Стряпчий сделал пометки и продолжил:

— В связи с чем были вызваны соответствующие полицейские чины для задержания и помещения указанного лица под стражу. Непосредственно после задержания будут опрошены свидетели. Насколько нам известно, момент преступления застал довольно широкий круг лиц. Далее все материалы по делу будут переданы в Новосибирский императорский суд для рассмотрения и вынесения приговора.

— А теперь я хочу подать встречное заявление, — Иван обратился к полицейскому капитану. — Вы имеете право принять заявление?

Капитан несколько растерялся, но прозвучавший титул запомнил крепко:

— Э-э-э… Само собой, можем принять, ваше императорское высочество.

— Великолепно. В таком случае, от лица моего подзащитного, господина Хагена фон Ярроу, прошу принять заявление о совершённых в отношении него насильственных действиях со стороны барышни Старицкой. Отягчающим обстоятельством является то, что преступление было совершено Елизаветой Старицкой вместе со своей сообщницей Ксенией Бабичевой, и не в следствие случайного импульса, а по предварительному сговору.

— Но это возмутительно! — вскинулся стряпчий. — Обвинить девицу в совершении насилия?..

— Девицу? По-моему вы смешиваете в одну кучу общественный статус и физиологию. Отсутствие следов крови на постели вам ни на что не намекает?

Папаша Старицкий пошёл пятнами:

— Ваше имп-ператорское высочество, вы отдаёте себе отчёт…

— Ещё бы! — перебил Иван. — А вы? Вам разве Лиза не сообщила, что у нас есть доказательства её агрессивного поведения?

Лизавета ощерилась, как базарная торговка:

— Вы не посмеете!

— Ещё как посмею! — Иван вынул из нагрудного кармана брелок. Но не тот, который Хагену выдавал. Лизкин, наверное. — Вот, пожалте, господа. Это будет гораздо информативнее, чем вызывать сонных студентов, которые ничего толком и не видели, и кроме визга не слышали.

— Простите, — декан несколько нервно оглядел присутствующих, — это что?.. Это запись… того, что я думаю?

— Верно. Запись преступления, — заявил Иван. Да с такой невозмутимой физиономией, словно Хаген его месяц тренировал морду кирпичом держать.

— А-а… откуда же она взялась? — уточнил декан.

— Злоумышленницы хотели снять сцену насилия. Возможно, для последующего шантажа, — изложил свою версию Иван. — Но жертве удалось освободиться и завладеть артефактом.

— Включайте! — велел суровый капитан. — Тяжесть выдвинутых обвинений требует рассмотрения любых имеющихся фактов.

Лизка густо покраснела.

Над брелком, похожим на кусочек янтаря, появилось изображение. Моя комната. Одна из девиц, полуголая (если можно так назвать тот костюмчик из ремешочков) затаилась за углом на входе в комнату, вторая стоит у стола (видать, как раз она настраивала этот приборчик)

— В комнате, судя по всему, темно? — спросил капитан, со знанием дела рассматривая сероватую объёмную картинку, на которой как раз открылась дверь и вошёл Хаген.

— Да. Обратите снимание, жертва заходит спокойно, не ожидая нападения.

— Согласен, — кивнул капитан.

Хаген на изображении закрыл за собой дверь, протянул руку к выключателю… и тут на нём повисли обе девицы. Он слегка качнулся, схватился за шкаф — а-а-а, тут-то он, наверное, и Ива́нов брелок для записи на верхнюю крышку шкафа положил! — а дальше девки начали его стремительно раздевать и завалили в постель.

— Прекратите! — взвизгнула Лиза, вскакивая.

— Да сделайте что-нибудь, за что я вам деньги плачу⁈ — заорал её отец на свою свиту.

Секретарь Старицкого подпрыгнул и прикрыл брелок рукой. Картинка скрылась под его ладонями, освещая пальцы бледными серебристыми всполохами.

Стряпчий поёжился и выдал единственное, за что он мог бы зацепиться:

— Господа, мы будем настаивать на проведении экспертизы о подлинности записи.

— Можете себя не утруждать, — продолжил выступление Великий князь. — По стечению обстоятельств, в комнате находился ещё один прибор, принадлежащий Третьему отделению. Как вы должны бы знать, господа, эти приборы защищены от наведённой информации по высшему классу. И я вам его, конечно же, не отдам. Но показать в качестве доказательства подлинности первой записи могу. Ракурс там немного другой, — Иван осклабился: — Посмотрим?

Стряпчий и капитан заговорили одновременно.

Стряпчий:

— Я думаю, не стоит…

Капитан:

— Конечно, посмотрим! Наличие подобных доказательств в корне меняет дело.

Лиза сделалась вовсе пунцовой и хотела бежать, но капитан рявкнул:

— Сидеть, барышня! — и унтеру: — Потарин, дверь закрой-ка на ключик, — лицо его сделалось суровым: — Вы что же думали? Подняли людей среди ночи ради ваших выкрутасов, обещали свидетелей — выходит, подложных? Заявление написано, дело открыто! Это вам не в песочнице фантиками играть, а государственный уголовный розыск!

— Я хочу забрать заявление! — перекосился Старицкий.

Капитан аж зашёлся:

— Вы, господа хорошие, думаете, уголовный розыск в бирюльки играет? А вы будете бумажки носить да забирать⁈ Хочу вру, хочу перевираю? Нет уж, дело нейдёт! Отделение имеет право составить на вас протокол по ложному доносу!

В таком духе они препирались ещё несколько минут, пока Старицкий не сказал:

— Господин капитан, я имею нечто сообщить вам конфиденциально, не для третьих ушей.

Капитан покосился на Великого князя и совсем взбеленился. Полагаю, он ничего не имел бы против небольшой мзды, но не в присутствии таких лиц! А ну как проверка императорская на голову свалится!

В общем, посмотрели мы кусок второй записи, естественно, полностью повторивший первый, после чего Иван немедля спрятал фиксатор в нагрудный карман, а красный и злой Старицкий официально принёс извинения всем присутствующим и в особенности Хагену, попросил аннулировать его заявление и обещал, что дочь будет наказана по всей строгости, и семья усиленно займётся её воспитанием.

— Это в том случае, если господин фон Ярроу откажется от подачи озвученного заявления. Иначе мне придётся арестовать и барышню, и её сообщницу, — капитан поправил усы.

Лиза испуганно уставилась на Хагена. Все остальные тоже уставились — выжидательно.

— Я не буду подавать заявление, — любезно улыбнулся Хаген. — В конце концов, это было даже приятно, хоть и неожиданно.

— Честь имею, господа! — капитан приложил пальцы к козырьку фуражки и чинно удалился, унося с собой Лизаветино фиксирующее устройство — как он сказал, «для начальства, в подтверждение правомерности закрытия дела». Из чего я сделал вид, что запись будут просматривать всем околотком.

Лиза буркнула под нос:

— Я к себе, — и встала, но тут проснулся декан:

— Минуту, барышня! Господа Соколов, Коршунов и фон Ярроу, вы можете быть свободны. С вами же, сударыня, будет отдельный разговор.

Мы встали и направились к выходу, и последнее, что я услышал было:

— Ваше присутствие в студенческом общежитии более нежелательно, так же, как и сударыни Бабичевой. Вопрос же продолжения вашего обучения будет поставлен перед преподавательской комиссией, о её решении вы будете осведомлены письменно…

— Хорошо, что университет большой и народу в нём учится до хренищи! — бодро сказал Иван, когда дверь в аудиторию закрылась за нами. И чуть с меньшим энтузиазмом: — Будем надеяться, дядюшка не придаст большого значения этому нашему выступлению…

Хаген осуждающе покачал головой:

— Надеюсь, ажитация вокруг вашей персоны, фрайгерр Коршунов, успокоится, и вы сможете достойно продолжать обучение.

— А уж я-то как надеюсь, — проворчал я.

Задрали, честное слово. То психи, то зазнайки, то бабы шибанутые…

И ПОРЖАЛИ, И ПОПЕЛИ…

Спать мы на сей раз разошлись нормально, по своим комнатам. Кровать порадовала свежезастеленным хрустящим аж бельём. Семёныч, поди, распорядился. Ну и славно.

Утром, как обычно, проснулся я от сирены. В порядок себя привёл, очередной бутылёк снадобья опрокинул. А ничего, вроде, даже полегчало. И голова ясная, а не как чугуняка или, скажем словами Сонечки Гуриели, как тыква. Нет, молодец у меня маманя! Не даром к ней даже господа некроманты с особым уважением.