— Непременно, — вновь заверил Купревич и добавил: — Спасибо, Юрий Александрович.

— Пожалуйста, — буркнул Лавронин.

Со Старчуком встречались, прямо как киношные подпольщики. Правда, с явочной квартирой не стали слишком усердствовать — организовали ее в гостиничном номере Казика. Но с надлежащими предосторожностями. Сначала в номер поднялись Аркадий Михайлович с полковником, а затем, спустя минут десять, не на лифте, а по запасной лестнице, — Старчук.

— Вот возьмите, — Никита положил на стол флэшку, — это все, что я собрал. Но сразу предупреждаю: здесь никаких точных фактов, здесь мой анализ на основе самых разных данных. Я успел покопаться только на уровне… — он изобразил пальцем спираль, — где-то пятого слоя. А факты надо искать примерно на уровне десятом. Если вам интересно, пусть ваши спецы разбираются.

— Позвольте вас спросить, — подчеркнуто вежливо произнес Купревич, — почему вы в принципе этим занялись?

Старчук посмотрел с некоторым удивлением — так смотрят на человека, который задает вопросы, имеющие очевидные ответы. Полковник, однако, выжидательно молчал, и Никита сказал:

— Из-за Юрия Александровича, разумеется. — Выдержал паузу и продолжил: — Если надо кого-то убить, то это можно сделать где угодно, но только не в аэропорту. Хуже и глупее — только попытаться кого-то прирезать на космической станции. Значит, очевидный вывод: убить надо было именно в аэропорту. А зачем? Кто окажется крайним? Заместитель гендиректора по безопасности, который не обеспечил эту самую безопасность.

— Есть еще начальник САБа, — заметил Казик.

— Который здесь без году неделю, — фыркнул Старчук. — А Юрий Александрович несколько лет. И за все эти годы не было никаких проблем. И вдруг нате вам. Такой скандал на всю страну спустя считанные месяцы, как аэропорт полностью купил «АвиаАльянс». Спустя два месяца, как прислали нового гендиректора. С чего бы вдруг? Ну вот я и подумал: а может, нужен был именно скандал? Вот я и стал копаться, и накопал, что, похоже, «АвиаАльянс» и аэропорт готовятся к крупной сделке. Причем готовятся почти в тайне. А почему в тайне? Вывод один: есть опасения, что кто-то хочет сильно помешать. Но если я смог докопаться, то и тот, кто хочет помешать, тоже мог докопаться, причем гораздо основательнее, чем я. И убийство в аэропорту, соответствующий скандал — вполне вероятно, способ этой сделке помешать.

— Вы полагаете, это достаточно серьезный повод, чтобы…

— То, что вам может показаться ерундой, на самом деле может оказаться совсем даже не ерундой, — перебил Старчук. — Я вот вам пример приведу. Лет пять назад один аэропорт почти заманил к себе очень крупного европейского грузоперевозчика. В том смысле, чтобы тот садился в аэропорту на дозаправку и техобслуживание. Это очень выгодное дело — денежное и престижное, потому как вслед за этим грузоперевозчиком другие могли подтянуться. Окучивали перевозчика год. А все обломилось, по сути, из-за ерунды, после первого же рейса. Дело было зимой, а в аэропорту не хватило антиобледенителя, чтобы обработать самолет. В итоге рейс задержали, компания выбилась из графика, ну и дальше со всеми неприятностями. В общем, выгодный клиент быстренько перебазировался в другой аэропорт, сделав вывод: если возможны такие, не самые сложные, однако серьезные по последствиям, проблемы, то жди и других, более принципиальных. А вы говорите, что убийство — это недостаточно серьезный повод. В авиации вообще несерьезного нет, Воздушный кодекс, как часто говорят, в принципе кровью написан.

— То есть вы хотели защитить Лавронина, — не спросил, а констатировал полковник.

— Да, — последовал твердый ответ. — И себя тоже. Потому что, если уйдет Юрий Александрович, уйду и я. Ни под кем другим я здесь работать не стану. А мне нравится работать в аэропорту.

Старчук вышел из номера, и Казик, бросив Купревичу «минуточку, я сейчас», выскочил следом.

— Никита Андреевич! — окликнул он Старчука в коридоре. — Позвольте к вам обратиться с одной… довольно деликатной… просьбой.

— Попробуйте, — настороженно разрешил тот.

— Не могли бы вы… скажем так… незаметно зайти в базу вашего медпункта, где хранится реестр доноров аэропорта.

— Доноров?

— Ну да, доноров… которые кровь сдают. Очень нужно узнать, какая группа крови у Нины Григорьевны Кондаковой. Только чтобы это было в абсолютной тайне от всех.

— Да без проблем! — пожал плечами Старчук.

Казик вернулся в номер и напоролся на вопрос Купревича:

— Это что сейчас было?

— Я договорился с Никитой Андреевичем, он влезет в донорскую базу медпункта и все нам разузнает о Кондаковой, — с удовольствием сообщил Аркадий Михайлович.

— То есть похакерствует?

— Совершенно верно. Вот поэтому я и предпочел пообщаться с Никитой Андреевичем с глазу на глаз, без вас. Вы все-таки лицо официальное… А я невесть кто — какой-то непонятный эксперт.

— Н-да… — усмехнулся полковник. — Правильно про вас говорит Орехов: вы хитрец, шельмец и авантюрист.

— Что есть, то есть, — с удовольствием согласился Казик.

Старчук позвонил минут через двадцать.

— У Кондаковой первая группа крови, резус отрицательный. Таких людей называют универсальными донорами.

Сергей проснулся в шесть утра. Обычно в это время он и просыпался, с той лишь разницей, что заснул в восьмом часу вечера. Как приехал домой, так и вырубился — по-иному не скажешь. Даже до постели не дошел, даже не разделся. Вот и Ольгу так же сморило за кухонным столом, только ее — от подмешанной кем-то отравы, а его — от нервотрепки и усталости.

Ольга что-то видела или слышала, только не знает — что. С этой мыслью Сергей заснул, с ней и проснулся. Следователь пока ничего толком не выяснил, и это понятно: когда человек чудом выполз из могилы, он с трудом напрягает свою память.

Сергей сходил в душ, побрился (не слишком досаждающая щетина за двое суток все-же успела прорасти), почувствовав себя свежим и бодрым. В голове прояснилось, и он вдруг сообразил, что же в ней уже щелкало, да только он не мог понять природу этого щелчка. Ну, конечно же, когда в день убийства просматривал видеозаписи, он заметил Егорову — буквально мельком, дальним планом. Она сидела за столиком кафе, а потом исчезла, и вновь появилась, шла в сторону VIP-зала. Но он не слишком обратил на нее внимание, потому как Марадинский в тот момент был еще жив и здоров.

Он передал все записи (в более широкой версии) московскому следователю. Пусть проверяют по минутам и сантиметрам. Но он будет проверять все, что связано с Ольгой, — по секундам и миллиметрам.

Понятно, с утра придется заняться текущими делами, к вечеру ему обещали свидание с Ольгой, значит, в промежутке он должен хоть в чем-то разобраться. И расспросить Ольгу, с которой уже говорил следователь, однако без толку.

Тут Сергей вдруг спохватился, что не знает, где его телефон. Обычно он держал его под рукой. Посмотрел в комнате, на кухне, в прихожей и даже в ванной. До спальни не дошел, поскольку вчера в принципе туда не дошел. «Еще чего не хватало», — подумал встревоженно, и в этот момент сообразил: в куртке. Не хватило вчера сил даже телефон вытащить, хорошо хоть руки вымыл — почти на автомате, по давней привычке к чистоте рук.

На телефоне значились два не отвеченных с вечера вызова. Всего два — вот чудеса-то! Но вызовы принципиальные — от дочери и от Казика. А еще значились два смс-сообщения. Первым он, конечно, прочитал от дочери: «Папа, привет. Не смогла до тебя дозвониться, у меня все хорошо. С утра не звони, созвонимся вечером». Дергачев облегченно вздохнул: у Даши все хорошо, и это отлично. От Казика информация была туманной, но понятной: «Н.Г. чиста. О.В. поправляется». Дергачев вновь вздохнул, но не столько облегченно, сколько удовлетворенно: он был рад, что Ольга поправляется, и он с самого начала верил, что Нина Григорьевна ни при чем…

В восемь утра, как обычно, Дергачев провел внутреннюю планерку. В девять началось селекторное совещание. Клавиша, обозначенная «Клин, сл.», то есть «клининговая служба», горела красным огоньком, и это означало, что начальница на работе.