Эмма Алексеевна действительно ждала — в прихожей, у распахнутой двери.

В отличие от яркой Веры Николаевны Бубновой, жена Марадинского была похожа на изысканный и очень красивый цветок. Эдакая лилия — тоже блондинка, но вся такая нежно-утонченная, с изящными, ничуть не увядшими с годами формами.

— Аркадий Михайлович, — с подчеркнутой учтивостью еще раз представился Казик.

— Да-да, — бесцветным голосом откликнулась Эмма Алексеевна. — Проходите в гостиную, присаживайтесь, где хотите.

И первой пошла в комнату, сев не в кресло, не на диван, а на стул у стола. Казику тоже пришлось выбрать стул.

— Я слушаю вас, — кивнула она, глядя вроде бы на гостя, а на самом деле куда-то сквозь него.

У нее было совершенно отрешенное лицо женщины, которая как бы существует в двух мирах. В одном мире она на что-то реагирует, что-то говорит, что-то делает… В другом — погружена глубоко в себя, закрывшись от окружающих толстыми стенами и запершись на тяжелые замки.

«А ведь она горюет совершенно искренне», — подумал Казик и сказал с виноватыми интонациями:

— Я прошу меня заранее извинить, Эмма Алексеевна, за вопросы, которые могут показаться вам бестактными.

Она вновь кивнула.

— Ходят слухи, что вы однажды, давно, разводились с Эдуардом Борисовичем, а потом снова вышли за него замуж.

— Это не слухи, — произнесла она без всяких эмоций. — Мы были молоды, Эдуард мне изменил, я тогда не простила…

— Не простили вы или… — Казик сделал паузу, — ваш отец?

— Мы оба, — сообщила она как о чем-то само собой разумеющемся. — Мне было девять лет, когда умерла мама. Папа воспитывал меня один, он не женился второй раз.

— То есть его мнение для вас очень важно?

— Его мнение для меня самое важное.

Прозвучало это вновь с интонацией само собой разумеющегося.

— А второй раз, когда вы решили выйти замуж за Эдуарда Борисовича, ваш отец не возражал?

— Я всегда очень любила Эдика, — вздохнула она. — И я очень тяжело пережила ту историю. Но потом Эдик уговорил папу, а я, конечно, сама уговорилась. Эдик поклялся, что больше никогда ничего подобного себе не позволит.

— Ваш отец ему поверил?

— Папа пообещал, что в случае чего просто уничтожит Эдика. — Эмма Алексеевна вдруг встрепенулась, тревожно уставилась на Казика. — Но не в том смысле, что… Папы вообще не было в стране больше месяца. Он в Латинской Америке путешествовал по каким-то отдаленным местам, с ним даже связи нормальной не было, он обо всем узнал через несколько дней… Папа впервые взял такой длинный отпуск, он собирался вернуться только через десять дней, но сегодня прилетит сюда…

— Конечно, конечно! Ваш отец имел в виду, что просто выкинет вашего мужа из вашей общей жизни и вообще лишит всего, — горячо заверил Аркадий Михайлович.

— Да. Именно так. Но Эдик больше никогда не дал ни малейшего повода хоть в чем-то его заподозрить, — произнесла Эмма Алексеевна твердо.

Казик вышел из дома Марадинской и позвонил Купревичу. Пересказал беседу.

— Шашни с Бубновой не имеют никакого отношения к смерти Эдуарда Борисовича, — сказал Аркадий Михайлович. — Жена не в курсе, уверяю вас. Ее отец тоже никак не мог узнать. Когда Марадинского практически застукал в питерской гостинице приятель отца, сам отец находился в Латинской Америке чуть ли не в джунглях, с ним сложно было связаться, поэтому даже гипотетически никто его проинформировать не мог.

— Значит, версия личного возмездия тупиковая. Но отрицательный результат — тоже результат, — признал полковник. — Тем более, что есть и хорошая новость. Мы нашли Мавлюду Атоеву. Причем на редкость быстро. Прямо во втором ларьке, куда заглянули. Она там действительно торгует еще с одним мужиком фруктами-овощами, причем очень хорошего качества, наш сотрудник у них даже что-то купил. Ларек находится в трехстах метрах от дома Марадинского по пути к его работе. Сейчас я вам пришлю координаты.

Аркадий Михайлович глянул на часы, решил, что ларек явно не закроется в ближайшее время, и сказал:

— Если можно, пришлите мне старшего лейтенанта Гаврюшина. Так, на всякий случай, но пусть будет в штатском. — Оглянулся по сторонам и добавил: — Я буду ждать его рядом с домом Марадинского в кафе «Биг-гриль».

Гаврюшин появился, когда Аркадий Михайлович уже допивал кофе.

— Может, вы хотите что-нибудь поесть? — не мог не предложить Казик, однако старлей отмахнулся:

— Я плотно пообедал в нашей столовой. — И нетерпеливо добавил: — У вас какой план с этой Атоевой?

— Пока ничего не могу сказать точно, для начала зайду в ларек как покупатель, а потом явно придется импровизировать. Но на всякий случай будьте поблизости.

— У ларька наверняка два входа. Один для покупателей, а другой типа служебного, через него продукты заносят, — проявил осведомленность Гаврюшин. — Так вот я на всякий случай около этого входа подстрахую. Если Атоева захочет от вас сбежать, вряд ли станет ломиться через главные двери.

— Разумно, — согласился Казик, которому этот вариант не пришел в голову.

Причем насколько это разумно, он оценил довольно быстро.

В ларьке, который оказался достаточно вместительным павильоном, покупателей не было, и Атоева сидела за прилавком в ожидании часа пик, когда народ начнет массово возвращаться с работы. В углу рядом с распахнутой дверью, открывающей путь в подсобку, на пустом ящике примостился парнишка лет четырнадцати, который занимался любимым для подростков делом — шарился в телефоне.

— Здравствуйте, Мавлюда Умидовна, — улыбнулся Аркадий Михайлович.

— Здравствуйте.

В глазах женщины отразилась смесь удивления и настороженности.

— Поговорить с вами хотелось бы…

— А у нас здесь все по правилам, все разрешения есть, все с регистрацией, товар хороший, людей не обманываем… — затарахтела Атоева, причем на вполне приличном русском языке, явно освоенном еще в советской школе.

— Ну, с правилами-то не совсем по правилам, — вновь улыбнулся Аркадий Михайлович. — Вот вы, например, официально на этой работе не оформлены.

— А я и не работаю! Не работаю я! Я тут так, продавец заболел, меня хозяин попросил на пару часов… Вот мальчик подтвердит…

Мальчик, однако, на призыв не откликнулся и даже взгляда от телефона не оторвал.

— Перестаньте, Мавлюда Умидовна, — разве что не пропел Казик. — Еще и ребенка врать заставляете. Вас же в округе все знают и, между прочим, — подпустил он наобум леща, — уважительно о вас отзываются.

Атоева растерянно моргнула.

— И вообще, я не налоговый инспектор, не сотрудник миграционной службы, не рэкетир. Я приличный человек, который просто хочет с вами поговорить.

— Я поговорю. Чего ж не поговорить с хорошим человеком, особенно если покупателей нет, — мгновенно сменила тактику продавщица. — Только о чем же со мной говорить? Я женщина простая, живу тихо, вот родне помогаю…

— Вы знаете этого человека?

Аркадий Михайлович показал в телефоне фотографию Марадинского, и смуглое лицо Мавлюды совершенно очевидно стало еще темнее.

— Видела его, он иногда заходит к нам, покупки делает, дорогое берет, самое лучшее, вежливый мужчина… — забубнила она, и Казик понял: испугалась, наверняка знает про убийство и теперь пытается сообразить, что делать дальше.

— Вот о нем я и хочу поговорить.

— А что я? Я ничего о нем не знаю, у нас тут много покупателей, я его запомнила, потому что он хоть раз в неделю, но заходит, а иногда и чаще, но он просто покупает и…

Мавлюда осеклась, потому как порог павильона переступили сразу три человека, которые принялись придирчиво разглядывать выложенные овощи-фрукты и что-то между собой обсуждать.

— Простите, уважаемый господин, нет мне времени разговаривать! — с явным облегчением выпалила Ато-ева и ринулась из-за прилавка к новым покупателям. Однако Казик преградил ей дорогу со словами:

— И все-таки время найти придется.

Женщина вздохнула:

— Ну так вы уж подождите меня полчаса. Другой продавец придет, тогда смогу я.