— Я заметила, что ты был неподвижен в ту ночь, когда я была рядом с тобой, но я не был уверена, вырубила ли тебя лихорадка или нет. Почему ты ничего не сказал?

— Мне было стыдно. Все еще стыдно.

— Не стоит.

— Мне бы не хотелось заставлять тебя чувствовать себя неловко, просто чтобы я мог…

— Почему, потому что это было бы эгоистично? Тристан, ты заслужил право быть эгоистом на протяжении двух жизней. И для протокола, я вовсе не думаю, что ты ведешь себя эгоистично.

Он долго смотрит на меня, прежде чем спросить:

— Тогда ты останешься здесь рядом со мной? Даже после того, как я засну?

Дрожь пробегает у меня по спине, когда я отвечаю, потому что я никогда в жизни не чувствовала себя такой нужной.

— Я останусь. Оещаю.

— Хорошо.

— А теперь придумай что-нибудь приятное, о чем можно помечтать, — призываю я.

К моему удивлению, он хихикает.

— О, я знаю, что я могу использовать, чтобы начать тренироваться во сне.

— Я вся внимание.

— Я надеюсь на мысленное воспроизведение твоего сегодняшнего танца голышом, — говорит он, ухмыляясь.

— Тристан! А я считала тебя джентльменом, потому что ты не упомянул об этом.

— Это было фантастически.

Я игриво щипаю его за грудь пальцами. И сожалею об этом. Прикосновения к нему достаточно, чтобы у меня мурашки побежали по рукам. Мурашки по коже, которые он не может пропустить, даже несмотря на скудный свет, потому что его другая рука тянется к моей руке, ущипнув меня в ответ. Он задерживает дыхание, когда чувствует мою кожу под своими пальцами. Сейчас я бы хотела, чтобы в самолете не было даже лунного света, чтобы я не видела отблеска желания в его глазах.

— Обещай мне, что не будешь думать об этом, — говорю я, молясь, чтобы он воспринял мою реакцию как проявление моего смущения.

Отдергивая руку, он говорит:

— Эй, это нечестно. Ты сказала, что я могу быть эгоистом.

— Но ты говоришь о моем теле. Я запрещаю тебе мечтать об этом.

— Ты никогда не узнаешь, — говорит он.

Но я знаю. Потому что, когда он засыпает, он снова начинает бормотать о бомбах и обо всем, что было его виной, и только когда он кладет голову мне на грудь, обнимая меня руками, он успокаивается. Остаток ночи я не сплю ни минуты, чувство вины душит меня. Я смотрю на свое кольцо с бриллиантом, пока не начинаю плакать.

Глава 18

Эйми

— Мы можем немного притормозить, пожалуйста?

Неделю спустя я тяжело дышу во время нашего ежедневного рейда в лес за едой.

— Мне нужно немного отдохнуть.

— Я бы предпочел, чтобы мы добрались до самолета, Эйми.

— Всего одну минуту, пожалуйста.

— Хорошо, — он внимательно смотрит на меня, как будто ожидая, что я рухну к его ногам в любую минуту, что вполне возможно.

— Отдохни здесь несколько минут, пока я не соберу еще немного фруктов. Я видел там несколько спелых.

Он указывает на дерево справа от нас.

— Я буду присматривать за тобой.

— Я не сомневаюсь, — говорю я шепотом, который заглушается криком какого-то животного, прячущегося на дереве. Звуки жизни, несущиеся со всех направлений, из каждого дюйма леса, уже не пугают меня так сильно, как раньше. Ни кваканье, ни визг, ни хор других неразличимых жужжащих звуков. Я не могу сказать то же самое о вое хищников, но я пытаюсь направить этот страх в русло обучения тому, как защищаться.

В ту минуту, когда Тристан поворачивается ко мне спиной и начинает взбираться на дерево, я роняю плод, который несу, прислоняюсь к дереву и делаю глубокий вдох. Я закрываю глаза. Я так больше не могу. Моя бессонница стала еще хуже. Между кошмарами Тристана и моим всепоглощающим чувством вины мне никогда не удается поспать больше часа за ночь. Я не могу сосредоточиться, и я расплачиваюсь за это. Вчера я споткнулась о какие-то корни и порезала левую ногу, так что теперь я хромаю. Тристан настоял, чтобы намазать ее антибиотиками, так что это уничтожило половину нашего скудного запаса. Если случится что-то худшее, нам почти нечем будет себя лечить. Мне нужно больше спать, иначе я скоро стану обузой. Учитывая свежий набор отпечатков ягуара, которые мы обнаружили вчера внутри нашего забора, я не могу себе этого позволить. Хорошая часть заключается в том, что мы почти уверены, что это всего лишь один ягуар. Плохо то, что, поскольку он продолжает возвращаться, он, должно быть, нашел это место интересным. Тристан все еще настаивает, что мы должны выполнять все задания вместе, и я больше не против этой идеи. Всякий раз, когда он исчезает из моего поля зрения, даже на несколько секунд, я в ужасе думаю, что с ним могло что-то случиться.

Мы еще не нашли достаточно сильного яда. На прошлой неделе Тристан перепробовал бесчисленное множество растений, которые выглядели ядовитыми, брал их листья и делал из них отвары. Он испытал отравленные стрелы на нескольких бедных, ничего не подозревающих птицах. Результаты были не очень хорошими. На самом деле, даже не очень хорошими.

— Эйми.

Я вздрагиваю, открывая глаза. Я задремала.

— Ты в порядке? — спрашивает Тристан.

— Да, если только армия муравьев снова не поползла по моим рукам.

Это урок, который я усвоила на собственном горьком опыте: никогда не сиди на лесной подстилке и не отдыхай, прислонившись к дереву, дольше нескольких секунд. Насекомые и рептилии прячутся на коре деревьев, готовые нанести удар, когда у них появится такая возможность.

— Собери свои фрукты, я понесу все остальное. Мы должны вернуться.

Я отталкиваюсь от дерева, осматривая свои руки. Ни одного насекомого или признака укуса. Фух.

— Это, должно быть, какое-то чудо.

Я наклоняюсь, чтобы собрать фрукты, которые уронила к своим ногам, когда мое внимание привлекает кора дерева. Она белая, как будто ее кто-то покрасил. И на ней нет насекомых. Я достаю свой карманный нож и делаю длинный надрез в коре. Он поверхностный, но из трещины начинает вытекать темно-коричневая жидкость, как будто дерево кровоточит.

— Тристан, иди посмотри на это.

Он прищуривает глаза, осматривая его.

— На нем нет насекомых, — бормочет он.

— Вот именно.

В унисон мы оба смотрим в землю. Вокруг дерева растут какие-то растения, но их не так много, как обычно. Сок дерева, должно быть, ядовит. Очень.

— Давайте соберем это. Возможно, это как раз то, что нам нужно.

Наблюдая за мной, он добавляет:

— Я отведу тебя обратно к самолету, а затем вернусь, чтобы сделать это.

— Не будь смешным. Вдвоем будет быстрее. Давай просто покончим с этим.

Я вонзаю свой нож в дерево, прежде чем Тристан начинает протестовать. Его чрезмерная заботливость трогательна, но в то же время и тревожна. Он подвергает себя риску, будучи поглощеным заботой обо мне вместо того, чтобы смотреть, куда он ступает. Лучшее, что я могу сделать, это остаться в самолете и позволить ему вернуться в лес одному. От меня не было бы никакой пользы в случае нападения, совсем наоборот. Но я не могу заставить себя упустить его из виду.

Следующий час мы проводим, разрезая кору и собирая сок в две маленькие корзинки, которые я плету на месте. Я стараюсь держаться подальше от Тристана, пока мы это делаем. Прикосновение к нему, даже случайное, все еще обжигает мою кожу. Поскольку я не знаю, что с этим делать, я концентрируюсь на чувстве вины, которое преследует меня постоянно. Оно сильнее всего ночью, когда я сплю рядом с ним, и от его прикосновений никуда не деться. Вина не из-за покалывания, которое я чувствую от его прикосновения. Это от жажды этого.

Как бы я этого ни боялась, я также с нетерпением жду момента, когда он попросит меня провести ночь рядом с ним. Прошлая ночь была первым разом, когда я осталась рядом с ним без того, чтобы он сначала спросил меня. Он много раз рассказывал о своем кошмаре, каждый раз добавляя все больше ужасных подробностей, пока его слова не нарисовали образы настолько реальные, что они напугали меня почти так же сильно, как и его. Я пришла к пониманию, почему именно это событие из всех ужасов, свидетелем которых он был, так поразило его. Он выбрался оттуда живым, но никто из гражданских, которых он должен был защищать, не выжил. Вина выжившего. Разговоры об этом, кажется, помогают. Он делает успехи. Реальный прогресс. Его кошмары короче, и его легче разбудить. Вот почему я должна оставаться рядом с ним. Чтобы помочь ему.