— Я не заболею. Поцелуй меня, Тристан. Только так со мной все будет в порядке.

Я растворяюсь в тепле его губ и слабости его тела, когда он нежно целует меня, хотя это больше похоже на прощание с тысячами поцелуев, которые никогда не будут нашими. Я целую его снова и снова, надеясь заразиться его болезнью. Надеясь, что то, что помешает ему открыть глаза и вздохнуть завтра утром, заберет и меня. Может быть, его болезнь не от комаров, а от чего-то, что он действительно может передать мне.

Я надеюсь, что это так.

Позже я кладу голову ему на грудь, и никто из нас не произносит ни слова. Звук боли заполняет тишину. Он менее интенсивен, чем раньше, и я думаю, что знаю почему. Теперь страх парализует боль. Я помню силу страха перед неизвестным. Я помню, как ждала, скорчившись на своей кровати, новостей о своих родителях после того, как узнала, что революция началась. Мне нужно было выяснить, все ли с ними в порядке. Это приводило меня в ужас, когда я представляла сценарий за сценарием. Я хотела знать, что с ними случилось. Живы ли они еще. Я думала, что нет ничего хуже неопределенности.

Но боль от их потери была в миллион раз сильнее.

Хотела бы я вложить в Тристана частичку своей жизни. Может быть, это дало бы ему несколько часов, несколько дней. Поскольку я никак не могу этого сделать, я лелею надежду, что моя собственная жизнь утечет из меня в то же самое время, когда она покинет его. Люди постоянно входят и уходят из твоей жизни; я поняла это давным-давно. Но я также узнала, что их потеря заставляет вас чувствовать себя легкими и бессмысленными, как ветер, но в то же время все ваше существование имеет невыносимый вес. Когда они уходят, они пробивают дыру в твоем существовании, и ты больше никогда не чувствуешь себя полноценным. Воспоминания, которые они оставили тебе, превращаются в тени. Вы всегда носите их с собой, но они никогда не бывают целыми, и вы никогда не сможете прикоснуться к ним. Я жила в окружении теней с тех пор, как умерли мои родители. Я не могу жить в мире, где Тристан тоже станет тенью. Без человека, который научил меня, каково это — быть целостной, я сама стану тенью. Как повезло быть тем, кто уходит, а не тем, кто остается позади.

Все рушится внутри меня, когда сон наконец одолевает его, и он закрывает глаза. С каждым вздохом и каждым ударом сердца он ускользает все дальше от меня. Все, на что я могу надеяться, — это еще один вдох, еще одно сердцебиение. Поэтому я остаюсь сидеть рядо с ним, слушая, впитывая каждое биение сердца.

Моя последняя мысль перед тем, как заснуть, это то, что я не услышу его последнего сердцебиения.

Глава 27

Эйми

Мне снится поляна, залитая светом, с Тристаном, здоровым и улыбающимся, зовущим меня по имени.

— Эйми.

Снова и снова. Я не открываю глаза, слишком напуганная реальностью, где меня не ждет ничего, кроме темноты и тишины. И никакого Тристана, потому что, хотя прошлой ночью жар его лихорадочного тела обжигал меня, вокруг меня больше нет тепла, хотя я заснула в его объятиях.

Именно тогда я понимаю, что его больше нет рядом со мной, но он действительно зовет меня по имени.

— Эйми.

Я сажусь, открывая глаза. В тусклом свете я вижу Тристана, стоящего возле корзины с водой. Я бросаюсь к нему. Не в силах произнести связное предложение, я обнимаю его, прижимаюсь ухом к его груди, жаждая услышать биение его сердца. Каждый мускул в моем теле расслабляется, когда его ритмичные удары достигают меня, каждый из которых драгоценнее предыдущего. Я начинаю рыдать, когда осознаю, как близка я была к тому, чтобы никогда больше не услышать его сердцебиения.

— Все в порядке, Эйми. Я в порядке. Я чувствую себя лучше.

Я просто цепляюсь за него, рыдая.

— У тебя нет жара, — говорю я, беря себя в руки.

— По-видимому, так.

— Тебя все еще тошнит?

— Нет, просто проголодался.

— Лихорадка… она вернется?

— Трудно сказать.

Он пожимает плечами.

— Понятия не имею, какая у меня была болезнь — я предполагаю, что она была вызвана вирусом, передаваемым комарами. У меня может быть рецидив, или теперь я могу быть невосприимчив к той болезни, что у меня была. Ты хорошо себя чувствуешь?

Я киваю, сияя.

— Я просто хочу остаться в твоих объятиях на очень долгое время.

Этим я и занимаюсь.

Болезнь, возможно, и даровала нам милосердие, но вот лес этого не сделал. Когда мы высвобождаемся из объятий друг друга и выходим из самолета, мы видим, что все разгромлено. В заборе множество дыр. Примитивные убежища, которые мы с Тристаном построили для практики, лежат в руинах, на них видны следы работы клыков и когтей. Это было делом рук не одного ягуара.

Мать и ее оставшиеся детеныши устроили на нас охоту.

Тот факт, что мы убили одного из детенышей, больше не кажется победой теперь, когда остальная часть стаи нападает на нас.

— Мы готовимся два дня, — говорит Тристан.

— И затем уходим.

Я не спорю, хотя он слаб, и я бы хотела, чтобы он был в отличной форме, когда мы отправимся в путь. Мы не можем позволить себе больше ждать.

— А до этого убедись, что ты всегда носишь свой лук с собой. И оставайся в поле моего зрения.

С внутренней части забора нет ягуара, но я не чувствую себя в безопасности. Я содрогаюсь… они могут быть по другую сторону забора. Как нам удастся уйти, когда стая окружит нас, готовясь напасть, я не знаю. Тристан хочет смешать немного накопленного животного жира с кровью и намазать его на свежевыловленное животное. Он планирует использовать это в качестве приманки и выбросить как можно дальше за забор, надеясь, что запах заманит ягуаров достаточно надолго, чтобы дать нам время убежать. Я не уверена, что это сработает.

Я не очень продуктивно готовлюсь, потому что каждые несколько минут поглядываю на Тристана, боясь, что он снова заболеет. Через несколько месяцев после начала новых отношений мои друзья часто задавались вопросом, было ли то, что они чувствовали к парню, с которым встречались, любовью. Они спрашивали меня, как можно определить (как будто я была каким-то специалистом по отношениям), действительно ли он тот самый. Тогда я была в неведении относительно ответа, но теперь я в курсе. Вы чувствуете себя целым и удивляетесь, как вы могли раньше думать, что вы были чем-то целым. Это ощущение, которое наполняет каждую пору, каждую клеточку разрушительной, почти взрывной энергией. Как петли тумана после дождя в лесу — оно повсюду.

Но вокруг бродит и другое чувство. Страх. Террор. Потерять его и это чувство завершенности. Здесь, в тропическом лесу, где опасности подстерегают на каждом шагу, этот страх преследует меня. Тем более сейчас, после его болезни.

Любовь оказывает влияние, как мало что другое: наделяет вас счастьем и в то же время лишает вас всякой власти, делая вас пленником страха.

Уже далеко за полдень, когда Тристан кричит:

— Эйми.

Я оборачиваюсь, у меня в животе уже образуется пустота. Но Тристан, насколько я могу судить, не встревожен и не напуган. Он смотрит на что-то высоко над нами вдалеке. Я в замешательстве следую за его взглядом. Навес, густой, как всегда, похоже, таит в себе не больше угроз, чем обычно. Я сосредоточенно щурю глаза. А потом вдалеке, где кроны деревьев реже, я вижу то же самое, что видит Тристан.

Это не угроза.

Это надежда.

В виде густого черного дыма, поднимающегося клубами в небо. Эйфория, которую я не помню, чтобы испытывала месяцами, годами, возможно, вообще, поднимается откуда-то из глубины меня, густая и яростная, как клубы черного дыма, от которых я не могу оторвать глаз.

— Что это значит? Там есть спасательная команда? — спрашиваю я.

— Мы узнаем это через секунду.

Тристан шагает к самолету.

— Куда ты идешь?

— Чтобы забрать несколько осколков зеркала, которые я взял из ванной сразу после аварии. Я могу использовать их, чтобы отражать солнечный свет и посылать им сигналы. Посторожи, пока я их достану.