хотя для него здесь достаточно места. Как он каждую ночь закрывал дверь в кабину пилота. Неужели он проходит через это каждую ночь? Не поэтому ли он ищет уединения? То, что скрывается за его веками, пугает его, это точно. Я дрожу.

Что может напугать этого человека, которому даже не страшно в тропическом лесу?

Несмотря на то, что я сплю не более двух часов, утром я чувствую себя бодрой. Лихорадка Тристана спадает. Сомневаясь, что мои компрессы чем-то помогли, я проверяю листья, пока он еще спит. Понятия не имею, сработали ли они, но его спина выглядит намного лучше, чем вчера. Я кладу свежие листья на укусы и даю ему поспать, пока я выхожу из самолета и начинаю повседневную рутину с сигнального огня и поиска яиц.

Глава 12

Тристан

Я ненадолго просыпаюсь. Сначала я думаю, что боль в спине разбудила меня, но это не так. Потом я понимаю причину. Это отсутствие боли. Прежде чем я снова засыпаю, я признаю, что прошлой ночью, впервые за многие годы, я обрел покой во сне. Я знаю, что привело к этому. Вернее, кто его принес.