Сел я за рычаги, Хаген спать завалился. Наш брат, военный, приучен спать в любой момент, когда случай представляется: хоть трясёт, хоть шумно — всё едино, лишь бы отдохнуть успеть.

В Канске на заправке Хаген проснулся и потеснил меня с пилотского кресла.

— И куда ты? Ты семь часов, почитай, рулил, а я всего четыре?

— Ничего. Решили же ночью чаще меняться — так и будем.

И выпер меня из-за рычагов! Ну и ладно, сопротивляться не буду, полпервого уже. Давану немножко.

Хаген мягко пилотирует, оно как в люльке укачивает. Я в пелерину завернулся да дрых себе. На дороге время от времени попадались путники, а вот со светом было как-то не очень. Не желая кого придавить, Хаген скинул скорость до шестидесяти, а фонари «Саранчи» выкрутил поярче. Так с иллюминацией и скакали.

Четыре часа я честно продрых, а у Алзамайской заправки также Хагена с пилотского места бортанул. Ибо нечего тут. Четыре часа порулил? Изволь подвинуться.

А ещё через три часа, когда на выезде из Тулуна я размышлял, стоит ли мне заправиться, или уж до Зиминской станции добегу, нас остановил жандармский патруль.

Смотрю: палками мигающими машут, прижался к обочине (ну, как уж смог), из люка выглянул:

— Что случилось, служивые?

Жандарм задрал голову обозревая шагоход.

— Это… так дорога перекрыта, разбойники!

— Это ж что за разбойники, чтоб дорогу перекрывать? Мы ж не в диких местах, чай Российская Империя!

— А вот такие разбойники, ждём регуляров. А то совсем, говорят… медведи у них стальные, у разбойников тех.

— О как! Прям стальные медведи?

— Дык как сказать… выжившие говорят. Оне, разбойники-то, четыре каравана разграбили, да ещё там сколь одиночек пропало, покуда вести дошли — потом считать будем.

Хаген завозился и сел, прислушиваясь к разговору. Мы переглянулись.

— Через разбойников-то мы, поди, помчимся, почти не обляпавшись, — усмехнулся я. — Вряд ли у них противошагоходное что имеется.

— А медведи?

— Ну, медведи. Ты размер того медведя представь рядом с нами.

— Стальные? — поднял бровь Хаген.

— Ну, положим, в Монголии видел я стальных лошадей — отчего бы и медведям не быть?

— Н-да, похоже, техник-конструктор там какой шалит…

— С другой стороны, у нас, в отличие от этих жандармов, и щиты приличные имеются. Да, в конце концов, не наша ли это специализация, в разведку ходить? — я снова высунулся из люка: — Слышь, служивый, а, мож быть, я таки прокачусь, разведаю? Вот эти вот штуки, — я крутанул ротор пулемёта, — они ж не для красоты к шагоходу приделаны. Сильно нужно в Иркутск ко времени попасть. А по пути, глядишь и медведёв твоих стальных на ноль помножу, а?

— Да я бы пустил. Только вы уж бумажку начальству на подпись сделайте, что на «свой страх и риск…»

— Да запросто! Где тут у вас канцелярия?

Я спрыгнул с опоры, и жандарм проводил меня к серой армейской палатке. Усталый и явно не спавший ночь немолодой офицер в чине капитана отвлёкся от карты, на которой делал какие-то пометки.

— Чего тебе, Иванов?

— Тут у нас казачий шагоход образовался. Просят пропустить. Может, разведает чего?

— Вот нам ещё гражданских не хватало!

Я отодвинул жандарма.

— Вы это… осторожней со словами-то, капитан, — я повернулся к нему нашивками на рукаве. — Кто ещё тут гражданский…

Осторожно рассмотрев меня, капитан расплылся в удивительно омолодившей его улыбке. И я внезапно понял, что он просто очень устал и на нерве, а так — как бы не сильно меня старше.

— Господин хорунжий, извините любезно! Капитан Ермолаев, Савва Павлович. Батенька, вы ж нам прям провидением посланы! Что у вас за шагоход?

— Коршунов Илья Алексеевич, МЛШ «Саранча».

— Не знаю такового. Что, новая модель?

— Не-е, с Польши привёз. Трофейная!

— А-а! Понятно! Батенька, вы уж извините, просто у меня вон там, — он махнул рукой куда-то в сторону дороги, — ещё три шагохода стоят, но все совершенно гражданские. А один, — он понизил голос, — так вообще — дипломаты с японских островов. Вот я и не пускаю никого, во избежание…

— Да что тут у вас за страсти творятся-то?

— Мятеж! Мятеж, батенька. Как есть мятеж. Банда. По предварительной оценке, до тыщи рыл! Перекрыли дороги и при поддержке невыясненного количества непонятных, — он поморщился словно от боли, — стальных медведей объявляют отдельное государство. Вы представляете? Отдельное Сибирское государство! Смутьяны, мать их! А! А у меня ещё и японцы эти! А ежели что — потом спросят с кого? Ермолаев виноват!

— Да вы не волнуйтесь так, Савва Палыч, — затоптался жандарм, — щас сюда армия подойдёт, оне этих мятежников живо к ногтю прижмут! Чтоб Россию-матушку на части делить? Не пройдёт!

* * * Иллюстрация сегодняшнего дня: «Саранча», бегущая по тракту! Открываем ссылочку, ставим лайки, не стесняемся))) https://author.today/art/182482

В ЖАНДАРМСКОЙ ПАЛАТКЕ

В обители перекрывшего дорогу жандармского поста отмечалась некоторая даже, так скажем, печать обжитости, свидетельствующая о том, что проблема серьёзная, и решают её уж несколько дней — вон, раскладные походные кровати приволокли, печка (ночи-то, поди, холодные), чайничек с кружками. Караулят посменно, чтоб, значицца, никто свою глупую голову в пасть к опасности не сунул.

Никто, вроде нас — ехидно подсказал внутренний голос.

— И как же эти смутьяны у вас тут расплодились? — хмуро полюбопытствовал я. — Нешто некому было к ногтю их прижать, покуда бошки свои мерзопакостные вздымать не начали?

Капитан поморщился:

— Что поделать-с? Успешно маскировались, негодяи. У нас тут, батенька места глухие, тайга-с! Мест нехоженых — сверх меры… — он резковато хохотнул; глаза его, впрочем, оставались серьёзными. — Господин хорунжий, несмотря на вашу решимость, я считаю своим долгом попытаться вас переубедить. Больно не хочется мне вашей головой рисковать. Кто там ещё в дебрях этих прячется? Стоит ли в одну голову-то?

— Ну, меня-то, господин капитан, не пугайте. Чай пуганый. И тайгу видал-перевидал, сколько иным и не снилось. Вокруг Иркутска-города тоже не пески-барханы! К тому ж, головы у нас две. А лучше давайте-ка бумагу мне на подпись, вроде как на свой страх и риск поскачу, посмотрю. Казак я или кто?

— Может, обождёте всё же? Не позднее часу дня обещали группу-то прислать.

— Пять часов ещё здесь топтаться? Когда дома ждут? Давайте бумагу.

Капитан махнул рукой:

— Что с вами делать… Синявин!

В двери палатки всунулось лицо ещё одного жандарма:

— Я, господин капитан!

— Принеси-ка господину хорунжему бланк!

Жандарм исчез. Вестимо, тут у них вроде штаба, а всякие бумаги уж в другом месте хранятся. Поди, и машина под перевозку бумажерии приспособлена. Вот же души канцелярские! Но, с другой стороны, (одёрнул я себя) в ихнем деле без этого никак. Сразу головы послетают, без циркуляров-то!

Заполнил честь по чести, капитан печать сверху шлёпнул, бумагу в папочку определил:

— Что ж. Давайте, господин хорунжий, на карту взглянем! — и к походному столику приглашает.

Карта у них, понятное дело, куда как более крупная и подробная была, чем у меня. С крестами, крючками и прочими значками, хаотически по ней разбросанными. Иные были вымараны, а кое-где снова начерчены поверх.

— Извольте видеть! Вот в этом районе, — капитан обрисовал карандашом над поверхностью довольно обширную область, — предположительно самое мятежное логово и есть. Точное место с воздуха определить не удалось. Либо под землю спрятались, либо хороший морок поставлен. На тракт выходят всегда в разных местах. Самый нахальный случай был — буквально вот, в трёх километрах отсюда. С другой стороны, благодаря тому, быть может, и двое свидетелей успели убечь и принесли в Тулун конкретное донесение о творимом безобразии-с. А по прочим данным, бесчинствуют с размахом, чуть не сотню километров тракта в страхе держат. Деревни местные либо зачищены, либо запуганы. А то, может статься, и пособничают.