— Неделю— две, — ответила она.

Я не удержался, спросил:

— Ты сама это узнавала?

Ее щеки вспыхнули, она отвела взгляд.

— Нет. Рассказали на работе. Тоже хотели телефон, но сорок тысяч…

— Значит, пойдем писать заявление, — потер руки я.

— У нас нет таких денег! — повторно воскликнула мама.

— Есть. Дед обещал прислать, чтобы он мог звонить нам, когда захочет.

— Он с ума сошел?..

— Он на фруктах столько зарабатывает за три дня, — успокоил ее я. — А мы — единственные его близкие люди. Кстати, он звал нас в гости на Новый год, я пригласил его ответно. Надеюсь, ты не против.

Мама успокоилась, что ей не придется тратить деньги, задумчиво посмотрела на свое отражение в зеркале, улыбнулась себе. Впервые вижу ее такой сияющей!

— Давай завтра в пять напишем заявление? — предложил я и приготовился, что она начнет изворачиваться, потому что ей лень после работы куда— то ехать.

— Давай! Сегодня уже никак.

— Ты куда— то собралась? — предположил я.

— Да, — просияла она. — В театр! В честь дня рождения завода.

Она снова согласилась слишком легко, и я опять заподозрил, что в чем-то меня обманывают. Решив вопрос с мамой, завороженный ароматом блинов, я пошел на кухню. На скрип двери Наташка обернулась и кивнула на три тарелки:

— Молоко прокисло, мать и напрягла меня. Вот просто блины. Это — с картошкой, это — с мясом. Сметана в холодильнике, бабушкина.

Я уселся за стол. Минут на десять мир перестал существовать, я уплетал блины за обе щеки, готовый урчать, как голодный кот.

— Гастрономический оргазм! — заключил я, вымазывая сметану последним блином.

Наташка рассмеялась, перевернула очередной.

— Хочешь поджаристый, чтобы хрустел?

— Ну что ты делаешь! Я же лопну!

— Так сделать? — Обернувшись, сестра подмигнула.

— Моя смерть будет на твоей совести, но — да, да, ДА!

Положив мне в тарелку обещанный блин, она выключила газ и села напротив, подперев голову руками, заговорщицки прищурилась.

— Мать, похоже, на свидание собралась. Мужик у нее появился!

— Она сказала, в театр… В будний день разве есть спектакли?

— Специально для них — есть! Я не играю там, это старая постановка. Но ты посмотри на маму! Она же вся светится. Я ей волосы покрасила хной. Руки, вот, не отмылись.

Наташка показала руки, все в ржавых разводах.

Почему-то было трудно поверить, что у мамы появился сердечный друг. Я-взрослый погиб в сорок шесть лет, и я отлично помнил мои-его романы в столь преклонном возрасте. Мало того, дед (ДЕД!!!) — тот еще ходок! Но все равно про маму — не верилось.

Но — ровно до того момента, когда она вышла из своей комнаты накрашенная, нарядная, с прической в стиле Мерилин Монро и волосами, отливающими медью. Куда подевалась та серая, вечно напуганная, всем недовольная женщина?

— Офигеть, — только и выдала Наташка, она покончила с блинами и валялась на диване с литературой.

Увлеченный рисованием Борис тоже повернул голову и отвесил челюсть, не удержался и выдохнул:

— Мама! Какая ты у нас красивая! Как с картинки.

— Он обалдеет, это точно! И влюбится, если еще не влюбился! — сделала комплимент Наташка.

У мамы вспыхнули щеки, она потупилась:

— Опять ты за свое! Нет у меня никого. Это же — театр! Надо хорошо выглядеть.

Наташка хитро улыбнулась.

— Ага, ага, типа поверили. Ко мне на премьеру ты так не наряжалась! И не красилась!

— Прекрати! — начала злиться мама, и Натка примирительно подняла руки.

— Ладно, типа серьезно верю!

Накинув плащ, мама убежала, застучали ее каблуки по лестнице. Наташка подбежала к окну — посмотреть, одна ли мама, или ее кто— то встречает.

— На дороге стоит, — отчиталась сестра. — А винзавод-то — на пригорке! К нему идти надо.

Не сговариваясь, мы с Борей побежали к ней. Чтобы мама нас не заметила, Наташка выключила свет. В сгущающихся сумерках деталей было не разобрать, лишь фары автомобилей иногда выхватывали из темноты стоящую на обочине женщину в длинном плаще.

— Говорю вам — хахаль у нее, я такое сразу чую, — гнула свою линию Наташка. — Ща посмотрим, что у него за тачка. Сто пудов он с тачкой! И женатый.

— Чего сразу женатый? — проворчал Боря. — Вдруг нет?

— Потому что мужик на тачке не может быть холостым — сразу захомутают. Я думаю, у него «Жигули».

И ведь логика (в кавычках) железная! Не поспоришь.

— С большой вероятностью — да, — сказал я. — Потому что «жулек» в принципе больше всего.

— «Волга»! — воскликнул Борис. — Ставлю на «Волгу».

— Да погодите со ставками, — улыбнулся я. — Вы еще того кавалера не видели.

Вдалеке появились круглые фары автобуса. Сбавив ход, он остановился — обычный «пазик» от винзавода — мама вошла в освещенный салон, где сидели несколько человек.

— «Жигули», «Волга»… — усмехнулся я. — Кто ставил на «пазик»?

— Значит, мужик поедет своим ходом. Кто ж на пьянку на машине едет?

— Мама и пьянка — понятия несовместимые, — сказал я.

— Ой, я тебя умоляю! — не сдавалась Наташка. — Вот посмотрите! Сначала будет счастливая, потом — рёв.

— Почему? — спросил Боря.

Натка включила свет и постучала себя по лбу.

— Потому что хахаль— женатый.

— А если нет? — уперся Боря.

— Все равно рёв. Значит, алкаш, дебил или импотент.

Опять железная логика. Я усмехнулся и пошел в зал.

— Боря, что ты рисуешь? — спросил я, копаясь в своем ящике письменного стола, где хранились тетради.

Его художество было прикрыто альбомными листами. Боря выскочил из кухни красный и взъерошенный, упал на стол грудью, растопырив руки. Так наседка защищает цыплят от хищника.

— Это секрет!

— Голые бабы? — предположила Наташка, расхохоталась, когда Боря стал бордовым.

— Не твое дело!

— Сто пудов сиськи! — не унималась Натка.

— Озабоченная! — огрызнулся Боря.

Бестактность Наташка переняла от мамы, я же считал, что у каждого должно быть пространство, где можно расслабиться, отдышаться, и куда нет хода никому. Не потому, что ты мыслишь плохое, а просто хочется сбросить маски перед самим собой.

— Отстань от него, — велел я Наташке, которая снова плюхнулась на диван.

Я с химией засел на кухне. Но стоило отвлечься, и приходили мысли о гипотетическом мамином любовнике. Ну а почему нет? Она молодая, свежая, мужчинам нравится — Каналья, вон, запал. Есть в ней детская беспомощность, ее хочется оберегать и защищать, наверное, этим она и берет.

Кто этот человек? Где они познакомились: на работе или случайно? Если на работе — плохо, винообработчики и виноградари — очень пьющий контингент. Или он начальник? Нет, вряд ли.

Я люблю маму, но вижу ее недостатки. Если ею прельстится развитый человек, то очень ненадолго, а вот для простого труженика она — идеальный вариант, будет о нем заботиться, слушаться и в рот заглядывать.

Только один есть нюанс: мы. Чужому дяде не нужны дети— подростки, а он не нужен нам, самим тесно. Вот если мама к нему будет ходить, тогда другое дело, как говорится, мир да любовь.

В восемь вечера я побежал к Илье — звонить Каналье, спрашивать, когда он свободен, чтобы подстраховал с иконой. Вдруг она бесценна и принадлежит кисти великого мастера? Очень хотелось узнать, что там за святой, какого она века. Ощущение, словно на последние деньги купил лотерейный билет и стираешь монеткой напыление. Один ноль проступил, второй, третий… Пара движений — и, возможно, ты станешь миллионером.

26 октября 1993 г., вторник

С Андреем мы запланировали встретиться в девять вечера, я прибыл к театру своим ходом на десять минут раньше и ждал на скамейке под платаном, залитой светом трескучего фонаря. Казалось, что рюкзак, где лежали фарфоровая керосиновая лампа и старинная икона, слишком тяжелый, и его лямки врезаются в кожу сквозь олимпийку.

Компания из троих хорошо поддатых парней обосновалась неподалеку в темноте — то ли на скамейке, то ли в зарослях. То и дело из черноты доносились взрывы хохота и пьяные голоса. Я ощущал себя актером, стоящим на сцене в кругу света. Все меня видят, но я не вижу никого.