Яков захлебнулся злостью.

— Катись в пекло.

— Грубо… — Она протянула к нему руку, железными пальцами сжала челюсть, повернула в сторону материнского тела силой. — Быть мертвой — не худшая участь. Рассказать, что я уготовила для твоей Варвары? Боль. Разве матушка не рассказывала тебе, как в ведьмовской груди запирают дар? Это страшная пытка для ведьмы, мальчик. Когда все внутри горит, ты не можешь дышать, ты не в силах уснуть. А сила отрывает от тебя по кровавому куску и жрет, жрет, неспособная насытится. Я позволю глупой барыне избежать этой участи, помогу Самуилу обуздать колдовство амулетами и кольцами. Или, если мне придется идти за Варварой, я выдеру из нее все живое, пусть молодой граф играется с пустой оболочкой, оно и приятнее, и проще выйдет.

— Ты сначала доберись. — Голос перешел на вибрирующее рычание, когда Яков перевел взгляд на женщину, дернул головой, сбрасывая пальцы с лица. — Богом клянусь, ты не выберешься с болот живой…

И она расхохоталась — безумно, громогласно, ее смех подхватило карканье вороньей стаи, все небо затянулось птицами, на головы посыпались перья.

А кругом один за одним столбами черного дыма появлялись силуэты, обретали плоть, смеялись и шептали. Лились кругом ведьмовские слова, переплетались, пришибая к земле потоком проклятого дара.

Чертова дюжина. Ведьмы.

— Мы придем за нею, Яков. Дюжина ведьм, так что ты сделаешь?

И впервые за долгое время он почувствовал страх. Вскинулся на ноги, высвобождая всю силу, что была ему дана, ускользая из цепкой хватки чужого видения. Ему не о чем было с ней говорить. Нельзя тратить время.

А на кровати в его объятиях лежала Варвара. Волосы черными волнами разметались по сбитым простыням и подушке, на обнаженном плече примостился первый рассветный луч. Ему бы целовать ее ключицы, скользить пальцами по нежной коже, обжигая собственную душу… Не сбудется, глупо было надеяться на иное. Разве мог он осмелиться мечтать о подобном?

Осторожно отбрасывая одеяло, он выбрался из постели, поспешно натянул на себя одежду. Вокруг Брусничного солнца хлыстами взвивалась магия, опадала, въедалась в кровать и царапала пол, Варя сражалась. И эта мысль подстегивала, заставляла торопиться, накладывая на ее скудные пожитки защитные шепотки да заговоры, запечатывая так, что к десятому заклинанию распух, перестал ворочаться язык. Не время себя щадить, если ведьмы выходили на охоту семьей, у жертвы не было шансов на спасение. Он должен ее уберечь…

Перед тем, как выдрать ее из цепкой хватки сна, колдун срезал длинную прядь Вариных волос, соединил концы, начиная древний напев. И волосы сами поползли по ладони, впились в кисть, забираясь под кожу. Растворяясь, они черными юркими змеями вгрызались в руку. В глазах потемнело. Едко выругавшись, Яков почувствовал, что ноги его не держат и рухнул навзничь.

Ничего-ничего, он со всем справится, все решит. Когда у него не выходило? Нечего оплакивать несбыточное. Если колдун сумеет ее спасти — сама жизнь Варвары будет лучшей для него наградой. Просто… Пусть просто остается живой, даже если никогда не захочет снова его узнать.

Страх уступил место мрачной решимости, опираясь на стену, Яков поднялся на ноги. Последними остатками сил потянулся в Варин сон. Он уже знал, что нужно делать.

Но как же больно было ее отталкивать, как же тошно…

К третьему дню он сделал громадный круг у Костромской губернии.

Что угодно, лишь бы не возвращаться в землянку, где уже не будет ее. Не будь нужды увести за собою ведьмин след, он не вернулся бы туда вовсе.

Прыжок у пня за землянкой вышел тяжелым, ноги уже не держали, в глазах давно плясали темные пятна. Когда он ел или пил? Когда позволял себе спать?

Перевернувшись на спину, колдун поднял невидящий взгляд на серое осеннее небо, раскинул в стороны руки.

Что с тобой стало? Где вся злоба твоя, где вся сила?

Внутренний голос едко шипел и плевался, царапал черепную коробку изнутри, сбивая дыхание на сухие хрипы. Яков лежал, смотрел в небо и давился болотным воздухом, трусливо отворачивая голову от стены землянки. Привыкший спорить с самим собою, оправдывающийся даже в собственном разуме, сейчас он сумел выдавить из себя лишь одно слово. Оно паром вырвалось из губ, растворилось в морозном воздухе.

— Устал…

И в этот миг он услышал протяжный дверной скрип, звук шагов ускорился, утонул во мху. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: увидевшая его нечистая неслась вперед сломя голову.

— Где Варвара? — Отчаяние в ее голосе было таким ярким, почти живым, оно переплеталось с животным ужасом. — Я тебя, худерьба бесноватая спрашиваю, где она? Почему я не чувствую связи?!

Подлетела, падая перед ним на колени — пропахшая сыростью, с горящими глазами и широким оскалом. Почти живая, настоящая.

И ему стало так горько, так до отвратного паскудно, что сунуть бы два пальца в рот и себя вывернуть. Бестолкового, неспособного найти иного выхода. Обязанного причинить боль тем, кто жил с ним бок о бок столько времени.

Переводя на Авдотью взгляд, Яков заставил себя криво улыбнуться. Холодно, утомленно. Так улыбается барин, увидевший надоедливую мышь, утопающую в блюдце с вареньем. Нет милости, чтобы помочь пушистому существу. Лишь брезгливость и ожидание неминуемого исхода.

Сейчас он разобьет второе сердце. Не беда, не так страшно. Это уже не бьется.

— Потому что нет больше связи меж вами, сам разрезал. Нечего тебе жизнь барыни травить, а ей давно пора пообвыкнуться, отряхнуться и дальше шагать. Думаешь, нравится ей наша компания, а? Нравится есть болотных крыс и давиться брусничным компотом? Все, Авдотья, ушла твоя господица.

Ее глаза расширились, упыриха замерла с широко распахнутым ртом.

Глухой смех оцарапал глотку, когда Яков покачнулся, с усталым стоном поднимаясь на ноги. У него почти не оставалось времени, нужно хотя бы поспать.

— Что ты наделал, бес подколодный? — Шепот ударил в спину, когда он сделал первые пару шагов к землянке. Чего Яков не ожидал, так это того, что в лопатки ему ударится рыжая макушка, сбивая с ног со всей силой нечистой твари. Авдотья тут же уперлась коленом в позвоночник, мелкий кулачок ударил в землю, оставляя глубокую дыру — колдун едва успел отдернуть голову. — Как осмелился ты ее гнать? Не ври мне, колдун, сам бы она не ушла! Она тебя почти как Грия любила!

Любила… любила…любила…

Колокольным звоном в голове. Хороня все живое, что ему удалось сохранить внутри после их прощания. Яков сжал зубы, вновь увернувшись от опускающейся руки резко перевернулся, ударил ладонью под челюсть нечисти, та мигом скатилась, тонко взвизгнув. Авдотья зажала подбородок двумя руками, глядя на него с такой ненавистью, что впору было бы задымиться.

— Что мне до ее чувств? Что мне до вас? Все, что условлено было, я выполнил, — второй раз встать на ноги было труднее, Яков зло оскалился, потянулся к седельной сумке с одеждой, которую волоком таскал на себе столько дней. Ткань наверняка безвозвратно испорчена, пропитана животным духом и потом, но сейчас ему было все равно. Застегивая штаны, колдун исподлобья взглянул на недоверчиво уставившуюся на него нечистую. Та, будто тряпичная кукла в руках ребенка, мелко-мелко трясла головой.

— Не может такого быть, я же все видела, ты тоже…

— Убирайся с моего болота. Обрыдли, надоели хуже пареной редьки. Этот бесконечный бабий треп, этот визг. — Колдун бил ее презрительными словами, ощущая, как в раздражении напрягается верхняя губа, обнажая зубы.

В отвращении к самому себе.

А самым страшным было то, что Авдотья верила. С каждым словом все больше опускались плечи, стремительно темнели глаза. Будь способна — разрыдалась бы. Да только мертвым не положено — остается шмыгать сухим носом и давиться воздухом.

— Где она?

Сердце сжалось, когда Яков заставил себя сморщиться, раздраженным взглядом пройтись по нечистой снизу вверх и обратно, сочувствующе цокая языком.

— Мне почем знать, я ее пару дней назад оставил. — Первые шаги до землянки вышли тяжелыми, неказистыми. Будто всю тяжесть земли повесили на шею, придавили, зажали. Колдун зло дернул плечом.