— Получается, в тот день, когда Марадинского убили, вы его не видели?

— Разумеется, нет. Я только с трапа спустилась, начались всякие звонки, причем довольно серьезные. Пришлось даже в секторе прилета задержаться, в результате я вышла чуть ли не последней. Мне было совершенно не до того, чтобы глазеть по сторонам. А потом я вообще не понимаю, что Эдик в общем зале делал. Он ведь знал дорогу только через VIP-зал. Это я, если не из-за границы прилетаю и только с ручной кладью, всегда хожу через общий зал. Так ведь моя фирма — это мой бизнес. И деньги — только мои, поэтому я их на ветер не бросаю.

— А если бы вы увидели Марадинского, подошли бы к нему?

— Зачем? — фыркнула Вера Николаевна. — Я для себя точку поставила. Правда… — она помолчала, — это оказалась не жирная точка. А я предпочитаю доходить до самого конца. Поэтому, когда я услышала об убийстве Эдика, подождала и все-таки поехала к Егоровой. Подобные начальницы всегда знают больше, чем другие догадываются. Но она ничего особенного не знала. Или не захотела говорить. И все же… — Бубнова повела плечами, — я уверена, что наши отношения здесь совершенно ни при чем.

— Ну, в целом, понятно, — сказал Купревич. — Марадинский испугался, потому что не знал, чем закончится встреча с Бубновой. И вообще, даже при самом благополучном раскладе эта встреча ему была слишком некстати. Он ведь приехал в аэропорт тайно.

— Но мы не знаем, насколько тайным оказался роман Эдуарда Борисовича и Веры Николаевны, — заметил Казик.

— Вы считаете, что вот таким образом с Марадинским расправились его обманутая жена и рассерженный тесть? — скептически покривился полковник. — Им гораздо проще было просто вышвырнуть его за порог, а не организовывать столь сложную и опасную спец-операцию.

— Вы, конечно, правы, — согласился Аркадий Михайлович. — Но все же я хотел бы переговорить с Эммой Алексеевной Марадинской. Это ведь возможно?

— Полагаю, вполне, — кивнул Купревич и вдруг спросил, причем с иронией: — Вы хотите потолковать с женой Эдуарда Борисовича, потому что вас опять какая-то деталь на что-то натолкнула? Вы думаете, я забыл о вашей детали, которую вы почему-то решили сохранить в секрете?

— Уверяю вас, здесь нет ничего особенного! Я просто боялся показаться глупым сплетником, в конце концов, мы ведь с вами едва знакомы.

— И по-прежнему боитесь?

— Сейчас нет. Потому что деталь очень даже подошла к пазлу любовной истории. Дело в том, что старший лейтенант Гаврюшин мне так… между прочим… рассказал об информации, которую он случайно в интернете обнаружил. Марадинский, оказывается, уже был женат на своей нынешней жене. Давно, в ранней молодости.

— Вот как? — нахмурился полковник. — У меня нет этой информации.

— Просто никто не копался так глубоко в его личной жизни.

— Плохо! — отрезал полковник.

— Так вот, если верить интернету, а ему все-таки нельзя безоговорочно верить, много лет назад Марадинского поймали на измене и вышвырнули из семьи. Но через какое-то время вернули, вероятно, Эмма Алексеевна его все-таки любила, и они снова сыграли свадьбу. Дети у них родились уже позже. Вполне допускаю, что Эдуарду Борисовичу поставили жесткий ультиматум: еще один поход налево, и он будет изгнан окончательно и бесповоротно. Ну и я, сопоставив разные детали, предположил вот эту самую левую любовную историю.

— Которая оказалась достаточно точной.

— И которая вряд ли имеет непосредственное отношение к смерти Марадинского. По крайней мере, мне так кажется.

— Но вы все равно хотите пообщаться с женой?

— Да.

— А я переговорю с тестем. Послезавтра похороны, и он прилетает завтра вечером. Причем из глубин Латинской Америки. Забрался так далеко, что не сразу сумел выбраться. У него стопроцентное алиби. Хотя такие люди сами подобные дела не делают. Но вы правы: убивать в данном случае, да еще в аэропорту, — верх глупости. А такой человек, как тесть Марадинского, слишком умен.

— Ты что, боишься дополнительной ответственности? — спросил Лавронин.

— Нет.

У начальника САБа было столько ответственности, что чуть больше, чуть меньше уже не играло роли.

— Тогда что, боишься дополнительной работы?

— Нет.

У Дергачева не было в этом городе ничего, кроме работы, он в аэропорту по сути жил, приезжая в пустую съемную квартиру только ночевать, так что чуть больше, чуть меньше уже не играло роли.

— Тогда — что?

— Я не люблю занимать чужое место. В данном случае — ваше.

— Не дури! — строго осадил Лавронин. — Нравится нам это с тобой или не нравится, но Огородов поступил правильно. Мне сейчас не надо мозолить глаза, а кого назначать исполнять обязанности замдиректора по безопасности как не начальника САБа? Так всегда делается. Опять же Огородов понимает, в случае чего ты спокойно можешь посоветоваться со мной. То есть и тут все правильно. Кстати… — Лавронин вдруг напрягся, — а что с Никитой Старчуком? Его не переподчинили Малафеевой?

— В приказе ничего такого нет.

Сергей глянул на монитор, где был вывешен разосланный по внутренней сети приказ о назначении его временно исполняющим обязанности.

— И разговор с тобой на эту тему не возникал?

— Я спрашивал. Огородов сказал, что не собирается переподчинять Старчука.

— Ну, это хорошо, — с облегчением вздохнул Лавронин. — А то Никита наверняка бы устроил демарш.

Исключительно толковый спец — надежный, знающий, въедливый… Но характер… Упертый, как вол, и не сдвигаемый, как баобаб. Малафеева его хотела под себя забрать, дескать, вся экономика должна быть под ней, так Старчук мне настоящий ультиматум поставил: если я соглашусь, он тут же уволится. И уволился бы, нисколько не сомневаюсь. И даже если бы его временно переподчинили, тоже бы какой-нибудь финт выкинул. Он почему-то вообще с самого начала против Малафеевой настроился. А уж когда он ее косяк поймал… с удовольствием носом ткнул. Написал служебную записку прямо с откровенным ехидством. Хорошо, что я все служебные бумаги проверяю и подписываю. Заставил Сарчука формулировки изменить.

— У Малафеевой косяк? — удивился Дергачев.

Самому Сергею она казалась женщиной, у которой образцовость была печатью на лбу проштампована.

— В сущности ерунда. Отдел Старчука проверял несколько довольно мелких договоров, которые Малафеева собиралась заключать с несколькими фирмочками, тоже мелкими. Юристы, финансисты дали добро, с их стороны все было в порядке, но наши-то проверяют сами фирмы. Ну, Никита и обнаружил, что одна фирмочка — совершеннейшая обманка. Причем хорошо закамуфлированная. Малафеева, надо отдать ей должное, не только фыркать не стала, а лично Старчука поблагодарила. В общем, Огородов и здесь поступил правильно, не стал ничего заострять.

Разговор этот состоялся по телефону — Сергей сам позвонил. Считал нужным обо всем доложить. О нападении на Егорову тоже рассказал, но Лавронин, посочувствовав Ольге Валерьевне, отнесся к этому как к неприятному совпадению, некой черной полосе, которая все-таки оказалась не совсем черной, поскольку все обошлось без особых потерь.

— Раз Ольга Валерьевна не стала обращаться в полицию, то и не надо распространяться, — посоветовал Лавронин. — Достаточно того, что в курсе и директор, и Казик, а, следовательно, и Купревич, но этому москвичу не до местных хулиганов. Хотя, возможно, кровь на сумке и отдаст на экспертизу, так, для очистки совести. Но в аэропорту незачем дополнительный шум устраивать.

Насчет шума у Сергея сомнения были только в отношении Кондаковой, с которой Егорова успела поделиться. К начальнице клининговой службы, этой воинственной командирше, Дергачев относился с некоторой опаской — впрочем, как и все сотрудники аэропорта, за исключением Егоровой. Приятельские отношения двух женщин казались Сергею странными, хотя он помнил про «они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень».

Конечно, Егорову попросили предупредить подругу, чтобы языком не болтала. Но стоит ли верить языку Кондаковой? Этот язык хорошо всем известен — он вполне способен заменить пулемет. Сергей решил, что, пожалуй, ему следует составить с Кондаковой серьезный и отнюдь не приятельски-просительный разговор. Он набрал телефонный номер.