Сегодня был день Жуанзубана Хо. Это был крупный мужчина с монголоидным разрезом глаз, которые выглядели так, словно их надрезали тупым лезвием, впрочем, во взгляде ее третьего мужа читался живой и незаурядный ум. На теле практически не было волос, а младенческий нежный цвет не могла скрыть даже полупрозрачная репликант-кожа. Такое покрытие вживлялась всем младенцам мегастанции как дополнительная защита от космического излучения.

На вид Жуанзубан напоминал десятника охранителей, на деле же он принадлежал к кругу избранных энергетиков. В обыденной жизни этот человек был добр настолько, что не знающие его горожане могли бы заподозрить этого человека в идиотизме: доброта не относилась к добродетелям первоградского общества. В действительности же в теле потомка монголов-кочевников скрывался один из изощренных умов мегастанции. Его знания об энергетических установках каждого из секторов Первограда были гораздо объемнее, чем фрагменты информации, хранившиеся в умномашинах. Но Елена привязалась к нему за его, возможно, и комичную, но искреннюю нежность. За готовность беседовать о делах, которые мало интересовали мужчин – собрания жен, воспитание детей и даже способы освящения плоти отверженных. Сам он не порицал тех, кто ел мясо отверженных, но предпочитал только филейные части кормовых тритонов – неприхотливых амфибий весом в центнер.

Да, остальные мужья Елены были лишь довеском к чудесному Жуанзубану Хо. И если бы она могла выбирать кого-нибудь одного, как это бывало в Старые времена, ее выбор бы однозначно остановился на здоровяке с детским сердцем и острым интеллектом. Ее первый муж – энергетик Джон Изопфенофф был одновременно и самым древним в мультисемье белокурой красавицы. Ему было бессчетное количество лет, говорят, он даже успел пожить на Земле в молодости. Своим высохшим телом с локальными пигментациями он напоминал женщине фантастического ящера-гуманоида. Иногда Елене казалось, что она совокупляется с инопланетянином из сказок конца прошлого века.

Второй супруг Недобурей Го был взводным командиром внешних границ сектора. Агрессивный и одновременно трусливый, он осторожничал с другими мужьями, а рассказы о встречах со Старейшинами превращал в восторженные реляции. Но, кроме этого, ей было известно, как Недобурей Го посылает молодых стражников, готовых составить ему конкуренцию, на охоту за углобоками в нижние ярусы, откуда возвращаются далеко не все. Как он с помощью фальшивых свидетелей наделяет тавром отверженности молодежь из числа низших людей – голодранцев – для того, чтобы затем выгодно реализовать их плоть. Единственным плюсом мужа номер два было то, что он не докучал ей в плотских утехах. В назначенный день он с юношеской застенчивостью разворачивал тряпицу, в которой был скрыт немалых размеров биопластический уд и смиренно просил жену использовать эту жуть применительно к его телу.

Пятый муж был энергетиком, как номера один и три. И в семью он вошел как запоздалый назначенец с целью соблюдения закона «О женской малочисленности». Молодой Адубгарат Фаддей был одним из сыновей пана-управителя Западного модуля. В будущем он вполне мог стать паном, но отец не старался всеми силами возвысить мальчика, и поэтому начал Адубгарат Фаддей с простого энергетика. Как муж-инструмент для манипулятивных игр в обществе, которые так любили высокосословные жены, был он бесполезен в силу молодости, сочетающейся с какой-то несусветной социальной глупостью, поэтому интриговать, используя такого человека, было бы верхом неосмотрительности, так и самой можно оказаться в семействах черни, а то и на мясо пойти. Но юноша был пылок и просто голову терял при виде Елены. На каждой встрече он, казалось, пытался ощутить вкус даже минимального фрагмента своей прекрасной жены, изобрести нечто такое, что заставит ощутить безумный оргазм и его, и ее. Адубгарат Фаддей был неистощим, как молодой самец оленя в период гона, и изобретателен, как играющий ребенок. Елена позволяла ему делать что угодно, но только не говорить.

Упомянутый четвертый муж, Константин Бу, в определенной степени являлся вещью в себе. Большую часть времени его занимали оранжереи сектора, нежели чем люди. Впрочем, посещая Елену ПР, он отвлекался от мыслей о растениях на период короткого соития, чтобы затем увлеченно рассказывать ей об актинидиях третьего уровня или гигантских росянках на Дне станции, в Тсарстве углобоков. Очевидно, он искренне любил Елену, но выразить это чувство не мог. То ли у него был неудачный опыт, то ли он в детстве испытывал унижение и жестокость… Как бы то ни было, женщина иногда испытывала страстное желание включить ему старинный порнографический фильм – изысканную редкость для ценителей, но каждый раз опасалась, что загонит чувства Константина Бу в еще более глубокую эмоциональную яму.

Родная, но недосягаемая планета в очередной раз закрывала солнечный диск. Этакий своеобразный закат. Несмотря на официально принятое на станции земное двадцатичетырехчасовое суточное исчисление, жители космического города привыкли мерять время оборотами вокруг Земли. Один оборот – один гейм. Джон Изопфенофф стоял у одного из панорамных иллюминаторов, наблюдая, как заканчивается еще один отрезок его жизни. Старик держал руки за спиной, ноги широко расставлены, а голова чуть наклонена вперед, так, что наблюдающему за ним сзади могло бы показаться, что человек пытается окунуться в надвигающуюся тьму. Джон невидящими глазами вглядывался в недружелюбный космос, сопоставляя данные, полученные им от стражников четырех секторов, техников-энергетиков и проходчиков силовых линий.

Его пожизненная должность – надзиратель электросетей сектора Восток – давала возможность общаться с жителями трех соседних участков станции, хотя это и не приветствовалось Старейшинами и панами-управляющими. Бесстрастно учтивый внешне Джон в течение всей жизни на станции терпеливо налаживал контакты с инженерами и техниками других секторов. Он не чурался общаться с проходчиками Севера, Запада и Юга, и, хотя об этом никто не знал, Изопфенофф захаживал даже к окраинным жителям – париям, обитающим на границах Сторон света, озлобленным и запуганным, ворующим у граждан секторов энергию и плоть. Эти существа, казалось, жили на границе того, чем могли стать все граждане Первограда, не будь столь изящно выстроенной системы управления обществом космогорода. Окраинцы, как их называли граждане, жили ульями по десять-пятнадцать человек, сосредотачиваясь вокруг единственной женщины, которую они называли Держательница. Иначе можно было сказать, что единственное существо женского пола напоминало матку в пчелином семействе. Держательница управляла всем ульем, и в самые голодные времена семья могла недоедать, но всегда отдавала часть своей плоти матери-жене-хозяйке. Пожилой энергетик ценил свои контакты с жителями окраин. При необходимости, по его просьбе они могли, повредив электросети, обесточить тот или иной квартал, и только Изопфенофф знал точно, на каком участке повреждены кабели высокого напряжения, что уже много лет делало его незаменимым в глазах Старейшин и панов.

Обрывочные сведения, получаемые Джоном, будто на архаичной фотопластине вырисовывали мрачную картину увядания мегастанции. Незаметно для подавляющего большинства населения космического города начинали рассыпаться структуры, поддерживающие жизнь. Из четырех ядерных реакторов Первограда необходимо было закрывать один, в силу того, что он был установлен со значительными неисправностями с самого начала, топливо для них постепенно заканчивалось, и в скором будущем виделась необходимость переводить космический город на режим тотальной экономии. Солярное поле – внешний покров солнечных батарей – работало на пятьдесят процентов своей мощности из-за того, что во время «кризиса восьмидесятых» стремительно бегущие на космошлюпах люди, не имея навыков управления спасательными устройствами, покидая мегастанцию, в панике таранили части Солярных конструкций, чинить которые уже не было никакой возможности. Космический хлам и метеоры год за годом дополнили первоначальное разрушение, ощутимо снизив эффективность солнечных элементов. В случае энергетического голода в Оранжерейных хозяйствах, которые давали пропитание людям и кормовым тритонам, должна была резко сократиться урожайность, что в перспективе могло повлечь уже настоящий голод.