Вскоре после ареста Дюкена и его шайки Людвиг отправился в необитаемый коттедж в Нортпорте (Лонг-Айленд) и разобрал там радиопередатчик; некоторые части он оставил в доме Эллен Мейер, а другие унес к себе. Радио Янке — Уилер-Хилла теперь тоже не работало, и оставалась только радиостанция, где оперировали Себольд и агенты ФСБ.

Себольд все еще делал вид, что работает на Гамбург. Он стремился выиграть время, так как надеялся, что удастся вызволить из Германии мать, братьев и сестру; не могло быть сомнения, что все четверо будут зверски убиты.

Но теперь Гамбург отнесся к Себольду весьма холодно. Впредь до новых распоряжений было приказано прекратить радиопередачи. Себольд видел, что тучи на горизонте сгущаются.

Борхардт, шпионский «профессор» из шайки Людвига, также казался чрезвычайно встревоженным арестами. Он стал подолгу прогуливаться в одиночестве и выглядел сильно опечаленным. Людвиг часто вызывал Борхардта к коммунальному телефону в коридоре, и теперь «профессор», видимо, опасался последствий такого общения. Это подтвердилось, когда на Бермудах было перехвачено письмо, напечатанное по-английски на машинке Борхардта:

«Дорогой Роберт!

Расскажу тебе все о моей подруге Джозефе. Медленно, но непрерывно я стал отдаляться от нее, узнав, что в семье начинаются разговоры и наших отношений не одобряют. Я почти не виделся с ней. Она была в отъезде... а потом позвонила по телефону. Услышав от моей хозяйки, что я болен, она против моего желания явилась ухаживать за мной. Одо также писал мне, но советовал не предпринимать резких шагов. Нельзя обдавать холодным душем чувства молодой девушки, если не хочешь вызвать естественную реакцию гнева. Другой друг высказался яснее и заявил, что я — старый, седой осел и не должен путаться с такими юными созданиями. Но ее нельзя было отпугнуть, и она снова и снова приходила ко мне. На прошлой неделе она настойчиво пожелала видеться, и я не сумел отказать. Тогда я заявил со всей откровенностью, что о браке не могу сказать ничего иного, кроме того, что я слишком стар. Она очень хорошо поняла это, дала свой новый адрес и удалилась. Очевидно, она подумала, что слезы ни к чему, когда на любом углу можно встретить другого. Я уже писал тебе, что разобрать вторую половину твоего письма оказалось невозможным. Пути господа и цензоров неисповедимы. Бог знает, что мог найти в нем цензор. Он зачеркнул весь текст с помощью индийской туши так основательно, что нельзя было прочесть ровно ничего».

Чарльз Уоткинс-Менсе, начальник цензуры, обсудил письмо со своим главным техническим помощником, начальником лаборатории Энриксом Дентом.

— Я думаю, что Джозефа, о которой идет речь, — сказал Уоткинс-Менсе, — это Людвиг. Вы помните, что одно из имен Людвига — Джозеф Кесслер? Похоже, что доктор Борхардт хочет умыть руки.

— Как вы думаете, — спросил Дент, — кто этот Роберт, к которому обращено письмо?

— Насколько мне известно о связях Борхардта в Германии, письмо, несомненно, адресовано Роберту Лею, важной нацистской персоне.

В той же почте нашли письмо и от Людвига:

«Я перенес радиоаппарат к Э. Они умеют находить такие вещи, если последние слишком долго остаются в одном месте. Было бы идеально купить достаточно большую автомашину, установить там радиоаппарат, разъезжать и делать свое дело с любого пункта, который покажется подходящим. Тогда они никогда не смогли бы обнаружить меня».

Пагель и Мюллер, молодчики из порта, продолжали свои обходы, не подозревая, что собирают ложные сведения, обозначенные на ящиках с «военными материалами». Рядовой Рене Фрелих из армии США, который ныне стал регистратором прибытия и выписки больных в правительственном госпитале на Говернорс-Айленд, тоже поставлял Людвигу ложную информацию, которой его снабжали. Некоторый свет на точность производственных данных о Груммане и других авиационных заводах, перехваченных ранее на Бермудах, пролила поездка Людвига, Люси Бемлер и миссис Мейер на авиационные заводы в Лонг-Айленде. Миссис Мейер разговаривала там с рабочими.

Когда потом опросили рабочих, выяснилось, что все они были старыми друзьями миссис Мейер. Будучи сами весьма прямодушны и не подозревая ни в чем женщину, которая всегда так резко отзывалась о Гитлере, они были одурачены коварной шпионкой. Тактика ее была хитроумна, она внезапно делала экстравагантные заявления:

— Говорят, там, где вы работаете, производят самолеты, пролетающие шестьсот миль в час?

Рабочие смеялись и бесхитростно сообщали точные сведения. Так Эллен Мейер добывала как раз ту самую информацию, которая требовалась Гитлеру.

В здании, где помещалось германское посольство, главный привратник Моррисон попрежнему сохранял бумаги, которые немецкие чиновники передавали для сожжения. Большей частью это было обычной канцелярской перепиской. Но теперь он появился с копией письма, напечатанного на машинке Борхардта.

Как выяснилось, Борхардт изобрел способ образовывать взрывчатый газ, помещая некоторые виды бактерий в нефтяные цистерны. Были у него и другие диверсионные идеи, разработанные лишь на бумаге, без лабораторной проверки. Факт тот, что все его дьявольские планы с научной точки зрения выдерживали самую строгую проверку.

«Научный труд» этого «профессора» свидетельствовал о желании осуществить такие идеи и в США с помощью диверсантов и в других странах, например в Англии. Он просил также, чтобы труд был просмотрен его высокопоставленным другом — генералом Карлом Гаусгофером, «теоретиком», который помогал Гитлеру разрабатывать планы вторжения в Польшу, Францию и Голландию. Борхардт и Гаусгофер когда-то вместе преподавали в военной академии в Германии.

Теперь личность Борхардта была полностью установлена. Он был крупной дичью, гораздо крупнее Людвига; и он имел дело непосредственно с германским консульством, а через консульство с Берлином. Этим объяснялось множество телефонных разговоров из автомата в его доме. Ни агенты, поселившиеся в одном с ним коридоре, ни хозяйка — миссис Бенсингер — не смогли подслушать ни одного слова из этих разговоров. Не смогли также агенты при помощи старого полицейского трюка, прислушиваясь к щелканью диска, улавливать набираемый Борхардтом номер, ибо в это время шпион притворно кашлял.

В конце июля Курт Людвиг сел в машину, взял много багажа и уехал в Пенсильванию. Агенты, последовавшие за ним, встретились с другим отрядом агентов, ехавших через Пенсильванию в прямо противоположном направлении — на восток. Они направлялись по следам Виллюмейта, чикагского члена «Германо-американского союза» и «друга» молодых людей, проходивших курс обучения в берлинской «академии» диверсантов.

Слежка за Виллюмейтом привела в Томпсон, в северной части Коннектикута, в усадьбу, раскинувшуюся на площади в 200 акров. Здесь обитал некий таинственный персонаж, международный авантюрист, известный под именем графа Анастаса Вонсяцкого. «Граф», русский белогвардеец, был некоторое время в центре внимания федеральных агентов. Именно он взял на поруки и внес залог за Фрица Куйа, пьяницу, вора, развратника, гитлеровского шпиона, в Нью-Йорке, когда того арестовали за хулиганство. Это же «граф», который никогда не пользовался в Томпсоне популярностью, еще больше оттолкнул от себя сограждан тем, что начал рисовать свастики на бумажных змеях и пускал их летать над городом.

Вонсяцкий был главой русских белогвардейцев-фашистов. В Америке, и в Вашингтоне и вне его, было два противоречивых мнения о «графе» — примерно сорокалетнем поджаром субъекте угрюмой внешности. Одни считали его просто шарлатаном. Но были и такие, в том числе Гувер, которым казалось подозрительным поведение «графа-Вон», как прозвали Вонсяцкого, который часто присутствовал на заседаниях «Германо-американского союза» в Нью-Йорке и в других городах после того, как Фриц Кун с первой встречи обратил на него благосклонное внимание.