Станция АОР ответила:

«Маска и коробка еще не получены».

ФСБ становилось все более ясно, что выявлена только самая небольшая часть шпионской сети Дюкена. Маэстро шпионажа был самым увертливым из всей шайки, и не раз агенты Гувера вынуждены были прекращать слежку, чтобы не подвергнуться риску быть обнаруженными.

Из радиограмм Гамбурга становилось очевидным, что Дюкен не зевал, когда оказывался вне поля зрения ФСБ. Запросы эти, бесспорно, основывались на сведениях, которые он пересылал в Германию иными путями, минуя Себольда.

Через месяц после установки радиостанции в коттедже на Лонг-Айленде Дюкен вернулся из поездки на Запад. Он привез сенсационную информацию — цифровые данные о производстве танков у Крайслера, а также другие сведения первостепенной важности и передал их Себольду для записи на микропленку. Сведения подверглись изменениям, затем Лонг-Айлендская радиостанция запросила у станции АОР:

«Готовы микропленки о танках Крайслера, сведения о сталелитейных заводах Файрстона в Акроне и другая информация. С кем переслать?»

Гамбург ответил:

«Перешлите с Зиглером на пароходе «Америка», который прибудет в течение суток или тридцати шести часов. Пожалуйста, обратите особое внимание на отправку военных материалов из всех портов восточной части Соединенных Штатов и Канады; эта информация нужна нашим подводным лодкам. Привет».

Все последующие месяцы Себольд и ФСБ продолжали рискованную игру. Гуверовская организация еще не могла нанести удар, опасаясь, что он будет преждевременным.

Однажды в разговоре с Себольдом в Сити-Холл-Парке тщеславный Дюкен обронил замечание, что Берлин собирается организовать в Нью-Йорке еще один самостоятельный шпионский центр. Дюкену это совсем не нравилось: Берлин, рассказал он, обещал сделать его большим человеком в Нью-Йорке, а теперь гестапо передает важнейшие задания другим. Шпион не сказал, кто должен возглавить новый центр, а Себольд не рискнул спросить.

Тем временем ФСБ не спускало глаз с Эдуарда Керлинга, который был замечен на баркасе, стоявшем на якоре у берегов Лонг-Айленда больше года назад.

Летом 1940 года Керлинг съездил в Чикаго. Там он связался с Отто Виллюмейтом, лидером Западного «Германо­американского союза», давно подозреваемого в принадлежности к «пятой колонне»[4]. Через Виллюмейта, как установили агенты ФСБ, Керлинг близко познакомился с двумя чикагцами, Германом Нейбауэром и Гербертом Хауптом. Их имена знакомы всем, кто читал список диверсантов, казненных в августе 1942 года. Но эти люди далеко не пользовались такой известностью в день, когда ФСБ впервые занялось ими.

Нейбауэр служил поваром в отеле Луп, а Хаупт, которому было. всего двадцать лет, работал подмастерьем на оптическом заводе Симпсона, где изготовлялись детали авиаприцелов.

Фотографии повара и подмастерья скоро очутились у ФСБ в Вашингтоне. Портрет Керлинга был там уже давно вместе с тысячами других субъектов, незаметно заснятых в немецких колониях по всей стране (люди, изображенные на этих фотографиях, были те самые, среди которых ФСБ зимой 1942—1943 гг. начало массовые аресты). Когда же Керлинг и Нейбауэр присоединились к орде молодых американизированных немцев, которые явились в нацистские консульства в конце 1940 года для репатриации, агенты стали следить за каждым их движением.

Достаточно было обладать хоть каплей здравого смысла, чтобы понять, что для таких парней, как Нейбауэр и Керлинг, возвращение в Германию не является поездкой на курорт. Их фотографии вместе со снимками остальных репатриировавшихся молодых немцев были переданы в государственный департамент и посланы представителям дяди Сэма в Берлине и в других городах Третьей империи.

Таким образом, несмотря на гестапо, за каждым движением людей, сфотографированных перед тем, как они покинули Америку, шла успешная слежка.

Некоторые из репатриированных стали работать на немецких фабриках, некоторые ушли в армию. Другие, в том числе повар из отеля Луп и молодой человек с подозрительного баркаса, очутились в том пресловутом здании в Берлине, которое вызывало столько слухов и споров среди американских журналистов и радиорепортеров, находившихся в немецкой столице, а также среди атташе нашего посольства.

Слухи исходили от хорошо осведомленных берлинцев, которые из инстинкта самосохранения прикидывались лойяльными нацистами, но в глубине души ненавидели Гитлера. Эти сведения, а сомневаться в них не приходилось, гласили: в здании находилась так называемая гитлеровская академия диверсии. Затем разведка установила, что Керлинг и Нейбауэр, американские граждане, проходят там курс обучения. После объявления войны Америке они будут посланы снова в США, вооруженные всем необходимым, чтобы развернуть программу диверсий, какой еще не видел мир.

Итак, к началу 1941 года у Гувера имелось на руках несколько козырей. Он знал об академии диверсантов в Берлине, знал о Дюкене и о существовании неопознанного шпионского центра в Нью-Йорке.

Но существует ли второй шпионский центр, о котором упомянул Дюкен? Какой бы энергией ни отличалось ФСБ, на сей раз ему требовалась помощь. На помощь пришла сама судьба.

С ним дело плохо,— сказал один полисмен другому во вторник 18 марта 1941 года, взглянув на очередную жертву уличного движения, лежавшую посреди мостовой на Таймс-Сквер в Нью-Йорке.

— Вызови-ка скорую помощь, а я попробую установить его личность.

Потерпевший, элегантно одетый человек лет пятидесяти, со смуглой кожей и черными волосами, лежал лицом вверх, потеряв сознание. Его ранило в голову при столкновении двух автомобилей в потоке уличного движения на этом оживленном перекрестке. В карманах его костюма была обнаружена пачка банкнот на сумму около полутора тысяч долларов и ключ от номера в отеле Тафт, расположенном на углу 7-й авеню и 51-й стрит, за пять кварталов отсюда.

Двое сыщиков, чье внимание было привлечено толпой, собиравшейся вокруг места происшествия, локтями проложили себе дорогу. Как раз в это момент полисмен обыскивал карманы потерпевшего. Глаза одного из сыщиков широко раскрылись, когда он увидел пачку банкнот.

— Видать, важная персона, — пробормотал он своему товарищу.

Сыщики стали разглядывать окружавших. За полисменом стоял шофер и нервно мял в руках кепи.

— Это вы переехали его? — спросил сыщик.

Шофер кивнул:

— Я и вон тот парень,— он указал на другого шофера. — Человек этот шел, как бы ничего не видя, прямо на меня. Вот его и отбросило под машину того парня.

Второй шофер подтвердил рассказ и добавил только, что, мол, ничего не поделаешь, аварии никак было не избежать.

— Это все еврейские козни! Вот что это такое — еврейские козни! — крикнул кто-то с сильным немецким акцентом из самой гущи толпы. Один из сыщиков стал проталкиваться сквозь толпу в поисках того, кто произнес это.

— Он ушел, — сказали ему, — сразу же смылся, как только, крикнул.

— Каков он на вид? — спросил сыщик.

— Маленький человечек в очках с толстыми стеклами. Подмышкой у него был светлокоричневый портфель.

— Сколько ему лет?

— Наверное, около пятидесяти.

Сыщик вернулся к шоферам.

— Пострадавший был один или его сопровождал кто-нибудь в момент происшествия?

Шофер такси почесал в затылке.

— Мне кажется, что один. Впрочем, помнится, падая, он выронил портфель, но тотчас же кто-то подбежал и подхватил.

— Какого цвета портфель?

— Светлокоричневого... да, светлокоричневого!

— А тот, кто унес портфель, как он выглядел?

— Я был слишком взволнован, чтобы заметить, — ответил шофер. — Помню только большие очки.