- Ты живешь одна, Ждана? – спросила я, глядя на накрытый к ужину стол с нетронутой едой.

- Одинешенька, - всхлипнула девушка. – Тятенка в начале лета помер, а матушки у меня от рождения нет.

- Тогда почему столовых приборов два экземпляра? Ты кого-то ждешь в гости?

Глаза девушки испуганно округлились.

Боянка нахмурилась и на правах самой старшей в этом доме обратилась к девушке со всей родительской строгостью:

- Кто к тебе ходит по ночам, Ждана?

- Никто! – поспешно замотала головой та. – Боги свидетели!

- Тогда с кем ужин собралась разделить?

- С домовым… Говорю же! Душа в душу!

- Плохая! - раздался вдруг тоненький детский голосок, и в Боянку полетел с печи веник из каких-то сухих трав. - Тетя плохая!

Она машинально вскинула руки, отбивая душистый снаряд, как следом в нее тут же запустили связанную из ниток игрушку.

На печи сидел ребенок лет двух или трех от роду. С такими озорными глазками, будто в них бесенята прыгали.

Обычный такой улыбчивый малыш в белой рубашечке с русыми, как у Жданы, лохматыми волосенками. Если бы не один факт.

У этого ребенка не хватало ручек и ножек.

Впрочем, присмотревшись, я их всё же разглядела. Но они были настолько призрачно-прозрачными, что казались плодом моего воображения, не желающего мириться с пугающим видом безрукого и безногого дитя.

- Не домовой это, - прошептала Боянка, ошарашенно рассматривая духа. – Ой, не домовой… Ждана, признавайся, был позор в твоей жизни?

- Что? – вздрогнула девушка.

- Ребенка, говорю, рожала?

- Что ты такое говоришь, Боянка? - залепетала Ждана, краснея и тушуясь. - Не было никакого дитя. Я ж и замужем никогда не была!

- Не лги, - жестко оборвала ее травница. – Было дитя. Вот оно, перед нами. Позору твоему три зимы, не более. Ты его не видишь, и Марья не видит, потому как такие духи видны лишь детскому глазу да ведуньям вроде меня. А этот еще и беременным может явиться. Но лучше бы не являлся...

Почему не вижу? Прекрасно вижу.

- Боянка, если это не домовой, то кто? – подобралась я поближе к травнице, не торопясь раскрывать, что насчет меня травница не совсем права. А то вдруг и она запишет меня в злые колдуньи, как сделал это Кощей?

- Игоша это.

- Кто? – не поняла я.

А Ждана вдруг залилась слезами. Уж она-то прекрасно поняла, о чем или ком толкует травница.

- Мертвым родился или сама порешила? – строго поинтересовалась Боянка у девушки, игнорируя мой вопрос.

- Живым был! – воскликнула Ждана. – Крохотный такой! И бледный! Я ж не доносила его до положенного, месяца два не хватило... Тятя ж ничего не знал, нагружал работой, самая пора была жаркая да трудная, летняя страда, хлеба убирали, жать надобно… И таскать приходилось тяжелое. Тяте перечить нельзя, и признаться нельзя… Как меня прихватило, больной сказалась, убежала с поля в дом. Да дома-то и разродилась. Сама лежу, на полу, встать не могу, уж думала, сама помру. Дитя рядом, орет, синеет. Мне страшно, а он уж сипит. Пока собралась с силами да к нему потянулась, он уже всё-ё-ё… - еще горше разрыдалась Ждана.

Вот так дела... Я внимательнее пригляделась к болтающему невидимыми ножками ребеночку. И правда, похож на Ждану. И волосенки того же оттенка, и глазки голубые, как у нее, и носик такой же курносый. Игоша посмеивался, с хитрющей улыбочкой поглядывая на травницу, но при этом почему-то не обращая внимания на меня.

- Как же отец твой не знал? - удивленно поинтересовалась я у Жданы, не понимая, как можно скрыть беременность от родных, живущих с тобой в одном доме. - Совсем не догадывался?

- Тятя уж больно строгий был. Он бы так осерчал... Прибил бы ненароком... Вот я и скрывала, живот утягивала. Он и так был небольшой, да и полный срок я не доходила, не успела... Тятя лишь пенял мне, что ем много, раздобрела да лицом округлела. Но так и не догадался. Да и некогда ему было ко мне приглядываться. Работы на двоих столько! И в поле, и дома!

- И всё ж хватило времени ребеночка нагулять, - с осуждением покачала головой Боянка. - Ждана-Ждана, что ж ты натворила...

- Хватит, Боянка! - не выдержала я. - Что ты напала на девочку? Ей и так не сладко, с таким грузом жить, да вечное напоминание в виде духа рядом. Да, оступилась девчонка, но что ж ее сразу клеймить-то?

- Да если б деревенские прознали, что она девичью честь не сохранила, так еще и дитя нажила, то и вовсе бы девку из деревни прогнали, - мрачно пояснила Боянка. - Потому и скрывала она до последнего. А не только из-за гнева отцовского.

- Прогнали бы? - ахнула я. - Вот так взяли бы и выгнали? Беременную или с младенцем на руках?

- А в ваших краях не так? - приподняла брови Боянка. - У вас пропащих девиц холят и лелеют?

- Уж не выгоняют точно. В моем мире матери-одиночки даже пособия получают. Наше государство за повышение рождаемости, а не так, чтобы из-за осуждения соседей девочки боялись просить о помощи, из-за чего погибают невинные новорожденные дети.

Я прикусила язык, сообразив, что сказала лишнего.

- Вот чувствовала я, что ты какая-то не наша, - задумчиво проговорила Боянка, глядя на меня уже не столь дружелюбным взглядом. - А вот что делать с твоим игошей, Ждана, я не знаю. Ни разу с ними не сталкивалась, только от бабки слышала да по описанию ее угадала. Но она не рассказывала, как от него избавиться. Такие детки, появившиеся на свет мертвыми или прожившие всего ничего после рождания, остаются в доме невидимыми духами. Ты называешь его домовым, ты признала его духом этого дома, это хорошо и правильно. И верно поступаешь, лишнюю порцию пищи для него на стол ставя. Потому и не буянил он особо до сих пор. Не вредил своим людям-родичам. Взял на себя обязанности домового. А что сейчас в разнос пошел, так обожди, пока Кощей деревню покинет. Глядишь, и игоша утихомирится. А вы, - обернулась она опять ко мне, - уходите с чародеем как можно скорее. Хватит вам духов будоражить.

С этими словами Боянка развернулась, расправила плечи и вышла из избы, оставив нас с Жданой одних против разбушевавшегося духа.

Мы со Жданой растерянно посмотрели друг на друга, а потом дружно - на полог печи, где, выдавая сидевшего там игошу, будто живая, шевелилась занавеска. Я-то видела призрачного ребенка, как настоящего, а вот его мама лишь догадывалась, что он где-то там.

Интересно, признайся я Боянке, что разглядела невидимого духа не хуже ее самой, кем бы заклеймила меня травница? Черной ведьмой и достойной спутницей Кощея или гулящей девкой? Ведь по ее мнению игоша является лишь детям, ведуньям и беременным женщинам. А на ребенка я уж точно не тяну.

- Как ты одна-то живешь? - спросила я девушку, не сводя глаз с притихшего игоши. - Без родителей и мужа? В ваших-то условиях? Я тут потаскала воду из вашего колодца и чуть не померла, а тебе одной всё хозяйство на себе тащить?

- Боянка тоже тащит, - смущенно отозвалась Ждана. - Да и тяти-то недавно не стало. Высадить огород с ним успели, а вот убирать уже мне одной. А муж... Не быть мне мужней женой. Куда ж я с ним… - горько усмехнулась она, кивая на печь.

Вот такая ирония славянского образца. Вроде и нет давно ребенка, умер, а не отпускает маму, будто продолжает рядом с нею жить, расти, оставаясь тем самым "прицепом", который так отпугивает мужчин во все времена. И если реальный, живой ребенок, повзрослев, станет хоть какой-то опорой и помощью родителям, хоть родным, хоть приобретенным, то что взять с духа, кроме проказ и хулиганства?

- И не девица я, - добавила Ждана сокрушенно. - Коли муж в первую ночь поймет, быть мне битой.

Я хотела было возмутиться, что это за средневековые предрассудки такие, но вовремя вспомнила, где нахожусь. Вместо этого спросила:

- А что отец ребенка? Не захотел жениться?

- Так он женился... на другой, - вздохнула Ждана. - Когда про будущее дитя ему сказала, так и ответил, мол, чтобы сама как-нибудь. А его не впутывала. И что он сватов уже заслал к дочке старостиной. А со мной у него не любовь была, а так... баловство.