Но я и сама словила приличную дозу адреналина, ускоряюсь и не сразу замечаю пожилого мужчину, что двигается мне навстречу, в результате чего с силой врезаюсь в него.

– Ой, простите! Я не специально, – лепечу и с беспокойством, осматривая мужчину. Выглядит крепким, значит, не должен рассыпаться, как мешок с костями.

Он внимательно смотрит на меня, переводит взгляд на Мишу и с хитрой улыбкой выдаёт:

– Кренц, а ты и не говорил, что у тебя две дочери! Твоя?

Хапаю от возмущения ртом воздух, при этом продолжаю медленно пятиться назад и вдруг чувствую, что-то касается моей ноги. Коротко вскрикиваю от страха и неожиданности и только потом замечаю дочурку Миши, которая сразу же приобняла меня.

– Юля? Привет, малышка, а я к тебе пришла! – растягиваю губы в улыбке и присаживаюсь на колени.

– А почему ты босиком? – тычет маленьким пальчиком, указывая на мои ноги? – И почему у тебя ноги в пластырях? Ты что, упала? – поднимает глаза и с беспокойством смотрит на меня.

– У тебя была, хоть раз мозоль на ножке?

– Не-а, а что такое мозоль?

– Ну-у-у, как тебе получше объяснить... – закатываю вверх глаза в задумчивости. – Мозоль это как маленький пузырёк на коже, он немного болит. А возникает он тогда, когда обувь маленькая, неудобная или новая. Да, с новой обувью тоже такое бывает, но не всегда.

– А тебе было больно?

– Немножко, но твой папа отвёл меня к врачу, и теперь все хорошо.

– Крен, ты что за шум тут поднял? Даже до меня уже долетело, – слышу за спиной знакомый голос и холодок вновь бежит по спине, потому что это тот мужчина, в чьём кабинете мы уже были.

Беру малышку за руку и стою с виноватым видом. Стыдно? Да не то слово. Думаю, нашу перепалку с Мишей было слышно за версту. А это значит одно – мне не жить…

Пожилой мужчина обратился к Горе, – Кренц, а тот, которого зовут Глеб, назвал его – Крен. Интересно, что это? Фамилия или, как говорили в детстве “погоняло”? Но я, конечно же, не решусь спросить.

– Вижу, в медпункт вы сходили, но почему девчонка бегает по зданию босиком? Мишенька, родной мой, ты совсем головой поехал? – кривится Глеб.

– Мирон, не начинай, а? – отмахивается Миша.

– Как же много я пропустил. Эх… – вздыхает пожилой и тут же посмеивается. – Так, ребятня, давайте отсюда, чтоб вас ветром сдуло, а то, не дай бог, клиенты увидят или ещё кто. Развели мне тут бразильский сериал.

– Николай Антонович, я вам потом всё объясню, – бормочет Миша и косится на меня так, что я сама готова себе шею намылить и в петлю прыгнуть.

– Да не надо, я и так всё вижу. Ну, Кренц, ну, удивил! Аха-ха! Ладно Глеб, от него я хотя бы всегда ожидаю чего-то, даже Дамир и то более вероятно, но ты? Да...

– Всё Антоныч, пошли уже, – тот, которого зовут Глеб заволакивает руку за спину пожилого мужчины и пару раз похлопав, направляется с ним в сторону лифта.

Мужчины уезжают на лифте, и мы втроём наконец-то остаёмся одни. Вновь наклоняюсь к девочке, убираю выбившуюся из её косички кудряшку за ухо.

– Юля, на самом деле, я искала тебя. Мне сегодня показалось, что ты расстроена…

– Угу, – опускает глазки вниз. – Но дедушка Коля мне всё объяснил, только это наш с ним секрет. Мы на мизинчиках скрепили. А аще он купил мне мороженое и покатал на пони.

– То есть ты больше не грустишь?

– Не-а!

– Совсем-совсем?

– Да!

– Как классно! – поднимаю взгляд на Мишу и пожимаю плечами, мол, дети, такие дети. Плачут, а через пять минут уже радуются как ни в чём не бывало. Даже не знаю, что ещё могу сделать. Да и надо ли?

Подхожу к Горе и протягиваю руку, чтобы забрать кеды подруги.

– Михаил, отдайте мне обувь, думаю, инцидент исчерпан, и я могу уйти. И простите, пожалуйста, что из-за меня у вас на работе такой переполох случился.

– Ты ходячее несчастье, – убирает руку с обувью за спину. – Какой у тебя размер ноги?

– Зачем вам?

– Поиграй с Юлей в комнате отдыха на втором этаже, пока я буду покупать тебе новые.

– Категорически – нет!

– Я тебя и не спрашивал, хватит из себя правильную строить. Всё идите наверх.

– Я верну вам деньги за обувь.

– Ага. Размер какой?

– Тридцать седьмой. Только, пожалуйста, возьмите самые дешёвые, мне просто до дома доехать.

– Да-да… – говорит он и отмахивается от меня рукой, как от назойливой мухи.

А я замечаю, что в тот момент, когда Миша практически отвернулся, на его лице мелькнула улыбка. Хороший знак. Значит, я ещё поживу немного.

Лара

– Михаил, вы хотите меня в рабство взять? – кошусь на крафтовый пакет с явно дорогущей обувью.

– Что не так?

– Дайте мне чек, – прикрываю глаза и тру переносицу, а вторую руку вытягиваю в ожидании кассового чека.

– Я его не брал, – сжимает ручку пакета.

– Хорошо. Тогда так скажите, стоимость обуви?

– Да я, по-твоему, изучал ценники? Взял первые попавшиеся, как ты просила, и пошёл.

– Хорошо, но посмотреть-то в банковском приложении вы можете? – уже откровенно закипаю.

– Не могу.

– Как так? – яростно рявкаю.

– Глючит, не работает.

– М-м-м, ну отлично, – врет, как дышит. Вижу же. – Тогда я сама найду магазин, где продаётся эта обувь. Я же должна знать, за какую сумму мне придётся продать свои органы.

– Не дуркуй. Мне ничего не надо.

– А мне надо. Не люблю быть должна.

– Ты уже заплатила.

– Да? И каким же образом.

Миша косится на свою дочь, с хитрецой смотрит на меня и касается пальцами своих губ.

– Этим.

Заливаюсь краской до самых кончиков ушей. Щёки горят, как раскалённые на солнце камни. За грудной клеткой так грохает сердце, что создаётся впечатление, что оно и не орган вовсе, а старый ржавый механизм. Старая молотилка. Делаю широкий шаг и оказываюсь прямо перед Горой, дёргаю на себя пакет и убираюсь от него подальше на безопасное расстояние.

Извращенец.

– Я верну вам деньги. Потом…

Тот день был последним, когда я видела Мишу и Юлю. Прошёл уже месяц. И если первые дни, я ещё с опаской поглядывала на телефон, когда раздавался звонок или звук входящего сообщения, с оглядкой шла домой, то спустя время уже расслабилась. А теперь и вовсе кажется, что это было не со мной и вообще сном.

– Лариска! А посуду кто будет мыть? Лентяйка неисправимая! – горланит Толик из кухни.

– Да пошёл ты, – тихо бубню, чтобы не было слышно и показываю в сторону коридора средний палец. – Урод.

Да, произошли ещё кое-какие изменения. Моя подруга Женька, решила съехаться с парнем, и как следствие, мне пришлось покинуть её квартиру. Конечно, она умоляла остаться, но… я всё понимаю. Ребятам нужно уединение.

И за неимением денег, всё, что я могла себе позволить, это вновь вернуться в дом отчима.

Встречая меня, Толик пакостно скалил свои гнилые зубы с полной и безоговорочной победой на лице. Мама сдержанно стискивала зубы, понимаю, я ей что кость в горле. Но выгнать меня под открытое небо, видимо, остатки совести не позволили.

– Что Лариска, не удержала своей дыркой от бублика того денежного мужика? – злорадствовал отчим.

– Сам ты, дырка от бублика, Толик!

Он подошёл и тут же отвесил мне звонкий подзатыльник, затем поднёс ко рту пиво и отглыкал полбутылки за раз.

– За базаром следи! Я тебя научу уважению. Кретинка мелкая.

Мать кивнула и молча ушла в комнату. А я с видом бродяжки поплелась в комнату, в которой я прожила большую часть своей жизни и которую ненавижу. Это моя тюрьма.

Старые, ещё советских времён обои, засаленные, с оторванными кусками, подранные котами и разрисованное мной, когда была маленькой. Вместо люстры, “лампочка Ильича”, на полу линолеум, вытертый за столько лет, и старый палас. В углу у окна стоит моя скрипучая кровать, напротив — письменный стол, который точно старше меня, и стул. Нет, не компьютерный. Самый обычный кухонный стул. Единственное, что здесь более менее современное, — это шкаф, который я купила, скопив немного денег.