— Достала, зараза! — проговорила возмущённо, проходя мимо застывших в изумлении садовника и Лины. — Пора положить этому безобразию конец.

Находясь в состоянии сильного возбуждения, Ника не заметила, что говорит на русском языке.

Не рассчитала она и силы ударов дверным молотком в нарядную входную дверь соседского особняка. Поморщилась от гулкого звука тяжёлого латунного молотка в виде головы льва с подвижным кольцом в пасти.

Открыли ей почти сразу. Немолодая женщина в сером простом глухом платье и таком же переднике, недовольно проговорила:

— Зачем так в дверь колотить? Шумливых мы не любим, — поправила плотно прилегавший к голове чепец, закрывавший уши.

Скользнула по беспокойной гостье быстрым оценивающим взглядом и посторонилась, впуская в переднюю:

— Хозяйка тебя ждут. Иди в сад, — указала на прямой полутёмный коридор, в конце которого в открытую дверь лился утренний свет.

Ника пошла в указанном направлении. Объяснять прислуге причину своего визита и просить позволения войти — много чести!

Женщина последовала за ней.

На широком крыльце в большом кресле спиной к двери сидела сгорбленная сухонькая старушка со сморщенным, будто печёное яблоко лицом. Траурное строгое платье и чепец казались ей велики. Она утопала в иссиня-чёрном жакете с белой опушкой.

Беглым взором Ника осмотрела внутренний двор соседей, оказавшийся раз в пять больше их дворика. От обилия ярких красок на миг закрыла глаза.

Цветущие тюльпаны… Их было много… разных. Настолько много, что в глазах зарябило от буйства красок. Пахло пьяняще и терпко — пахло весной. Девушка жадно вдыхала аромат свежей зелени с лёгкой медовой ноткой.

— Госпожа Лейфде, к вам пришли наниматься на работу, — доложила служанка, подтолкнув вперёд застывшую визитёршу.

— Руз? — услышала она и обернулась на голос.

В пяти шагах от крыльца на дорожке, ведущей вдоль дома, стоял большой мольберт. За ним в испачканной красками широкой куртке замер невысокий темноволосый парень лет шестнадцати.

— Руз… — выдохнул он рвано, уставившись на неё во все глаза. Шагнул к ней, не решаясь подойти.

— Руз? — встрепенулась старушка, подслеповато щурясь, рассматривая Нику с головы до ног. — Дочь Маргрит ван дер Зи и Лукаса ван Вербума?

— Простите, госпожа Руз, — служанка с виноватым видом отступила в дверной проём. — Я спутала вас с… Мы ожидаем прихода новой горничной.

— Не извиняйтесь, — отмахнулась Ника. Знала, что в простом платье выглядит как прислуга. — В такой одежде работать удобнее.

— Работать? — надтреснутым голосом проговорила госпожа Лейфде, в этот раз медленно и придирчиво разглядывая гостью. — Не думала, что Маргрит ван дер Зи настолько впадёт в бедность, что позволит своей дочери… работать, — нажимом выделила последнее слово, брезгливо кривя тонкие синие губы.

— Подай чаю, — распорядилась она, повернув голову к служанке. — Дэниэл, не стой столпом, принеси стул для Руз.

Ника вспомнила, как Хенни говорила, что по соседству живут старуха с дочерью и сыном. Вот и познакомились.

— Спасибо, госпожа Лейфде, не стоит беспокоиться. Я только что поела и пришла буквально на пару минут.

Прислушалась. Собака не лаяла — затихла, заслышав голоса.

— Тебя не узнать, — старушка заёрзала в кресле, усаживаясь удобнее. С её колен съехал тяжёлый шатлен с обилием предметов. Повис на толстой серебряной цепи. — Выросла, красавица стала.

Служанка неслышно подошла и уложила шатлен на колени хозяйки. Та придержала его худой морщинистой рукой.

— Как же ты похожа на Лукаса, своего отца. Уж больно он был хорош собой, хоть ростом и не вышел. А глаза… — пожевала сморщенными губами. — Они у тебя такие же синие? — вздохнула, вперив взор блёклых глаз на лицо девушки. — Моя Лауренсия упокоилась в тот же год, как и твой отец, — госпожа Лейфде перекрестилась дрожащей рукой. — Любила Лукаса, негодница. Ушла за ним.

— Бабушка, — нетерпеливо остановил её Дэниэл.

— Чего уж там, — качнулась в кресле хозяйка дома. — Не пережила его потерю, неразумная. Тебя, вот, бросила на меня, старуху. — А ты с чем пришла? — вскинула на гостью задрожавший подбородок, открыв тощую с дряблой кожей шею. — Слышала, что Маргрит ван дер Зи снова гостевой дом открывает? Зачем она тебя ко мне прислала? Денег просить?

— Я пришла узнать, что с вашей собакой. Лает беспрестанно, — пояснила Ника. — Больная что ли?

На мучителей ни госпожа Лейфде, ни её внук не походили. Семья в деньгах не нуждалась: ухоженный сад изобилует сортовыми тюльпанами, дом просторный, добротный, его обитатели сыты и довольны жизнью.

— Собака? — удивилась старая женщина. — Ты говоришь о Бадди?

Ника промолчала. Приподняв брови, с немым вопросом взирала на юношу.

— Мешает почивать? — хозяйка дома снова кривила губы. Её цепкие пальцы сильнее сжали цепь шатлена.

— Мешает, — с вызовом ответила Ника. Не нравились бестактные замечания о госпоже Маргрит. Ехидная старуха. — Если собака больная — лечите.

Развернулась на пятках, собираясь уйти, но голос госпожи Лейфде остановил.

— Лечить? — напористо сказала та в спину гостьи. — Тут даже Господь бессилен. Дэниэл, покажи Руз нашего Бадди, — указала рукой в сторону высокого каменного забора.

Пока шли к месту, девушка рассмотрела заметно волновавшегося парня. Одного с ней роста, с глазами цвета лесного ореха, он смотрел на неё настороженно и чуть смущённо. Чем-то напомнил одноклассника, в которого Ника влюбилась в восьмом классе. Такой же робкий, с едва пробивающимся пушком над пухлой верхней губой, не красавец, но очень приятный. И голос у него такой же негромкий и ломкий.

Собака, как и предполагала девушка, оказалась небольшой, чёрно-белого окраса, с острой мордочкой, стоячими ушами, напоминающими крылья бабочки, и большими грустными глазами.

«Той-спаниель», — узнала Ника породу, часто изображавшуюся малыми голландцами на своих картинах.

Увидев людей, Бадди нетерпеливо заскулил, затоптался передними лапами на толстой подстилке, натянул поводок, привязанный к скамье, но с места не сдвинулся. Задняя часть туловища осталась неподвижной. Пёсик мог ходить, опираясь на здоровые передние лапы, волоча заднюю часть тела по земле. Несмотря на увечье, он выглядела упитанным и чистым. За ним ухаживали.

Ника присела перед ним, погладила по голове.

Бадди лизнул её руку.

Дэниэл присел рядом.

— Какой он славный, — сказала девушка без тени улыбки. — Сколько ему лет? Что с ним случилось?

— Шесть лет. Его мне подарила мама за полгода до своей смерти. А четыре года назад Бадди попал под карету и с тех пор не ходит. Он пытается всякий раз, но не может. Мы привязываем его, чтобы он не ползал. Так он стирает шерсть и кожу до крови.

— Ему же не больно? — ощупывала Ника заднюю часть тела спаниеля. — Иногда животное милосерднее усыпить, чем обрекать на муки.

— Спустить кровь? Убить?.. — Дэниэл рывком встал, сжав ладони в кулаки. — Его нельзя убивать. Его мне подарила мама. Если бы ему было больно, он бы лаял по-другому. Я помню, как он скулил, когда у него заживали переломы. Мы его долго лечили у лекаря.

— Почему он лает, не скажешь? Разве собака станет лаять, если её ничего не беспокоит?

— Я не знал, что его лай мешает вам. Его можно привязать с другой стороны дома, — с готовностью предложил Дэниэл.

— А с другой стороны соседей нет? — усмехнулась Ника.

Юноша не ответил, нахмурился.

— Он лает, потому что всё время один? — допытывалась девушка, зная ответ. — Требует общения, хочет бегать, резвиться, но вам не до собаки? Вы устали от него, — с укором сказала она.

Дэниэл опустил голову. Молчал.

— Вы сохранили ему жизнь, но лишили своего общения, — вздохнула Ника. — Главное для собаки — возможность каждую минуту быть рядом с хозяином, выполнять его команды, любить его. Сделай для него ходунки, — предложила она неожиданно для себя. — Он будет бегать за тобой и радоваться жизни.