Выкрашенный в белый, он удивительно неприметно сливался со своими соседями — те же аккуратные розы, небольшая калитка и тяжелые гардины, закрывающие окна от любопытного взгляда зевак. Брусилов спешился.

Сюда он приехал без сопровождения, ни к чему тащащийся следом хвост, косые взгляды и пересуды шепотом. Ныне мужики стали, что бабы — развязанный язык и полное отсутствие здравомыслия. Порка за поркой, они повторяли одни и те же ошибки, это утомляло, а избавиться от глупых крепостных претил закон. Убийства ныне не в чести.

Стоило ступить под своды пышно цветущей арки, ведущей к дверному порогу, ноги вмерзли в землю, внутренности дернуло вниз, едва не опустив его на колени. Зрачки Самуила расширились — моментальное узнавание — так чуялась та ночь, когда магия Варвары опрокинула его на постель. Ведьма. Все-таки ведьма… Шаг за шагом, словно через липкую приторно смердящую розами паутину. На скулах проступили желваки, упрямо сжались челюсти.

Если ведьма способна так беречь свой дом, то и остальное ей будет под силу… Стоило ноге в запыленном ботинке ступить на порог, как дверь с тихим стоном приоткрылась. Сама. Ни дворовых девок, ни дворецкого рядом не было. А глаза Брусилова уже привыкали к вечернему сумраку, сгустившемуся в углах. Свечи не горели, не было слышно ни единого шороха. Из темноты проступали силуэты вещей, с картин смотрели томно изогнувшиеся в объятиях любовников грешницы. Слишком вызывающе, подобное подверглось бы критике в любом из приличных столичных домов. Красный бархат на стенах давил, черные провалы распахнутых дверей будоражили. Он не звал — тихо, крадущимся шагом двинулся дальше. Не нужно голосить, ведьма о его приходе наверняка знает.

Комната за комнатой, Самуила встречали изящные скульптуры, высокие фарфоровые кадки с пышно цветущими растениями, под потолком в широких позолоченных клетках вяло переговаривались сонные канарейки. Господи, откуда же столько добра у простой безродной колдуньи… Как он раньше о ней не слышал?

Брусилов помнил лицо Аксиньи, когда та влетела в кухню, в которой он успел зажать мерзкую лживую девку. Помнил, как та пронзительно резко завизжала, пошатнулась, падая на грубо сколоченный кухонный стол. Как разлетелись из миски спелые алые яблоки. В память врезалось, как старшая Глинка с широко распахнутыми от ужаса глазами цеплялась за его одежды трясущимися пальцами, молила забыть о Варваре, не ехать к ведьме. Настасья предрекала ему гибель, пророчила потерю разума от рук хитрой Лады… Что проку, если он давно утонул в вязкой тьме? Иного выбора у него и не было.

И ту, от рук которой ему пророчили смерть, встретила его на верхних ступенях, ведущих к личным покоям.

И снова удивление. Густое, перекатывающееся на кончике языка, отдающее приторной сладостью. Он ожидал увидеть зрелую женщину, какой описывал ее посыльный. Ждал острых черт и огромных ведьмовских глаз. Подобие Варвары. Нет. С ней никто не сравнится… Жалкая выцветшая и изъеденная временем копия.

Она оказалась иной. Длинные золотистые волосы спускались мягкими волнами до округлых бедер, в пронзительно-голубых глазах отражался его нависающий силуэт. Низенькая, хрупкая и мягкая, казалось, сомкни на ней руки и она сломается, фарфоровой крошкой опустится к сапогам. Пухлые губы изогнулись в понимающей улыбке, Лада молча потянула Брусилова следом за собой за лацканы мундира. И он пошел. Ошарашенно моргающий, не способный развязать прилипший к небу язык, выдавить хоть слово.

В ее комнате так густо пахло иссопом и базиликом, что воздух застревал вязким комом в глотке. Мир перед глазами плыл густым маревом. Зашел ли он в дом на самом деле? Может он так и остался стоять, задыхаясь, в тени густых роз? Не понять, явь ли, сон ли. Весь мир сузился до кончиков теплых девичьих пальцев, до опустошающей все мысли синевы. Небрежно, играючи Лада толкнула его в обитое темным бархатом кресло, ноги подкосились сами.

А Брусилов возненавидел эту игру, ему помнилась другая, где девичьи пальцы скользили по горячей коже, где Варвара опускалась на него, каскадом черных волос закрывая от мира. И он помнил конец. Самуил зарычал, взбухли вены на напряженных руках, вцепившихся в подлокотники, он попытался встать. Под чарующий смех моложавой ведьмы пошатнулся, упрямо тряхнув головой, отстраненно заметил, что пальцы Лады заскользили сквозь собственные светлые пряди, снисходительно погладили голову.

— Расслабься, молодой граф, ты не воевать со мной пришел, а просить помощи. В моем доме лишь на моих условиях будет. Кровь твоя горяча, шумит и ревет так, что за версту слышно. Я лишь обезопасила себя, не посчитай оскорблением.

Снова легкий толчок, а в груди вспыхнуло, обожгла пламенем ярость. Как хлипкого желторотого юнца, как бесполезную рохлю… Он тянул свою гордость за глотку, а та хрипела и бесновалась в сжимающейся удавке… Брусилов медленно опустился в кресло и прикрыл глаза, изнутри вырвался хриплый выдох.

— Ладно.

В мареве, в плывущем мире Лада опустилась напротив кресла на корточки, поставила локти на его колени и уперлась в сцепленные пальцы подбородком. Глядя серьезно, заискивающе.

— Тебе нечего мне предложить, Самуил, душа такая черная и глубокая, что яд тот вовек не вычерпать, не насытиться… Пусто, нет для меня ни единого светлого огонька. И брать с нее нечего. — Лада разочарованно покачала головой, острые локти нажали на мышцы, принялись разъедать нервы ядовитыми импульсами. Брусилов чувствовал ее касания так ярко, словно не руки на его ногах — раскаленные ножи. И они медленно вбивались в плоть, не просто разрезая — алчно вкручиваясь, оставляя за собой кровавое месиво. Бисерины пота выступили над верхней губой и на лбу, упавшие пряди волос прилипли к коже. Ведьма оценивающе прищурилась. — Раз души твоей не забрать, а крест нательный на груди что украшение, что ж. Я могу предложить тебе сделку иного рода.

Полуприкрытые одурманенные глаза хищно распахнулись, Брусилов подался вперед, навис над рассматривающей его снизу вверх девушкой. Играючи, она потянулась к нему навстречу. А в глазах такой голод… Волчица, готовая вцепиться в свою добычу. Рвать и грызть, перемазавшись в чужой крови.

— Услуга за услугу.

Коротко. Сказала, как отрезала. А он, влюбленный глупец, даже не думал спорить. Скажет убить? Он убьет. Скажет сжечь — сожжет. Что угодно, как угодно. Еще никто и никогда не тревожил его сердце, не наносил столько оскорблений безнаказанно. Глинка должна быть рядом.

— Клянусь.

Губы Лады растянулись в волчьем оскале, ведьма отпрянула так резко, что он едва не свалился с кресла на пол, лишенный равновесия и опоры. Ошалело мотнул головой, стараясь сфокусироваться.

— Помни, что теперь ты мне должен, а значит и вреда причинить не сможешь. В ту же секунду, как не сдержишься и высвободишь гнев, ты упадешь к моим ногам замертво. Клятва за клятву. Я сдержу свое слово и ничего не дрогнет.

Она плавно опустилась за высокий круглый стол, тонкие руки взлетели над бархатным свертком, ловко разворачивая. Перед ведьмой на столе развернулась карта Российской Империи. Губерния за губернией, идеально четко вычерченные незнакомыми бурыми чернилами на обработанной телячьей коже.

Ведьма низко наклонилась, шумно принюхалась. Взгляд мгновенно нашел Костромскую губернию.

Он попытался объяснить, рассказать обо всем, что от нее требуется, но стоило Самуилу открыть рот, вверх взлетела тонкая рука, одергивая.

— Без твоего участия справлюсь. Ты мешаешь.

От дерзкого жеста он дернулся, как от пощечины. Сжимая челюсти, вновь попытался встать. Не для того, чтобы наказать или одернуть, нет — условия их договора выжгли ровные грязно-серые полосы в памяти. Казалось, язык разбухал во рту, стоило лишь помыслить об ответном оскорблении. Брусилов просто желал видеть каждый миг поисков собственными глазами.

Лада даже взгляда не подняла, потянулась на ощупь к потрепанному холщовому мешочку. Неприметному и дешевому, в такие свои жалкие медяки прятали крепостные, мечтая о свободе. И в тусклом свете сиротливо горящей свечи он увидел белоснежные тонкие кости.