— Пожалуй, вы правы, — согласилась Малафеева и, решительно поднявшись с кресла, почти скомандовала: — Пойдемте, я вам кое-что покажу.

И при этом тоже посмотрела многозначительно.

Валерий Леонидович весьма удивился, когда Малафеева повела его на улицу, на аллейку, которая шла вдоль дороги из аэропорта.

— Вы пригласили меня прогуляться? — с легкой иронией поинтересовался он.

— Я пригласила вас для очень секретного разговора, — проигнорировала иронию Екатерина Александровна. — Я опасаюсь ненужных ушей.

— Вы подозреваете прослушку? — изумился Огородов. — Да вы что?! И все здание, и мой кабинет регулярно проверяют.

— Кто? Спецы из службы безопасности? — хмыкнула Малафеева.

— Москвичи проверяли, когда заехали в здание. Правда, они проверяли конференц-зал, где у них штаб, и рядом…

— А до вашего кабинета… и рядом… им нет никакого дела. Это забота службы Лавронина.

— На что вы намекаете? — насторожился Огородов.

— Я не намекаю, я вам прямым тестом говорю: вполне может статься, что ваш кабинет, по крайней мере в последнее время, прослушивают. И, соответственно, докладывают Лавронину. А то, что я собираюсь вам сообщить, именно он и не должен знать. — Малафеева помолчала и продолжила ровным тоном, каким говорят о чем-то заранее тщательно продуманном и сформулированном: — Главный вопрос, на который московские следователи пока, насколько понимаю, не могут дать ответ: каким образом убийца пронес через все контроля нож? Любой работник аэропорта и даже вы, генеральный директор, когда заходите в терминал, даже в VIP-зал, проходите через рамку. Так?

— Так, — подтвердил Огородов.

— А кто мог пройти, минуя рамку и не вызвав никаких подозрений сотрудников САБа? Только Дергачев и Лавронин — непосредственные начальники САБовцев. Так?

— Так, — вновь подтвердил генеральный директор, который, конечно, был главным над всем аэропортом, но для сотрудников Службы авиационной безопасности все же находился в стороне.

— Дергачеву, по идее, это совершенно не нужно. Он человек новый, у него никаких мотивов нет. Да, для Лавронина Дергачев — свой человек. Но какая в нем в данном случае надобность? Совершенно лишнее звено. Конечно, сам Лавронин никого не убивал — его вообще в терминале не было, камеры зафиксировали. Но он мог заранее пронести нож и где-нибудь припрятать.

— А как он узнал, когда именно Марадинский приедет в аэропорт, явится в общий терминал да еще и в цоколь спустится?

— Тут ясности нет, — вздохнула Малафеева. — Но если учесть возможности Юрия Александровича… Это не мы с вами, а он много лет проработал в полиции, имеет крепкие связи со всеми спецорганами, так что вполне мог узнать то, чего не знали другие.

— Допустим, — не стал спорить Огородов. — Но зачем Лавронину нужна вся эта спецоперация, тем более в зоне его персональной ответственности?

— А вот тут самое важное. — Малафеева усмехнулась, причем весьма мрачно. Получилась не усмешка, а какая-то гримаса. — Мы оба прекрасно знаем, какую главную задачу перед нами поставил «АвиаАльянс» и лично Альберт Павлович. Подготовить все, вплоть до мелочей, для реализации инвестиционного проекта. Срок нам отпущен — максимум четыре месяца. Позади половина срока, основную часть работы мы сделали, но финал пока впереди. Все должно пройти без малейших шероховатостей, вы же понимаете: речь о больших деньгах, а деньги любят тишину. Любой скандал крайне вреден.

— Я это понимаю не хуже вас! — недовольно перебил Огородов.

— Конечно, понимаете, — согласилась Малафеева. — Но так же наверняка понимаете и другое: есть те, кого успешное завершение проекта совершенно не обрадует. И кто готов организовать не просто скандал — грандиозный скандалище. А что может быть громче убийства в аэропорту делового партнера аэропорта?

— Вы полагаете, Лавронин может быть в этом замешан?

— А почему нет? — ответила вопросом на вопрос Екатерина Александровна. — Да, у нас здесь о проекте знают только вы и я. В Москве — очень ограниченный круг лиц. Но информация все равно могла просочиться, я имею в виду Москву, и на Лавронина могли выйти те, кто будет рад сорвать проект. А на кого им еще здесь выходить? Только на человека, у которого, как вы изволили заметить, все схвачено, охвачено, за все оплачено.

— Н-да-а… — Огородов поддел ногой опавшие листья, посмотрел, как они разлетаются красивым желтым веером, подумал: интересный поворот, совсем неожиданный. — Как вам это в голову пришло, Екатерина Александровна? — спросил он.

— Это не мне пришло в голову, а Альберту Павловичу. Он для того и вызвал меня в Москву, чтобы все обсудить. Альберт Павлович считает, что есть разговоры, которые нужно вести только с глазу на глаз. И он специально не стал вызывать вас и вообще о чем-то заранее с вами говорить.

— Не пользуюсь достаточным доверием? — внутренне напрягся Огородов.

— Вовсе нет, — отринула нехорошие предположения Малафеева. — Ваш срочный отъезд мог бы породить ненужные вопросы, прежде всего у московских следователей. И подозрения у самого Лавронина. А телефону, как вы сами понимаете, Альберт Павлович решил не доверяться. Мою же короткую командировку никто особо и не заметил.

— Разумно, — признал Валерий Леонидович.

— И очень разумно, по мнению Альберта Павловича, что вы отправили Лавронина на больничный. Да, у вас были совершенно другие соображения, но в данном случае все получилось, как надо. Пусть пока посидит в сторонке. И еще… — Малафеева сделала паузу, — Альберт Павлович считает, что не следуете делиться нашими подозрениями с московским следователем. По крайней мере, до той поры, пока сам Альберт Павлович у себя там не разберется в обстоятельствах.

Ну что ж, подумал Огородов, пусть разбирается. В любом случае к нему, Валерию Леонидовичу, претензий нет. И даже если с проектом возникнут сложности, не новый генеральный директор будет в том повинен. Хотя проект все равно будет реализован. Для него, Огородова, это принципиальная задача.

Ольга давно не испытывала чувство радости. По крайней мере, после того как ушел муж. Вернее, когда Артем «ушел» ее саму. В первые дни она была полна горя и изумления: все-таки десять лет никуда не выбросишь, тем паче, что эти годы были прожиты, как ей казалось, в любви и согласии, и вдруг так разом… Даже не снег на голову — глыба ледяная. Ну да, не получалось с ребенком, но она ведь старалась, очень старалась, а оказалось, ее старания превратились для мужа в тяжкое бремя — как и сама жена.

Но вот ведь что удивительно: уже через месяц и горе, и удивление исчезли. Не то, чтобы махом растворились, а будто тихо и почти незаметно испарились.

«Если ты человеку не подходишь, то и он тебе не подходит, — сказала мама. — Ты же не станешь носить юбку на три размера меньше и туфли на два размера больше, даже если тебе сначала казалось, будто они тебе впору».

«Точно, — поддакнул отец. — Раз ты ему не нужна, раз он сам с глаз долой, то и ты его из сердца вон».

Почему-то никто из родителей об Артеме не сожалел. Но и никто не стал объяснять — почему. Скорее всего, деликатничали. А Нина Кондакова обошлась без реверансов: выложила, что думает об Артеме и его предусмотрительности по части собственной материальной выгоды. И Ольга почувствовала себя обманутой — причем не сейчас, а давным-давно. И как-то сразу отлегло.

Осталась без мужа? Ну и ладно. Правда, и без ребенка тоже осталась…

«А может, ребенок не хотел рождаться от твоего мужа, — вынесла свой вердикт Нина. — Это не родители детей делают, это дети сами решают, кто станет их родителями. Вот подожди, появится какой-нибудь другой мужчина… Сейчас — не былые времена, когда уже в двадцать семь лет женщину в роддомах называли старой первородящей. Сейчас глубоко за сорок рожают, и нормально. А тебе только тридцать семь».

В общем, и горе, и даже печаль ушли. Но с ними исчезла и радость. Не счастье, которое, как яркий недолгий фейерверк, а то чувство, когда на душе спокойно и сладостно. Когда кажется, что наступил праздник и все будет хорошо.