Лейтенант Гиббонс поначалу не хотел допрашивать Салли. «Она и так переволновалась», — пояснил он через несколько часов репортерам, которые требовали от него подробностей. Но когда Салли успокоилась, шериф Хорнбакл отвел ее в комнату для допросов, и там она рассказала ему, что случилось и где она была все это время. Хорнбакл внимательно слушал историю злоключений Салли. Сперва девочка задыхалась, всхлипывала от рыданий. Истерика ее была понятна, и шериф ее не торопил.

Наконец Салли успокоилась, голос ее окреп, и она начала с самого начала{133} — с того, как Ласалль поймал ее, когда она пыталась на спор стащить тетрадку в магазинчике полезных мелочей. Как представился агентом ФБР и сказал, что она «арестована». Как она перепугалась и какое облегчение испытала, когда он ее отпустил. Как он подошел к ней через несколько месяцев, когда она возвращалась домой из школы. Как пригрозил, что если она не поедет с ним «по приказу правительства» в Атлантик-Сити, наврав матери, что он якобы отец ее школьных подружек, ее пошлют в исправительную школу.

Салли подтвердила, что они с Ласаллем прожили восемь месяцев в Балтиморе, потом переехали в Даллас, а оттуда совсем недавно перебрались в Сан-Хосе. Все время, пока девочка была у него в плену, Ласалль твердил Салли, что если она вернется домой, или убежит, или за ним кто-то приедет, то его посадят в тюрьму. «Правительство распорядилось, чтобы я жила у него, а уж он обо мне позаботится: так он говорил». Наконец Хорнбакл задал Салли самый трудный вопрос: заставлял ли ее Ласалль в те два года, что они провели в разъездах, заниматься с ним сексом. Шериф выразился деликатнее: он спросил, была ли Салли «близка» с Ласаллем. Сперва девочка все отрицала. Но потом, после того как ее осмотрел врач, призналась.

«Первый раз был в Балтиморе, в тот самый день, когда мы туда приехали. И с тех пор регулярно». В Далласе школьная подружка сказала ей, что то, чем они с Фрэнком занимаются, «неправильно, и это надо прекратить. Я и прекратила».

Салли сообщила, что Ласалль «вечно придирался и даже иногда ругался, но вообще относился ко мне как отец». Она также добавила, что некоторое время он ходил с пистолетом, мол, агенту ФБР так положено, но, кажется, пистолет остался в Балтиморе.

Салли подчеркнула, что Ласалль ей не отец. «Мой настоящий папа умер, когда мне было шесть лет, я помню, как он выглядел. А [Ласалля] я впервые увидела в том магазинчике мелочей».

Разговорившись, она уже не могла остановиться. Когда же, наконец, примолкла, чтобы перевести дух, призналась: «Я хочу поскорее поехать домой».

Неизвестно, нашел ли Фрэнк Ласалль в то утро в Сан-Хосе достойную работу. Во втором часу дня он вышел из автобуса, направился к трейлеру, и не успел он подойти к двери, как его окружили десятки полицейских. Они прятались за другими трейлерами. Помощники шерифа. Агенты ФБР. Полицейские из Сан-Хосе. Все они собрались здесь из-за ряда событий, которые произошли после того, как Салли Хорнер повесила трубку. Ласалль сдался без сопротивления.

В тюрьме Сан-Хосе Ласалль несколько оживился. Заявил, что не похищал Салли. Утверждал, что он ее отец, а ее мать «каждый день с тех самых пор, как я уехал, знала, где я и где девочка». Ласалль изложил копам собственную версию событий: «Я забрал ее, когда она была еще маленькой… У меня шестеро детей, трое от этой жены (миссис Хорнер) и трое от другой. [Салли] я забрал не из Кэмдена, а из Нью-Йорка. И не два года назад, а все четыре. Она вела хозяйство, я давал ей деньги и ни в чем ее не ограничивал». Ласалль сказал, что полиция могла его найти «в любой момент». Ведь в Далласе у него был бизнес, к тому же на его имя «всегда было зарегистрировано несколько автомобилей». Заявив таким образом о своей невиновности, Ласалль отказался говорить дальше.

«Отъявленный негодяй», — заметил лейтенант Гиббонс.

Элла Хорнер не помнила себя от радости и волнения{134}. Узнав, что дочь нашлась, что она жива, женщина поначалу даже утратила дар речи. Но потом сумела взять себя в руки и сообщила толпе репортеров и фотографов, собравшихся возле дома 944 по Линден-стрит, что больше всего ее заботит безопасность Салли. «Я лишь хочу, чтобы она вернулась домой, хочу ее увидеть. Я очень благодарна и буду еще более благодарна, когда наконец увижу Салли».

Также она повторила слова, которые произнесла в интервью в декабре 1948 года (и с тех пор, наверное, не раз говорила себе самой), когда Салли еще не нашлась: «Что бы она ни натворила, я ее прощаю».

Позже в тот же день{135} репортер Camden Courier-Post Джейкоб Вайнер застал Эллу с фотокарточкой Салли в руках — тем самым снимком, который в августе 1948 года обнаружили в меблированных комнатах в Атлантик-Сити. «Сколько же воды утекло с тех пор, Салли, сколько воды утекло», — бормотала Элла, рассматривая фотографию дочери, и добавила громче, хотя голос ее все равно дрожал: «У меня просто камень с души свалился».

Элла повторила, что Салли отсутствовала почти два года. «Это долго, — сказала Элла. — И все это время я о ней ничего не знала. Ни словечка. Ни открыточки. Вообще ничего».

О том июньском дне, когда она отпустила Салли с Фрэнком Ласаллем на каникулы к океану, Элла сказала: «Какой же я была дурой… По крайней мере, сейчас я это понимаю». Она снова взяла в руки фотографию Салли. «Я ее отпустила. И с тех пор не видела…»

Вайнер спросил, случалось ли Элле терять надежду, что Салли найдут живой. Да, призналась Элла, порой на нее «накатывало отчаяние», потому что «она всегда считала, что Салли девочка разумная и обязательно позвонит или напишет». А от Салли не было вестей.

Что Элла думает о Фрэнке Ласалле? «Этого человека…» — начала та, но голос ее осекся.

«Надеюсь, этого Ласалля накажут по заслугам, — подхватила Сьюзен, которая сидела рядом с матерью во время интервью. — Отправят в тюрьму до конца дней… Или на электрический стул».

Затем Сьюзен вспомнила, как только что второй раз пообщалась с младшей сестрой по телефону: «Мне не верилось, что я говорю с Салли. Такая радость!» Глаза ее наполнились слезами: «Мне так хочется скорее ее увидеть».

Салли спросила у Сьюзен, как дела у мамы. И о дочери Сьюзен, Диане, которой уже был год и семь месяцев.

— Она вылитая ты, — ответила Сьюзен, и Салли расплакалась.

Мотив телефонных разговоров не раз повторяется в «Лолите». Неумолчный трезвон «всесильной machina telephonica и ее внезапные вторжения в людские дела»{136} прерывают рассказ, и по психологическому портрету Гумберта Гумберта бегут трещины: чудовище борется с явленной миру личиной любезного господина. Именно по телефону Гумберт Гумберт узнает о том, что Шарлотту сбила машина (ведь он наливал ей виски и не слышал, как она выбежала из дома).

Шарлотта навсегда сошла со сцены, и герой едет в лагерь Ку, чтобы забрать Долорес и лично сообщить ей о смерти матери («я весь трясся от мысли, что за время отсрочки она может вдруг взять да и позвонить в Рамздэль»). Из лагеря Гумберт Гумберт везет Долорес в гостиницу «Зачарованные Охотники», где насилует ее в первый раз. На следующее утро телефон играет главную роль в сцене, которая связывает героев. Гумберт Гумберт сообщает Долорес, что Шарлотта в больнице в Лепингвиле и они едут туда. На заправке Долорес просит: «Дай мне несколько пятаков и гривенников. Я хочу позвонить маме в больницу. Как номер?» — «Ты не можешь звонить по этому номеру», — отвечает ей Гумберт Гумберт. «Почему? — восклицает Долорес. — Почему я не могу позвонить маме, если хочу?» — «Потому, — поясняет он, — что твоя мать умерла».