— Ох, не играй со мной, девочка. Чую подвох, говори сразу, что задумала.

— Ничего я не задумала, — всё ещё вишу на нём, — с такими-то угрозами разве есть у меня выбор, кроме того, чтобы собирать чемоданы? Я не хочу, чтобы из-за меня пострадали близкие мне люди. Я постараюсь привыкнуть к тебе и… полюбить.

Стараюсь говорить как можно искренне, немного строя из себя недалёкую девку. Мне очень надо, чтобы он поверил и ушёл.

— Действительно, тебе некуда деваться. Ты моя.

И опять меня целует жадно и долго, ещё попу мою мнёт, зараза такая.

А я ловлю себя на мысли, что мужик-то красивый, целуется хорошо, но не чувствую я ничего, не ёкает нигде, тело не отвечает на его ласки. Не смогу я с ним спать. Точно.

Отрывается от меня и нехотя отпускает.

— Ладно, уговорила, я правда устал сегодня. Но предупреждаю, если сбежишь — найду и убью. Не так. Найду, трахну и убью.

И сказал это так серьёзно, что я безоговорочно поверила и испугалась. Но вида не подала. Губу прикусила.

— Не сбегу. Куда я от тебя теперь денусь.

— Правильно говоришь, детка, — сказал так же грозно и ушёл.

Я села на пол, ноги сами подогнулись. Но чего сидеть, надо собираться.

Вещи собрала, в квартире прибралась. Уже в двенадцать ночи выключила свет, типа спать легла. Что меня дёрнуло выглянуть в окно? Под подъездом стоит чёрная машина. Пригляделась — машина Богданова. Вот же блин. Чуть не нарвалась. Как сбежать? Думай, Аля, думай.

Придумала. Быстро собираюсь, надеваю на себя широкие джинсы, широкую куртку и кепку на голову, волосы прячу. Вышла из квартиры, закрыла на ключ. Я же на пятом живу, и возле моей квартиры люк на крышу, лишь бы не был закрыт. О-о, мне повезло. Залезла сама, еле втащила чемодан, хорошо, что собрала маленький. Я живу в первом подъезде, а их всего четыре. Поэтому добралась до последнего, аккуратно спустилась. Хорошо, что во дворе много зелени. Через кусты, под окнами первого этажа выбралась со двора и, тащя чемодан в руках, чтобы колёсики не шумели, добралась до двора через два дома. Села на лавочку и вызвала такси. До автобуса осталось два часа, лучше там подожду.

----

До бабушкиного дома добиралась почти четыре дня на автобусах и маршрутках. Устала жутко. От последнего автовокзала до моей деревни наняла такси. Но до дома меня не довезли. Мы подъехали к речке, а автомобильный мост разрушен, только пешком пройти. Водитель сказал, что до деревни километра два вон по той дороге. Может, кто на телеге подберёт.

Я тяжело вздохнула, делать нечего, надо идти.

Через речку перешла, мост в ужасном состоянии. Руки дрожат, ноги тоже. Села за речкой на свой чемодан и плачу от бессилия.

Так, хватит себя жалеть, путь вижу. Вперёд.

АНДРЕЙ

ВСПОМНИТЬ ВСЁ

Прошло шесть лет с тех пор, как моя жизнь разделилась на "до" и "после". Даже после ранения и контузии я был на коне. У меня были планы, несмотря на инвалидность. Я — военный инструктор, умный, спортивный, с амбициями, стрессоустойчивый, с железной психикой. Я думал, меня ничего не сломит. Сломило. А знаете что? Смерть матери, которая не дожила до моего возвращения два дня. Она умерла от сердечного приступа, когда получила письмо о моём ранении и контузии.

Я вернулся в день её похорон. А дальше я просто смутно помню несколько лет моей жизни. Только головная боль и пьянка. Я даже забыл, почему стал пить. Вспоминал, что был военным, служил в горячих точках. Потом невыносимая боль и "давай выпьем".

Да, я пил. А что, денег хватает, у военного инвалида отличная пенсия, работать не надо. И "друзей" всегда полный дом.

ДОМ. Мамин дом.

Пару месяцев назад я заболел. Сильно. Думал, умру. Все думали, что умру. Пневмония, а врача нет. И сюда к нам не едут, потому что мост разрушен. Соседний мост в десяти километрах от этого. Друзья-собутыльники приходили первые два дня, но я без сознания был, что с меня возьмёшь. Только соседка приходила, тётя Маша, компрессы ставила, травками отпаивала. Сама еле ходит, а ко мне добиралась. Они с мамой дружили с детства.

Приходя иногда в сознание, я слушал рассказы тёти Маши о маме, как она любила этот дом. А теперь дом пустой, мёртвый, хоть и хозяин есть. Мама очень любила порядок, красивые занавески, вязала крючком скатерти и салфетки, вышивала картины и вставляла в рамки. Потом эти картины раздаривала соседям, в каждом доме в нашей деревне есть хоть одна картина, вышитая моей мамой.

В следующий раз моего прихода в сознание она рассказывала обо мне. Каким смышлёным и красивым мальчиком я рос. Мой отец был военным и погиб в горячей точке, защищая границы нашей родины. И я тоже мечтал стать военным. И когда я им стал, тётя Маша сказала, что моя мама очень гордилась мной, всем в деревне показывала мои фотографии в военной форме и зачитывала мои письма. А теперь смотрит на меня с небес и, наверное, очень огорчается.

Следующий рассказ был про мамин огород, какой он всегда был ухоженный, что на нём росло. У мамы всегда были хорошие урожаи, она делилась со всеми соседями. Накрутит консервацию и тоже потом раздаёт, потому что кушать некому, одна ведь жила.

Как-то очнулся, а соседка причитает, как же плохо, что врачей в деревне нет и никакой знахарки не осталось. Вот, баба Катя была, уж лет семь как померла, вот она бы меня на ноги своими травками быстро поставила.

Вот так и лежал, то в бреду, то в сознании.

Очнулся в очередной раз, температуры нет, хочу пить, но подняться не могу, сил нет. Чуть напрягусь, кашель давит до рвоты. Решил лежать, пока кто-нибудь не придёт. Вроде соседку видел, она ходила.

Пока так лежал, вспомнил, о чём она мне рассказывала. Осмотрелся, в комнате везде разбросаны вещи, засохшая еда, пустые бутылки. От маминых вещей осталась труха какая-то. Занавесок нет, скатерти и салфетки в непотребном виде, вместо тряпок использовал, что ли? Везде разруха.

И слёзы полились сами собой. Мама, что же я наделал? Во что я превратил то место, которое ты так любила? Мама, во что я превратил свою жизнь? Сколько я уже лежу? Почему ты не забрала меня к себе? Я что-то должен сделать здесь на земле, раз ты меня оставила? Скажи, я сделаю, мама.

Уже пришла ночь, а вот ко мне никто не пришёл. Я уснул. А когда проснулся, то понял, что надо всё менять в своей жизни.

Опять попытался встать, свалился с кровати на пол. Перекатился на живот и стараюсь подняться на руках. Руки дрожат. А когда-то отжимался и подтягивался бессчётное количество раз. От былого военного ничего не осталось.

Я собрал остатки сил и вытянул руки, потом подтянул колени, выпрямил ноги, перехватился за кровать рукой и встал.

Очнулся лёжа на полу, видимо, сознание потерял. Голова болит, ногу крутит. Ещё одна попытка. Опять упал, но сознание при мне. Уже плюс. Ещё раз, встал, крепко зацепился за железную спинку кровати. Стою. Делаю шаг. Голова кружится, меня тошнит. Я — военный инструктор, я в таком аду выживал, сейчас тоже справлюсь!

Дошёл до кухни. Ноги дрожат. Цепляюсь пальцами за любую поверхность. Поесть ничего нет. На столе, прибранном, кстати, стоит заварник и кружка. На плите чайник с водой, а на тумбочке засохший хлеб. Достал тарелку, положил в него сухарь и залил холодной водой из чайника. Поставил чайник на плиту, закипит, чай с травками попью. Заглянул в заварник, почти полный.

Съел размокший сухарь, чай попил. Опять тошнит, но держу всё в себе. Слабость подкашивает.

Вспомнил, что соседка не приходила. Может, что-то случилось? Надо сходить.

Еле дошёл, держась за стены и заборы. Захожу, а тётя Маша лежит в зале на диване, глаза закрыты, но дышит.

— Тёть Маш, вы живы? — а сам прислушиваюсь к её дыханию.

— Андрюша, сыночек, ты встал? Как ты? Не смогла к тебе прийти, давление высокое. Таблеток рядом не оказалось, на полке, на кухне лежат, не могу дойти. Как же так, что же делать?

— Лежи, тёть Маш, сейчас принесу, — и пошёл на кухню, шаркая ногами.