Вдумчивый анализ этих вопросов привел работников ФСБ к заключению, что, хотя многое в военной подготовке США оставалось для Берлина неведомым, все же в некоторых областях немецким шпионам удалось достичь серьезных успехов. Кроме того, эти вопросы устраняли последнюю тень сомнения относительно намерений Гитлера по отношению к США. Очевидно, Дюкен и другие работали уже довольно долго. Некоторые из вопросов касались таких секретов, которые могли раскрыть лишь самые искусные шпионы.

У человека, менее уверенного в себе, чем Дж. Эдгар Гувер, или у сыскного агентства, менее приученного иметь дело с самыми крупными преступлениями, перспектива борьбы с Дюкеном, вероятно, вызвала бы беспокойство. Как следовало из досье, имевшегося в ФСБ, этот человек занимал одно из центральных мест в галлерее крупных преступников нашего времени, за исключением толстого каролинца, по имени Гастон Беллок Минс, бывшего чиновника министерства юстиции, который считается в официальных полицейских кругах самым изобретательным преступником XX века, Дюкен, по всей вероятности, был наиболее искусным злодеем современности. Более трех десятилетий он доставлял массу хлопот полиции, контрразведке и сыскным агентствам четырех континентов — Северной Америки, Южной Америки, Европы и Африки.

Дюкен родился в Африке, в Трансваале, и происходил из богатого бурского рода. Он утверждал впоследствии, что во время англо-бурской войны англичане якобы надругались над его матерью и сестрой и якобы этим объясняется его деятельность в последующие годы. Каковы бы ни были причины этого чувства, он фанатично ненавидел англичан. Еще до начала прошлой войны Дюкен, способный лингвист, усвоил оксфордское произношение английского языка и действовал в Англии как немецкий шпион.

Следуя инструкциям гестапо, Себольд навестил Дюкена в небоскребе на Уолл-стрит, где было теперь пристанище бура. В разные времена он выдавал себя то за корреспондента газеты, то за сотрудника журналов, назывался лектором, ботаником, ученым.

Себольд постучал в дверь.

— Открыто, — донесся изнутри низкий голос, — войдите!

Себольд очутился лицом к лицу с человеком, с которым ему предстояло померяться силами в борьбе.

— Я — Гарри Сойер.

То было имя, которое в гестапо дали американцу для работы, оно же должно было послужить паролем для Дюкена.

Дюкен окинул Себольда взглядом с ног до головы, прежде чем заговорить. Затем поднялся со стула и прошептал на ухо:

— Не здесь: как знать, где именно ФСБ поставило диктограф.

Оба отправились в кафетерий на углу Бродвея и Джон-стрит; Себольд передал одну из своих микропленок.

— Что там написано? — спросил Дюкен.

Себольд ответил, что ему это неизвестно.

Бур, который не отличался излишней скромностью, рассказал кое-что о себе, чтобы Себольд мог по достоинству его оценить. В частности, бур остановился на некоторых сторонах своей деятельности в прошлую войну, сообщив подробности, впоследствии оказавшиеся абсолютно точными. Между прочим, Дюкен побывал в Южной Америке, где выступал в качестве ботаника, собирающего редкие экземпляры флоры для Королевского ботанического парка в Амстердаме. Он прятал зажигательные аппараты в ящики с травами и луковицами, адресованные Королевскому ботаническому парку, и передавал эти посылки морякам на пароходах с боеприпасами, отправлявшихся в Европу. Когда суда выходили в открытое море, адские машины Дюкена вызывали пожары и взрывы; таким путем удалось погубить более десяти пароходов. Британская разведка, которой стало известно о «ботанике» от случайно уцелевшего члена экипажа погибшего корабля, направила в Бразилию своих агентов, но Дюкен успел во-время скрыться.

У Дюкена были смелые планы, связанные с надвигавшейся войной между США и Германией. Он рассказал, что подготовляет поджог французского пассажирского парохода-люкс «Нормандия», стоявшего тогда на якоре в нью-йоркском порту. Кроме того, им были уже собраны важные сведения от рабочих завода «Дженерал Электрик» в Скенектеди (Нью-Йорк) и пороховых заводов Дюпона в Уилмингтоне (Делавэр) с целью организовать па этих предприятиях диверсионные акты.

Но и это было далеко не все. Во время беседы в кафетерии Дюкен со знанием дела говорил о размерах производства вооружения и самолетов на множестве американских заводов от Пенсильвании до Калифорнии, от Массачусетса до Флориды. Когда Себольд передал полученную информацию ФСБ, выяснилось, что Дюкен называл факты и цифры с потрясающей точностью.

Следующим делом Себольда было передать микропленки остальным шпионам, имена которых назвали в Германии: Лили Штейн, выдававшей себя за натурщицу; Лангу — мастеру на заводе авиаприцелов Нордена; Редеру — инженеру-конструктору на заводе жироскопов Сперри.

Лили Штейн оказалась элегантной женщиной лет тридцати, которую можно было бы назвать хорошенькой, если бы ее не портила неприятная усмешка, не сходившая с губ. Когда Себольд пришел к ней и представился как «Гарри Сойер», она первым делом предложила ему рюмку виски.

— Мы делаем здесь большие дела, мистер Сойер, — сказала Штейн. — Мне известно все о каждом новом изобретении на заводах Детройта. Я надеюсь, что со временем вы сочтете возможным послать благоприятный отзыв о моей работе.

Лили поместила микропленку под лупу при сильном освещении.

— У меня уже есть ответы на некоторые из этих вопросов,— сказала она.— Что ж, мистер Сойер, очень мило с вашей стороны, что вы зашли. Надеюсь, у меня будет кое-что новенькое, когда вы заглянете в другой раз.

Герман Ланг, мастер на заводе авиаприцелов Нордена, жил в Глендейле (Лонг-Айленд), типичном американском пригороде. Только суровое, сумрачное лицо отличало Ланга, по крайней мере внешне, от остальных жителей Лонг-Айленда, которые рано утром уходят из дому, чтобы попасть на работу в центр Нью-Йорка, и возвращаются вечером.

Ланг повел Себольда в комнату, очевидно отведенную для секретной работы, отпер письменный стол и вынул лупу. Затем он четверть часа разглядывал микропленку. За все это время Ланг не промолвил и десятка слов.

Покончив с микропленкой, он буркнул:

— Ол райт!

— Может быть, желаете передать со мной что-нибудь? — спросил Себольд, который уже начал сомневаться, удастся ли когда-нибудь завоевать доверие Ланга.

— Я дам вам знать, — сказал Ланг тоном, указывающим, что тема исчерпана, во всяком случае на это раз.

И Эверетт Редер, инженер-конструктор на «Сперри Жироскоп Компани», который также жил в Лонг-Айленде, оказал Себольду ледяной прием. Это был усатый, длинноволосый субъект с массивной челюстью и в больших очках с толстыми стеклами. Он принял конверт с микропленкой из рук посетителя и стал в дверях, дожидаясь, когда Себольд уйдет.

— Скоро мы, возможно, узнаем много интересного, — сказал Себольд, пытаясь завязать беседу и познакомиться поближе с Редером.

— Каждый день приносит что-нибудь интересное, — сухо ответствовал Редер. — Всего хорошего, герр Сойер.

Тем временем ФСБ неприметно навело на Редера и Ланга свою «лупу». Оба были немцами, но приняли американское гражданство за несколько лет перед описываемыми событиями. Обоих окружающие считали добрыми гражданами, которые, невзирая на происхождение, оставались лойяльными американцами. От Ланга, например, слышали такие замечания: «Не правда ли, этот Гитлер обходится с поляками чудовищно!», а Редер частенько говаривал своим соседям, как он рад, что он — американец, а не подданный «нового порядка».

Выяснить прошлое Лили Штейн, девицы, выдававшей себя за натурщицу, было труднее. Лили изредка позировала натурщицей для рекламы чулочных фирм. Уроженка Германии, она была привезена сюда еще ребенком и впоследствии натурализовалась подобно Редеру и Лангу.

При помощи ФСБ Себольд закупил оборудование, чтобы смонтировать коротковолновую радиостанцию. ФСБ выбрало для станции коттедж на пустынной лесистой косе возле Сентерпорта в Лонг-Айленде. Двое агентов были откомандированы для работы с Себольдом, когда начнется прием и отправка радиограмм. Один из агентов был пять лет дипломированным любителем-радистом и мог передавать тридцать зашифрованных слов в минуту; другой когда-то жил в Германии и в совершенстве владел немецким языком.