— Копы при делах? — спросил Ларри.

— Вряд ли, — ответил Алан. — Во всяком случае, пока нет. Парень, с которым я говорил, сказал, что он один из тех мозгоправов, которых туда нагнали. Думается мне, доктора пока не стали тормошить копов, потому что не хотят сеять панику.

— Так с какого перепугу они тебе-то позвонили? — проворчал Ларри. — Ты-то, на хрен, что можешь сделать?

— Они обязаны были мне позвонить, — объяснил отчим. — Я официальный опекун Розмари.

Сейдж похолодела. Что за пургу Алан несет? Ее сестра мертва. Шесть лет назад она умерла от воспаления легких, за пятнадцать дней до Рождества, через две ночи после того, как сестры написали письма Санте с просьбой о подарках, которых так и не получат.

Сейдж никогда не забудет момент, когда услышала ту новость. Никогда не забудет, как из легких исчез воздух, как взорвалась острая боль в груди, словно кто-то всадил туда раскаленный нож. Никогда не забудет, как кричала, пока не начала задыхаться. У нее в жизни не было ничего страшнее, чем утрата сестры, — разве что уход отца. Но смерть Розмари оставила в ее сердце и душе дыру, которую уже ничто не сможет заполнить.

Так как же Розмари могла «пропасть»? Мертвые не пропадают. Мать уже развеяла ее прах над рекой Гудзон; соседи натаскали пирогов и запеканок. Как-то это все не складывалось.

Она почувствовала, как глубоко в ней что-то сдвинулось; Сейдж словно смотрела старые домашние кинопленки, но никого не узнавала. Казалось, из нее вырвали все воспоминания, а взамен напихали невесть что. Она почувствовала в груди уплотнение, затвердение, давление, и ей стало трудно дышать. Сейдж прижала ладонь к животу, глубоко вдохнула, хватая ртом воздух, и попыталась взять себя в руки. Может быть, она ослышалась. Может быть, не так поняла. Может быть, телевизор исказил слова Алана.

Ну уж нет. Что слышала, то слышала. Алан сказал, что Розмари все это время жила в Уиллоубруке и три дня назад пропала. Это казалось невозможным. Невероятным. Ненормальным.

Собравшись с духом, она вошла в гостиную. Увидев ее, Алан опустил гантели и встал.

— Какого черта? Разве тебе не надо утром в школу?

— Не надо, — ответила она. — У нас еще каникулы.

— И чего ты хочешь?

— Я хочу знать, что ты говорил о Розмари.

Алан метнул нервный взгляд на Ларри, затем снова посмотрел на падчерицу, мрачно скривив рот. Ларри с деланым безразличием убрал ноги со столика и наклонился, не отрывая взгляда от телевизора, чтобы раздавить сигарету в переполненной пепельнице.

— Подслушивала наш разговор? — Теперь отчим обратился к Сейдж другим, слишком хорошо знакомым ей голосом. Это был голос власти, назиданий, насаждаемых правил.

— Нет, — ответила она.

— Не виляй. Признавайся, ты подслушивала.

— Нет. Я…

— Опять куда-то намылилась?

Она покачала головой.

— Тогда какого черта куртку напялила?

Сейдж вспыхнула. Совсем забыла, что на ней куртка, забыла, что собиралась уйти к подругам.

— Расскажи мне, что ты говорил о Розмари, — повторила она.

— Ничего я о ней не говорил, — заявил Алан. — Тебе надо бы сходить уши проверить. — Хмуро хохотнув, он глянул на приятеля, надеясь на его поддержку, но Ларри, не обратив внимания, потянулся за пивом.

Сейдж обожгло гневом. Он врал, как врал всегда и обо всем: о том, что заплатил за квартиру, о том, что ходил на родительское собрание, о том, где проводил те ночи, когда не являлся домой.

— Нет, говорил, — огрызнулась она. — Я слышала. Тебе звонили из Уиллоубрука и сказали, что Розмари пропала. И что они обязаны были позвонить тебе, потому что ты ее официальный опекун.

Алан как-то мерзко хрюкнул, как свинья, роющая землю, вытер ладонью лоб и рявкнул:

— Ну, значит, послышалось тебе. А теперь отцепись от меня. Катись, нажирайся, гуляй с парнями, или чем ты еще там занимаешься со своими шлюховатыми подружками. Мне до лампочки; главное, ко мне не лезь.

— Нет, — сказала Сейдж. — Розмари моя сестра. Я имею право знать, что происходит.

Отчим бросил на нее разъяренный взгляд.

— Ты? Имеешь право?

— Да. Ты должен мне сказать.

— А то что?

— А то я сообщу твоему боссу, что ты пьешь на работе. Я-то знаю, какой такой кофеек ты каждое утро наливаешь в термос.

Алан подступил ближе: лицо, перекошенное от ярости, стиснутые кулаки; на нее пахнуло мерзкой смесью вони пива и пота, окутавшей ее плотным облаком.

— Ты что же, девчонка, угрожаешь мне?

— Говори правду, не то я…

Прежде чем она успела хоть что-то добавить, отчим наотмашь ударил ее по лицу. Ее голова мотнулась вбок, клацнули зубы. Прижав к щеке ладонь, Сейдж уставилась на него, сдерживая слезы потрясения и гнева. В последний раз он ударил ее несколько месяцев назад, когда обнаружил на диване в расстегнутых джинсах: она спала, и от нее несло пивом. Она тогда пришла домой, наведалась в сортир и, не застегнувшись, свалилась на диван перед теликом. Но Алан решил, что она занималась чем-то другим, поэтому врезал ей и обозвал шлюхой, а потом прогнал по коридору и пихнул через всю спальню на кровать. В тот раз она была слишком потрясена и слишком пьяна, чтобы защищаться, но все же решила: если он ударит ее еще раз, она вызовет полицию.

Ларри отставил пиво и поднялся.

— Пойду-ка я лучше, — сказал он.

— Нет, — жестко возразил Алан. — Я хочу, чтобы ты был свидетелем. Тогда она не сможет сказать, будто я привираю.

Ларри снова уселся. Было заметно, что ему очень хочется убраться отсюда. Алан схватил с кресла футболку и натянул ее.

— Я понял, почему твоя мать не хотела тогда говорить тебе, но теперь ты уже большая и сможешь помалкивать.

Не отрывая от отчима наполненных слезами глаз, она затаила дыхание, страстно желая услышать то, что он собирался сказать, и в то же время страшась этого.

— Помалкивать о чем? — спросила она. У нее подкашивались ноги.

— Последние шесть лет Розмари училась в государственной школе Уиллоубрук, — проговорил он. — Врачи сказали, что там ей будет лучше всего.

Комната закружилась вокруг Сейдж. Ей очень хотелось сесть, но она не собиралась давать Алану преимущество.

— Но вы с мамой сказали, что у нее было воспаление легких. Ты… ты сказал, что она умерла.

— Я говорил твоей матери, что вранье когда-нибудь ей аукнется, но она и слушать не хотела.

— Не понимаю. Почему вы запихнули ее туда? Зачем мама обманывала меня? — Сейдж покачала головой, изо всех сил, но тщетно стараясь сдержать слезы. — Какой смысл?

— Ой, да ладно, — отмахнулся Алан. — Твоя сестра слабоумная. Не притворяйся, что не знала.

Сейдж едва могла дышать. Сестра, ее лучшая подруга, стояла у нее перед глазами: бледная, миловидная, тоненькая как тростинка. Они были идеальной парой, двумя половинками единого целого, какими бывают только близнецы. Они любили друг друга, любили одни и те же вещи: вместе строить сказочные домики из веток и коры, скакать через веревочку, крутить хулахуп и смотреть мультики субботним утром. Да, Розмари была другая, но отличалась в лучшую сторону. Мир оживал в ее глазах, и она делилась им со всеми, показывая на бабочек-монархов и одуванчики, на солнце, алмазами сверкающее на снегу или в воде, на сияние праздничных свечей, мерцающее на потолке, когда выключат свет.

А еще были врачи, бессчетное количество врачей, и таинственные ночные поездки в больницу. Казалось, Розмари постоянно болела. И да, надо признать: случалось, что сестра пугала Сейдж; например, когда, расстроившись, размахивала руками, визжа и колотя всех, кто подходил к ней. Или когда посреди ночи стояла у кровати сестры и молча смотрела на нее. Порой, пока Сейдж спала, Розмари передвигала мебель в спальне, распихивая стол, стулья и игрушки по углам, а утром говорила, что ничего не делала, что все так и было, когда она проснулась. Иногда она разговаривала во сне, вела беседы с людьми, которых в комнате не было, или болтала на каком-то птичьем языке, барахтаясь в словах, как в спутанной пряже.