— Я не хотела, чтобы так получилось, — говорю я. — Твое появление не входило в мои планы.

Он не отвечает.

— Мне необходимо отвезти Кэт к ее матери, — продолжаю я. — А Белинду доставить домой. Все очень просто, как я это вижу. Если удача на твоей стороне, ты найдешь способ выбраться из этого дома после нашего отъезда. А если на моей, ты все еще будешь здесь, когда я вернусь. И если тебе суждено умереть до моего возвращения, я сдержу обещание, данное Кэт. Помогу тебе убраться. Прямо в ад.

— Не надо, — шепчет он.

— Что «не надо»? Не бросать тебя? По-твоему, после всего, что ты сделал, ты вправе рассчитывать на мою помощь? Это ведь ты убил Аннабет Бигелоу, да? Мартин, я не боюсь оставлять тебя здесь в беспомощном состоянии. Не жди от меня жалости. После всего, что ты сотворил, жалости ты не заслуживаешь.

Я опускаюсь на колени и, приблизившись к Мартину почти вплотную, шепотом говорю ему то, что никогда не надеялась сказать. Даже на первых порах, когда во мне еще теплилась надежда, что со временем мы с ним можем стать хотя бы друзьями.

— Ты ведь даже не знаешь, да, почему мне не страшно оставлять тебя в таком положении?

— Знаю… — выдавливает он из себя.

Лишь крошечная тень сомнения закрадывается в душу.

— Нет, не знаешь.

Он пытается сплюнуть. В уголке его рта образуется красная пена.

— Знаю… — сиплым шепотом произносит он. — Ты в бегах.

Я пристально смотрю на него сверху вниз.

Он не отводит взгляда, словно провоцирует опровергнуть его слова. Но я не выдаю своих секретов. Никому. Даже себе самой.

К тому же Мартину я ничем не обязана. Ничем. Мой долг — позаботиться о Кэт: увести ее из этого дома.

— Зря ты не уехал, когда у тебя был шанс. — Я выпрямляюсь и отворачиваюсь к раковине. Мочу тряпку, чтобы вытереть кровь у подножия лестницы. В голове сумбур. Я не знаю, что буду делать, если по возвращении найду его мертвым. А если он еще будет жив?

Не сводя с меня глаз, Мартин силится подняться. Если к моему возвращению он будет жив, может быть, удастся заключить с ним сделку в обмен на обещание привести врача.

Впрочем, это вряд ли. Мартин не из тех, с кем можно договариваться.

Слишком много всего нужно обдумать, принять в расчет, и я бормочу себе под нос то, что накануне вечером сказала Белинде, когда та засыпала меня вопросами. Я и прежде себе это нашептывала. Главное, пережить этот день. Всего один день.

Выжимая тряпку, я гоню из воображения картину, как по возвращении нахожу труп Мартина. Содрогаюсь, пытаясь отделаться от отвратительной мысли. Как ни странно, дрожь усиливается, и такое ощущение, что сам дом трясется в преддверии того, что ожидает меня, когда я сюда вернусь.

Вдруг подо мной начинает вибрировать и дыбиться пол. Затем меня оглушает грохот, похожий на рев штормящего океана. У меня мелькает мысль, что сейчас земля подо мной разверзнется и поглотит Мартина, и я буду избавлена от необходимости разбираться с ним позже. Но в следующую секунду я понимаю, что не одну меня качает и трясет.

Это — землетрясение, причем не плавное колебание сродни тому, что мне случалось раньше переживать несколько раз. Это — неуправляемая стихия, огромный дикий зверь, чудовище, разъяренное тем, что его разбудили. Дом сердито громыхает, и я внезапно вспоминаю, что Кэт на втором этаже.

Бросив Мартина, на нетвердых ногах я устремляюсь из кухни. Меня кидает из стороны в стороны, я врезаюсь в стены.

Наконец я в холле, зову Кэт, но голос мой тонет в гуле стонущей земли. А потом рев обрывается так же неожиданно, как зазвучал. Тряска прекращается, но все во мне чувствует, что зверь не утихомирился, не улегся снова спать. Воздух трещит, предвещая недоброе.

Я вижу Кэт и Белинду на верхней площадке. Одной рукой Белинда придерживает свой живот, а другой обнимает Кэт, как бы пытаясь ее защитить, а у той от ужаса глаза лезут из орбит. Обе обсыпаны штукатуркой, словно конфетти.

— Идите ко мне! — кричу я, а сама хватаюсь за перила и бегом поднимаюсь к ним. Белинда с Кэт начинают спускаться. Мы встречаемся на середине лестницы, и в это мгновение грохот и качка, на этот раз сильнее, возобновляются. Зверь швыряет нас на стену. Я кричу Белинде с Кэт, чтобы они сидя съезжали по ступенькам вниз. Лестничная площадка над нами трещит, лестница ходит из стороны в сторону.

Я слышу, как бьется посуда, расщепляются дверные рамы, пучатся половицы. Мы ползком спускаемся вниз по корежащимся ступенькам. Я распахиваю входную дверь, хватаю саквояжи и папки с документами. Белинда с Кэт, спотыкаясь и оступаясь, идут мимо меня.

Земля качается, как корабль на взбесившемся море. Мы вываливаемся на улицу, в янтарный рассвет. Дымовые трубы рушатся и летят с крыш на тротуары. Я притягиваю к себе Кэт. Белинда вскрикивает. Я поворачиваюсь к ней, думая, что на нее упал кирпич. Но она держится за живот, а из нее самой хлещет кровь с водой.

Мне это знакомо.

Со мной такое тоже было.

Мир вокруг корчится в муках. С запозданием я вспоминаю совет Мартина о том, что в случае землетрясения нужно встать в укрепленном дверном проеме, а не выбегать на улицу, иначе можно угодить под рушащиеся здания. Но мы уже на улице, на корежащейся мостовой, и я ни за что не вернусь в трясущийся дом. Я бросаю саквояжи на землю. В одной руке у меня папка с документами, другой я держу Кэт. Покачиваясь, неровным шагом я направляюсь к Белинде. Вот сейчас, возможно, мы погибнем, думаю я. Вырвались от Мартина, а теперь нас уничтожит еще более страшное чудовище.

Несколько месяцев назад, когда я впервые ощутила дрожь земли и Мартин объяснил, что земле свойственно периодически сотрясаться, я нашла в библиотеке книгу, где описывалась природа этого явления. Я прочитала, что земля — это крутящийся шар на гигантской танцплощадке, а в самой ее сердцевине находятся огромные каменные плиты, которые иногда слишком сближаются друг с другом и при соприкосновении расходятся в разные стороны. Иначе и быть не может. Сталкиваясь, плиты снова ищут свое место, и на это время вращение приостанавливается, сменяясь колебаниями и вибрацией, которые сопровождаются рокотом, после чего ритмичный танец возобновляется.

Но в этот раз каменные плиты словно забыли, где их место. И выбились из ритма своего традиционного танца. А ведь земля развалится, если перестанет вращаться, и я пытаюсь представить, очень ли будет больно, если нас поглотит хаос рушащегося мира.

Я наклоняюсь к Кэт, своим телом закрывая девочку от подстерегающих нас напастей. И вдруг, как это было совсем недавно, тряска внезапно прекращается; кажется, что поверхность земли наконец выдыхает, переждав беснование недр. Опасаясь нарушить возникшее затишье, я боюсь и слово произнести, но мое материнское сердце по-прежнему колотится, как молот, и я принимаюсь успокаивать Кэт.

— Ну, все, все. Все прошло. Все прошло, — говорю я ей, хотя не уверена в этом.

Сквозь пелену пыли на нас глядит низкое солнце, которое будто не решается восходить. Проходят две-три минуты, земная твердь неподвижна, как всегда, словно не помнит того, что сейчас произошло.

Белинда вскрикивает, обхватив руками живот. В ужасе и изумлении смотрит на розовую лужицу у своих ног.

Я знаю, что предвещает эта лужица.

— Когда тебе рожать? — спрашиваю я, но она снова вскрикивает — то ли от страха, то ли от боли, а может, от того и другого сразу, и не отвечает.

— Когда тебе рожать? — громче повторяю я.

Она поднимает на меня испуганные глаза.

— Только в следующем месяце!

— К врачу тебе надо или в больницу. — Я на мгновение выпускаю руку Кэт, хватаю свой саквояж. Открываю его и кладу туда документы — поверх одежды, папиной тетрадки и маленького сейфа. Вчера вечером, когда мы планировали побег, я рассчитывала, что один саквояж понесет Белинда, но сейчас вижу, что это исключено. Мне нужна помощь. Необходимо найти экипаж.