Выражение лица Тристана проясняется, и я понимаю, что это то, что сильно его тяготило.

— Это была частая тема для обсуждения среди сотрудников особняка Мура, — говорит он, когда мы выходим из самолета.

— Какая?

— Что вы двое больше походили на лучших друзей; между вами не было искры.

Я охаю.

— Откуда тебе знать, о чем говорили сотрудники особняка? Ты работаешь на Криса, а не на его родителей.

Он приподнимает бровь.

— Я несколько раз отвозил тебя в особняк и ждал тебя там, пока ты не закончишь свои дела. Это давало Мэгги и остальным сотрудникам достаточно времени, чтобы ввести меня в курс… всего.

— Люди говорили о нас?

— Да… Мэгги сказала, что всегда думала о вас как о брате и сестре, не ожидала, что вы двое будете парой.

— Жаль, что Мэгги мне этого не говорила.

Многие люди говорили мне это, но Мэгги — это та, к кому я прислушиваюсь, потому что она вырастила Криса и меня. Интересно, говорила ли она когда-нибудь Крису? Интересно, появились ли у него сомнения, когда его друзья сказали ему то, что сказали мне мои друзья: что мы, кажется, любим друг друга как брат и сестра. И больше всего мне интересно, не нашел ли он за те месяцы, что меня не было, кого-нибудь другого.

Я молюсь, чтобы он это сделал.

— Вокруг летает много птиц.

Я указываю на небо, когда Тристан натягивает тетиву лука, показывая, что он может стрелять. Застенчивые солнечные лучи украшают деревья гирляндами, делая зелень такой яркой, что они отражаются от блестящей текстуры. Клочья света висят на нижних ветвях, направляя наши шаги, когда мы выходим на улицу.

— Нам не придется долго ждать нашей еды. Используй свой идеальный прицел на одной из этих ничего не подозревающих птиц, а затем, пока я ее готовлю, ты сможешь избавиться от тела ягуара.

Тристан ухмыляется, глядя вверх на множество птиц.

— Похоже, нам сегодня везет.

Глава 26

Эйми

Но остатки нашей удачи испаряются менее чем через две недели. Недели, в течение которых мы блаженно падаем в объятия друг друга каждую ночь. Я люблю его с ослепительной силой, которая растет с каждым днем. Я никогда не знала, что любовь может быть такой. Но я полагаю, что это происходит только тогда, когда вы соединяетесь на таком глубоком и мощном уровне, что все, что было до этого, теряет смысл. Связь, построенная как на произнесенных, так и на невысказанных словах.

В течение этих недель мы сражаемся с джунглями при дневном свете. Похоже, они более чем когда-либо полны решимости победить нас. Каждый день в заборе появляются свежие дыры, а наши корзины с водой и запас дров каждую ночь разбиваются вдребезги — все признаки того, что у самки ягуара больше одного детеныша, которого мы убили. Судя по отпечаткам лап, у нее есть еще трое других. Однако в конце туннеля есть свет. Вода отступила до уровня, когда мы почти можем пройти по ней, и Тристан начал строить серьезные планы относительно нашего похода в дикую природу в поисках цивилизации. Мы прекращаем наш ежедневный обмен стихами. Выживание требует нашего полного внимания. Каждую свободную минуту мы проводим мозговой штурм о потенциальных опасностях на обратном пути и о том, что мы можем сделать, чтобы подготовиться к ним. Мы практикуемся в строительстве базовых убежищ. Нам повезло с самолетом, но когда мы начнем наше странствие, нам придется каждую ночь строить убежище, достаточно прочное, чтобы защитить нас от зверей. Мы также стараемся собирать как можно больше животного жира. Факелы будут там незаменимы. В то же время мы удваиваем наши усилия по охране забора и даже устанавливаем ядовитые пищевые ловушки для ягуаров, но они слишком умны, чтобы прикасаться к ним. Нам просто нужно отбиваться от них еще несколько недель, а потом мы будем готовы отправиться в путь.

Однако причиной нашей погибели становятся не ягуары, как мы опасались.

— Ты ничего не ел, — восклицаю я после того, как заканчиваю пожирать свою птичью ножку и два корня. Сегодня я умирала с голоду, и моя порция не очень-то утолила мой голод. Я откидываюсь назад, опершись локтями на грубую кору ствола, который служит нам местом для еды. Мои мышцы болят от того, что я строила сегодня убежище за убежищем. Мы установили новый рекорд, построив простейшее укрытие примерно за десять минут. Это аварийное укрытие на случай неожиданного дождя. Тристан вообще не притронулся к еде. Он смотрит на нее так, как будто от одного ее вида его тошнит.

— Нет, я не голоден.

— Но мы не ели весь день. Тебе нужны твои силы.

— Мне не хочется есть. Наверное, я просто устал. Можешь взять мою порцию, ты все еще голодна.

Он толкает свой лист с едой в мою сторону. Я ловлю его руку и сжимаю ее. Он кажется холодным и слабым, и это пугает меня.

— Иди спать. Я приду через минуту. Завтра тебе станет лучше.

Я смотрю, как он поднимается по трапу и входит в самолет. Я больше не голодна.

Ему не становится лучше. Первым делом утром его тошнит. Его тело слегка дрожит, когда я помогаю ему сесть на ступеньки. Он весь в холодном поту.

— Может быть, это от чего-то, что ты съел позавчера? Нет, этого не может быть. Мы ели одну и ту же пищу.

— Я не знаю.

Он прижимает ладони по бокам головы, упираясь локтями в колени.

— Меня вчера тоже тошнило.

— Что? — спрашиваю я встревоженно.

— Когда? Почему ты мне не сказал?

— Я не хотел тебя беспокоить.

Я прижимаю его к груди, чувствуя вкус желчи в горле. Так близко, что я чувствую, будто каждая его дрожь — моя, и это наполняют меня изнуряющим страхом.

— Как ты думаешь, что это такое?

— Какая-то болезнь. Может быть, от комаров, может быть, от каких-то бактерий в пище или воде.

— Этого не может быть, — говорю я, почти как мольбу.

— Тогда почему я не больна?

— Наши иммунные системы не идентичны. Даже если мы едим и пьем одно и то же.

Что-то внутри меня рушится — со скоростью молнии. И с той же интенсивностью. Но я заставляю свой голос оставаться ровным, когда говорю:

— Оставайся сегодня дома и отдыхай, хорошо?

Он даже не пытается спорить; это беспокоит меня как ничто другое. В тот момент, когда он скрывается из виду, слезы текут по моим щекам. Этого не может быть. Не сейчас. Не сейчас, когда мы так близки к тому, чтобы покинуть это место. Не тогда, когда мы так близки к тому, чтобы быть в безопасности. Хотя у меня миллион дел, я захожу внутрь каждые полчаса, чтобы помочь ему попить воды и проверить, как он. Большую часть времени он спит, температура его тела повышается с каждым разом, когда я прикладываю руку к его лбу. Когда солнце вот-вот сядет, я жарю несколько кореньев. Когда я захожу в самолет, чтобы отнести немного Тристану, его нет.

Я моргаю, поворачиваясь, осматривая каждый дюйм салона. Мышцы на моих ногах напрягаются, когда я направляюсь к кабине пилота. Его и там нет. Я стою на краю двери, вцепившись в края, костяшки пальцев побелели. Я была менее чем в десяти футах от нижней части лестницы. Я должна была услышать, как он уходит. Но ушел ли он? Его перочинный нож, лук и стрелы все еще лежат на лестнице, где они были весь день, а это значит, что он безоружен. Мысль о том, что он бродит по тропическому лесу без всякой защиты, вызывает у меня боль в груди. Я встаю на цыпочки, осматривая пространство за забором. Не очень далеко от импровизированных ворот в заборе я вижу Тристана, который больше ползет, чем идет. Спотыкаясь. Я бегу к нему, попутно подбирая свой собственный лук и стрелы.

Когда я добираюсь до него, я встаю перед ним, преграждая ему путь.

— Тристан, что ты делаешь?

Его кожа бледная и потная, он отвечает:

— Мне нужно держаться от тебя подальше. Ты тоже можешь заболеть.

— Нет, я не заболею.

Его расфокусированный взгляд и складки замешательства на лбу говорят мне, что он не может ясно мыслить. Наблюдая за ним, я вспоминаю особенно тревожную информацию, которой однажды поделился Крис: некоторые животные прячутся, чтобы побыть в одиночестве, когда они вот-вот умрут.