— Больше ноги твоей не будет в его доме, — твердо сказала мама. — Не пущу.

Но я поехала туда. В день выписки из больницы за мной явился Колм. Объяснил, что ему было очень стыдно и потому он не приходил ко мне в больницу. Но он ничуть не переживал, что убил нашу девочку и едва не убил меня. Когда мы вернулись домой и к нам пришла моя мама, Колм даже не пустил ее на порог. В окно я смотрела, как она, плача, возвращается в тот дом, где я родилась. Сама я была слишком слаба, чтобы броситься следом за ней.

Я свои слезы уже выплакала и теперь не чувствовала ничего, кроме холодного свирепого клокота в самой глубине моего существа, бурлящего, словно закипающая вода. Я не находила этому определения. Это была не ненависть — более сильное чувство. Когда в постели он полез ко мне в первый раз после того, как у меня случился выкидыш, я просто лежала под ним, будто бревно, позволяя ему делать со мной все, что он хочет. Я ничего не чувствовала, кроме того холодного бурления, что клокотало во мне. Словно в меня вселился другой человек — человек, у которого есть некий план. Я не знала, что это за план, а жаждала лишь одного — чтобы Колм сполна расплатился за свою жестокость. Он убил нашу дочь.

Теперь я точно знала: если он снова ударит меня, я дам сдачи. Ждала этого момента. Начала искать в доме предметы, которые могли бы послужить орудием мести. Училась отбиваться кочергой. Но в итоге ничего этого не понадобилось.

Спустя четыре месяца после смерти нашей дочери я пришла на причал, где было пришвартовано его судно: Колм велел принести ему ужин. Ремонтировал свою посудину, и ему некогда было идти домой. Он пребывал в отвратительном настроении, и я сразу поняла: жди беды. Колм в очередной раз поругался с отцом и готов был выместить на мне свою злость, если я не успею убраться подобру-поздорову.

Поэтому я молча поставила накрытую сковороду с его ужином на перевернутый ящик и собралась уходить. Он схватил меня за руку, рывком развернул к себе лицом, спрашивая, куда это я пошла без его разрешения. Мы стояли рядом с ограждением, под ногами на палубе валялись веревки, сети, трубки. Я поскользнулась на них и попыталась выдернуть руку, чтобы удержать равновесие, тем самым заставив его оступиться. Он вскинул руку, чтобы хлестнуть меня. Я увернулась, схватила сковороду, размахнулась ею и ударила его со всей силы по голове. От удара он покачнулся назад и опрокинулся через ограждение.

Раздался всплеск. Я перегнулась через борт и увидела, как Колм под водой держится за голову, а сквозь его пальцы вьются красные ленты. Глаза его были зажмурены, но вдруг он разжал веки и вытаращился на меня. Выбросил из воды одну руку, протянул ее ко мне. Пальцы его были растопырены, как лучи морской звезды. А я стояла и смотрела.

Глаза его и вовсе полезли из орбит. Он выкинул вверх вторую руку, ту, которой прежде держался за голову. На секунду вынырнул из воды, силясь произнести мое имя. Попытался удержаться на поверхности, но из головы его хлестала кровь, окрашивая воду в красный цвет. А я стояла и смотрела.

Все еще глядя на меня, все еще протягивая руку ко мне, Колм начал тонуть. Он терял сознание, а я стояла и смотрела.

Я не спасла его.

Дождалась, когда он уйдет на дно. Затем вытерла сковороду полотенцем, которым изначально она была накрыта, положила обратно колбасу и картошку, выпавшие из нее, и бегом кинулась от причала, зовя на помощь.

Помощь, разумеется, запоздала. Рыбакам, прибежавшим на мой крик, я сказала, что Колм пил, спьяну споткнулся и свалился за борт. Я в это время как раз несла ему ужин и увидела, как он упал в воду. Я помчалась к нему, но спасти уже не успела.

Его вытащили из воды. Он был мертв. Рана на его голове казалась совсем маленькой. Даже не верилось, что из такого крошечного отверстия могло вытечь столько крови.

Я не печалилась от того, что его больше нет.

Не стыдилась того, что сделала.

Он убил мою крохотную дочку. Он медленно убивал меня.

Теперь я была свободна от него. Так я думала.

Его брат с отцом отказывались верить, что Колм не смог бы доплыть до берега, даже с раной на голове. Он хорошо плавал. Они недоумевали, почему я не прыгнула за ним в воду, не бросила ему спасательный жилет. Пытались понять, обо что он ударился при падении. Незадолго до этого они виделись с ним, и он не пил спиртного. Я утверждала, что он был пьян, но как он умудрился напиться допьяна так скоро после их ухода?

После похорон я вернулась в отчий дом, к маме, а они принялись расспрашивать селян, высказывали им свои соображения. До мамы дошли слухи, что в пабе обсуждают смерть моего мужа, и она испугалась за меня. Я поведала ей о том, как все было. Она знала, как Колм оказался в воде.

Идея отправить меня в Америку, к Мейсону, принадлежала маме. Это она придумала, чтобы в Дублине, вдали от родной деревни, я справила себе паспорт по свидетельству о рождении Софи. Чтобы начала новую жизнь под именем, которое ей по-прежнему было очень дорого. Это имя было гарантией того, что полиция Донагади или графства Даун никогда не узнает, где меня искать. Оно также обеспечит мне то, что, по мнению мамы, я заслуживала, но сама она так и не сумела мне дать, — новую счастливую жизнь.

И я отправилась в Дублин со свидетельством о рождении моей покойной сестры. Два месяца работала там в одном из ресторанов как Софи Велан, а потом получила паспорт и купила билет до Америки. Свои письма маме я посылала на адрес брата Найла, проживавшего в Бангоре, — дабы почтмейстер в Донагади не узнал, что из Нью-Йорка ей пишет некая С. Велан.

Манхэттен я торопилась покинуть не из-за ужасных условий проживания. Условия действительно были ужасные, но не по этой причине я откликнулась на объявление Мартина. В тамошних трущобах было много молодых ирландок, как я. Из селения по соседству с Донагади приехала молодая женщина, с которой я была знакома. Она поселилась в том же квартале, где жила я. Если б я осталась на Манхэттене, она узнала бы меня, написала бы обо мне своим родным и тайна моего местонахождения была бы раскрыта. Я не могла этого допустить. Поэтому я уехала с Манхэттена и стала Софи Хокинг. Сменила имя. Теперь это я и есть.

Софи Хокинг.

Сиэши Велан Макгоу больше не существует.

Наконец я изложила Логану все, что он хотел знать. Меня терзала одна мысль: сегодня вечером я не вернусь домой к Кэт, а ведь я ей обещала.

Сидящий напротив человек наверняка арестует меня за убийство Колма, хоть это и не я отняла у него жизнь. Колма погубил океан, а Мартин сгорел в огне. Силы природы восстановили нарушенное равновесие. Но, господи, как убедить в этом Логана?

Самое страшное, что я не подготовила официальных распоряжений в отношении Кэт на тот случай, если со мной что-то произойдет. Я хотела бы, чтобы она осталась с Белиндой, но позволит ли это ее поверенный? Или он будет консультироваться с кузиной Кэндис, проживающей в Техасе? И та заберет Кэт к себе, когда меня посадят в тюрьму? Или повесят за то, что я сделала.

Отправят ли меня назад в Ирландию, чтобы я там предстала перед судом?

Эти мысли одна за другой сверкали в голове, как вспышки молнии, каждая стремительней, ярче и безжалостней предыдущей. Я жалела, что это не я свалилась за борт тем вечером в Донагади. Лучше б это я с разбитой головой упала в ледяную воду. Лучше бы меня забрал океан, заключил в объятия, словно потерянную душу, и унес из этого мира скорби.

В вихрь моих мыслей вторгается чей-то голос. Ко мне обращается Логан. Я перевожу на него взгляд. Он понимает, что я его не слышала. Его рука протянута ко мне, а в ней — лоскут белой ткани.

— Возьмите платок, — предлагает он.

Слезы стекают по моим щекам на шею, капают на колени.

— Я плачу не из-за Колма, — выпаливаю я. — Не из-за того, что я сделала.

— Да, понимаю.